– Как все это будет?

Оказалось очень просто.

– Если к кому-нибудь из вас обратится ваш товарищ с просьбой сопроводить его после работы в кино, в библиотеку, в магазин, на каток, на стадион, просто погулять в парке, и вы согласитесь, он может выйти в город вместе с вами, но под вашу ответственность. Он не должен посещать заведения, где продаются спиртные напитки, не должен посещать ипподром. Вы должны проследить, чтобы он был опрятно одет. Иначе его может остановить патруль и неприятности будут и у него, и у вас. Это понятно?

Это было понятно.

Утром следующего дня мама сразу же направилась в Лешину лабораторию:

– Теперь мы с тобой можем ходить, куда ты захочешь. Мы сделаем так. Ты напишешь список фильмов, которые ты хочешь посмотреть, список музеев. И вообще, куда ты хочешь пойти. И мы составим план. Я буду сопровождать тебя каждый день, куда ты захочешь.

Леша согласился. Но ни в этот день, ни на следующий перед обедом он не появлялся. И снова мама явилась в лабораторию.

– Ты составил план?

– Пока нет.

– А когда?

– Не знаю. Может быть, через неделю.

Мама обиделась:

– Ты не хочешь ходить со мной. Ты уже с кем-то договорился?

– Я ни с кем не договаривался и не буду договариваться. Только я не хочу никуда ходить. Мне осталось всего полгода. Два с половиной года терпел, потерплю еще.

– Зачем? Зачем? – не понимала мама.

Он улыбнулся той улыбкой, которая нравилась маме, склонив голову набок. «Какой же он красивый и гордый», – восхищенно подумала она и согласилась:

– Пусть будет так, как ты хочешь, но я всегда готова тебе помочь.

В первую неделю рядовые в сопровождении девиц в пальто, под которыми прятался офицерский китель, выбегали на улицу. Многие, но не Леша. Просили и маму, чтобы она кого-нибудь сопровождала. Она отказывалась.

С Лешей она встречалась, как и раньше, в фойе. Каждый день. И каждый раз предлагала пойти в кино. Он отказывался.

Однажды она не выдержала:

– Ну скажи, почему ты не хочешь ходить со мной в кино? Почему злишься на меня и на девчонок? Я же вижу, что злишься. А мы ни тебе, ни другим ничего плохого не сделали. Мы все вас очень уважаем. Очень-очень жалеем.

Ответ был неожиданным.

– Жалеть надо не нас, а вас.

Мама удивилась:

– Почему?

– А потому, что через полгода мы от вас будем шарахаться. Увидим, кто из вас по улице идет, перейдем на другую сторону. И те, кто сейчас в любовь играет, те и узнавать перестанут.

– Почему?

– Римляне говорили: освобожденный раб бежит от тех, кто видел его рабом. Кому из нас будет приятно вспоминать, что его как щенка водили на прогулку! Джульбарс, к ноге! Джульбарс, я тебя на улицу выведу, вокруг меня побегаешь. Но только в поле моего зрения, а то накажу.

– Прекрати! Посмотри мне в глаза и скажи: разве я способна на такое!

– Когда я смотрю на твой китель и на мою гимнастерку, я понимаю, что ты теперь «Лилия Михайловна», человек первого сорта, а я – «Леша», человек второго сорта. И мне становится стыдно за себя.

– Ты говоришь глупости.

– Почему глупости? Правду я говорю. Представь себе, гуляем мы по улице, а тебе вдруг захотелось… по необходимости. Туда, куда меня не пустят. А я не имею права находиться на улице без сопровождения. Выход один. «Я тебя, Леша, на время привяжу к столбу веревкой или цепочкой». «Ой, не привязывайте, Лилия Михайловна, я не сбегу».

Мама не выдержала:

– Заткнись!

Леша обрадовался:

– Наконец-то голосок командный прорезался. Только в уставе нет команды «заткнись». Есть «Встать! Смирно!» Ну как? Встать! Смирно! Кругом!

Мама вскочила и закричала:

– Я не давала тебе повода так со мной разговаривать!

Леша тоже вскочил, встал навытяжку в карикатурной позе Швейка:

– Товарищ младший лейтенант, извините, забылся. По старому знакомству не наказывайте очень строго. Может быть, прямо здесь, вон у того стула с полчасика покомандуете «встать-сесть», «встать-сесть». Отдохнете, развлечетесь.

– Это ты про меня? – от негодования у мамы пересохло в горле. – Да я…

– Имеете право. А еще можете приказать мне надеть правый сапог на левую ногу, а левый на правую.

– Зачем?

– Чтобы наказать за неуважение по отношению к офицеру. За полчаса можно здоровенные мозоли натереть, а вы сможете вдоволь посмеяться. Будет очень смешно.

– Дурак!

Она повернулась и ушла.

Ночью естественно плакала. Ловила себя на мысли, что еще чуть-чуть, и она бы ему за это «отдохнете, развлечетесь» врезала. А тогда: прощай навсегда. Обиделась она очень. И в фойе больше не поднималась.

Сначала девчонки дружно водили ребят в кино или просто погулять, и те выскакивали абы куда, только из казармы. Потом первый порыв энтузиазма остыл. Те, которые «она меня за муки полюбила», по-прежнему каждый день после работы исчезали. «Мальчик страдает, когда он взаперти». А остальные?

Отказаться от просьбы вывести на свободу было непросто, особенно после красивых слов, недостатка в которых за прошедшие полгода не было. Но роль бесплатного экскурсовода без надежд на дальнейшие личные отношения дивидендов не приносила. Про себя одни девчонки философствовали о «диктатуре слабого», а другие с издевкой называли ребят «братья наши меньшие».

Да и у меньших братьев возникли проблемы. Одним надоело нытье: «Петь, может, в кино сходим», и они выказывали трогательную привязанность к вечерам в казарме. Другие начали понимать, что беззастенчиво использовать девчонок просто бессовестно.

Выход был найден просто. Сообразили, что главное – это вывести из казармы, а дальше на твой риск и страх: «Иди на все четыре стороны, только, смотри, патрулю не попадайся». И все сходило.

В фойе Леша больше не появлялся. Мама сама пришла к нему в лабораторию и как можно более строгим голосом сказала:

– Алексей, пойдем выйдем.

Вышли.

– Мое предложение остается в силе, – заявила она. – Я готова тебя сопровождать, куда ты захочешь. И буду ждать тебя, сколько скажешь. Будешь ты чувствовать себя Джульбарсом – твое дело. Только Джульбарс не командует хозяйке, куда его вести. Но ладно. Тебя не переубедишь. Главное, зачем я пришла, – это сказать тебе, чтобы ты не надеялся, что я буду выводить тебя на улицу, а ты будешь смываться на все четыре стороны.

– Не доверяете, товарищ младший лейтенант?

– Не «не доверяю», а уважаю. Я тебя уважаю и не потерплю, чтобы с тобой случилась какая-нибудь неприятность. Ты боишься гауптвахты. Да так, что в прошлый раз чуть не разревелся. Поэтому: куда хочешь, поедем, только ни на шаг от меня. Тут тебе и Джульбарс, и мальчик у маминой юбки. Другого не будет. И ни одна девчонка тебе не поможет. Ты любишь говорить о равноправии. Пожалуйста. Будет тебе равноправие. Ты ни с кем кроме меня в город не пойдешь, и я в город никого кроме тебя не поведу. А не хочешь выходить в город, сиди в казарме, здоровенький и совершенно не униженный. В казарме нас, таких мерзавок, которым больше нечем заняться, как приказывать тебе менять правый сапог на левый. Понял?

– Понял, Лилия Михайловна. Учту.

– А что касается ребят, которые бегают без нас, они рано или поздно нарвутся. Тебе это надо?

– Никак нет, Лилия Михайловна, не надо.

– И мне тоже.

Она повернулась и ушла. Вот так.

Мама как в воду смотрела. Через несколько дней после этого разговора разразился скандал.

Была у них девчонка такая Люба Ермакова. Типичная курица. Разжалобить ее было пару пустяков. Этим пользовались. Она выводила ребят на улицу, те махали ей ручками.

Однажды приходит она утром, а у проходной ее ждут.

– ЧП! Матвей вчера не вернулся.

Матвей – это Гриша Матвеев, нагловатый пижон, у которого все однокурсницы были «милочки» и «крошечки». Люба Ермакова отказать ему не могла и выводила на улицу чуть ли не каждый день.