Дорога, где месяц назад напротив нашего ресторана останавливались автобусы с беженцами из южной Осетии, кому и я в числе нескольких официантов выносила еду и воду, превратилась в огневой рубеж. Для меня началась война. Внезапно и без предупреждения, без новостей по ТВ и радио, ни где-то там в Ираке, Сирии, Чечне и Грузии, а в двадцати метрах от меня.

В солнечный осенний день, когда деревья еще были зелеными, а в голубом небе ни единого облачка, я, вдруг, обнаружила себя на террасе ресторана, сидящей на корточках у родного комода. Закрыв уши ладонями, кричу, в том числе и матом, без стеснения на автоматчиков. Время остановилось. Всё замедлилось.

Прижимаюсь правом боком к стене, лбом —к боковине комода, слева от меня ведется беспорядочная стрельба минимум из двух автоматов. Стрельба направлена в мою сторону. Звук новогоднего фейерверка… словно возведен в абсолют. Запах, ненавистных мною маленьких петард, что обожают взрывать племянники девяти и семи лет от роду, смешан с запахом, паяльника отца и какого-то металла, что он использовал в работе. В странном ярком миксе еле уловим аромат моего недавнего приобретения “Funny!” от Moschino. Свою новую туалетную воду, название которой спрашивали все вокруг и даже гости, я брызнула на себя перед работой около часа назад…

Слева меня прикрывает идиотский стул с металлическими тонкими ножками, а дальше в полутора метрах от стула – балюстрада. Влево не смотрю. Отлипаю от стены и комода, что меня всё равно не закрывает и поглядываю из-за него в сторону входной двери. Между мной и дверью примерно два метра. Боковым зрением вижу: какой-то страшный мужик со странным оружием и бешеными глазами, бежит к ресторану. Не ясно один ли он, но совершенно ясно, что бежит он нападать. Бежит к входу, к которому направлена и стрельба. Я отчётливо понимаю, что мне, как можно скорее, необходимо прыгать, бежать или ползти к двери, попасть внутрь ресторана раньше этого страшного мужика, чтоб спастись. Находясь в ужасной ситуации, я прикидываю возможные действия и разбушевавшийся вихрь мыслей притупляет парализующий страх.

«Ну ты и придурок! – говорит, ухмыляясь в моих мыслях мама – стул-то железный! Тонкие ножки и плетеная спинка, как он тебя спасёт? Стул тебя не спасет! – продолжает воображаемая мама – Хоть на бок его положи, сидушка пули задержит… Но и это тебе не поможет, так тебя тут сейчас и убьют. При-ду-рок!»

«Нет, не придурок – думаю я – и меня не убьют!

Нужно бежать в заднюю часть террасы и сидеть там! Нет, оставаться снаружи опасно… Нужно попасть во внутрь! Как-то спуститься сзади… Высота там метра четыре, если прыгну что-нибудь сломаю точно… Почему там нет лестницы??? Сраной пожарной лестницы?! Или хотя бы дерева… Вся набережная в молодых саженцах, и не одного под балконом! Как бы мне пригодилось взрослое даже старое высокое дерево… Дуб, яблоня, груша, рябина… Дерево… но лучше лестница! Деревянная, веревочная, или канат… Так! У меня же есть фартук! В нем точно есть полтора метра… Плюс ремень! Но ведь все нужно привязать к балясинам уйдёт длина, и время тоже…»

Создавая мысленный шум и отвлекая им свой ужас, я решаюсь на поступок. Мужчина приближается. Ненависть и решимость убийцы в его глазах, какую я однажды уже видела… Понимаю, что путь только один единственный в самом страшном направлении. “Такое уже бывало. Мне уже приходилось преодолевать препятствия.” Глубокий вдох. “Мне и раньше приходилось выживать.” Задерживаю дыхание. Снимаю развязанный ранее длинный фартук, выбрав момент, резко вскакиваю из-за своего комода, несколько нелепых прыжков и оказываюсь у двери, прыгаю в ресторан, пинаю кирпич и дергаю дверь, смотрю сквозь стекло двери, бегущий мужик со страшным лицом уже на входе террасы, у самой балюстрады и я ловлю мысль: “Как же он так сильно открыл рот и глаза? Такое разве физически возможно?!” Щеколда три раза. Успела! Резко разворачиваюсь и быстро отступаю от двери вправо. Прижимаюсь спиной к прохладной стене, которую точно не прострелит ни одна пуля.

Выдыхаю. Пытаюсь закрыть глаза. Пытаюсь понять, что произошло и поймать ритм дыхания, но глубоко вздохнуть как-будто невозможно.

– Ирка! Быстрее закрой дверь! – кричит снизу незнакомый мужской голос.

– Закрыла.

– Ты жива? – другой незнакомый мужской голос.

– Да. Вроде жива.

– Спускайся вниз!

Ноги ватные и непослушные, всё тело странно дрожит. Дрожь, как от мороза в руках, в плечах, в коленях… Лестница, по которой я обычно пролетала быстро и легко, теперь кажется непреодолимым препятствием… Ступени словно из вязкого желе…

Верка стоит у бара. Она что-то рассказывает, размахивая руками, что странно – ей не свойственна эмоциональность; опустошает одну стопку за другой, будто для нее все произошедшее очередной повод выпить. В свои двадцать благодаря маленькому росту и лишнему весу, мелированным волосам и пышной челке из девяностых она выглядит на сорок лет. Вера была старшим официантом, чем очень гордилась, но не вредничала. Ее вздернутый нос, большие розовые щеки, второй подбородок вызывали стойкую ассоциацию и боролись с моей сдержанностью и воспитанностью – я ни разу ей не сказала: “А ну-ка, Вер, похрюкай!”

– Выпьешь? – спрашивает меня бармен.

Обычно, я с радостью принимавшая его угощения мотаю головой.

– Воду? Горячий шоколад?! Ирка! Я сделаю, как ты любишь! – настаивает удивленный бармен.

Горячий шоколад со взбитыми сливками я жутко полюбила на прошлом месте работы, где мы и познакомились с кудрявым и сухощавым Маратом. Часто клянчила у педантичного бармена с орлиным носом любимый напиток, но Марат перестал его для меня готовить, ссылаясь на то, что горячий шоколад на новом месте хуже…

– Нет, спасибо – отвечаю ему на автомате.

Иду к черному выходу через кухню, но выходить из ресторана нельзя. Курю вместе с поварами. Ловлю на себе странные взгляды жалости или сочувствия. Они тихо о чем-то говорят, а я молчу. Курить сложно – при затяжке щелчки в ушах.

– С тобой всё нормально? —спрашивает меня хлебница, большая и статная женщина.

– В ушах щелчки…

– Рот открой, как будто зеваешь – говорит хлебница, как говорила мама, когда в самолёте закладывало уши.

Я стала шутить про открытый рот, повара смеются:

– О, вернулась! Ты как зомби была… Мы уже думали, что потеряли тебя.

Вспоминаю: с утра ничего не ела, но меня огорчают новостью, что обеда не осталось. Повара предлагают подождать и собираются приготовить что-нибудь для меня, но я отказываюсь и жую корку хлеба.

После нападения, несколько дней я ходила по ресторану, как рыба, открывая рот. Заложенность прошла, уши открылись и этому радовалась вся кухня.

Сотрудники приехали через пол-часа и чёрный вход разрешили открыть. А я, обнаружив потери, отправилась на поиски обратно на террасу. За год до кровожадного преступления на собственную зарплату я впервые приобрела себе телефон. Nokia 7500 с треугольными кнопочками являлся доказательством моей самостоятельности и способности быть независимой от авторитарной матери, что всю мою жизнь прибегала в том числе и к финансовому абьюзу.

Сначала телефон имел лишь интересную игру, где я на досуге выстроила целый город с золотыми крышами, затем у него появилась и своя насыщенная жизнь. После зверского нападения этим телефоном я сделала видеозапись прыжка с парашютом… И благополучно потеряла драгоценный артефакт вместе с трубкой в такси. Телефон нашелся спустя год. И выпав из сумки, во время катания на мотоцикле “выжил”, но “сдох” окончательно, упав с невысокого дивана.

А во время обстрела, при первой попытке забежать в ресторан, не понимая бесценность и хрупкость жизни, я пренебрегла собой… И подняла упавший телефон. Затем резко отпрыгнула от двери в укрытие – к комоду за стул. Когда все закончилось, уже в ресторане я обнаружила, что потеряла украшение – стеклянный сиреневый брелок, что гармонировал с пластиковой розовой вставкой по периметру корпуса телефона.

Прошмыгнув на террасу сквозь многочисленных сотрудников, я забрала с комода свой фартук и быстро нашла сиреневый камешек на том же месте, где я роняла телефон. Рядом с пулей. Не поверив глазам, я подняла эту пулю и застыла, глядя на нее.