Хосе Рауль водил тетю Аграфену в пивную на Гороховой, тесную и грязную, со следами пивной пены, разлитой по всему полу, тут он встречался с известным журналистом Марианом, и они, поглощая пиво кружка за кружкой, принимались аккуратно поносить и оскорблять друг друга, поскольку Мариан был консерватором, а Хосе модернистом, футуристом и революционером как в отношении поэзии, так и в целом по жизни.

Тете Аграфене сильно нравилось присутствовать на этом спектакле двух гениев лицом к лицу, поливающих друг друга грязью за кружкой пива, и потом она читала в журналах, что поэзия ее жениха, то есть Хосе, не нравится ни Блоку, ни Гумилеву, ни много кому еще из наших критиков, как уже говорилось ранее. Но ей самой эта поэзия нравилась, как и газетной прессе, чье мнение тоже для нее многое значило.

Как-то за обедом тетушка Аграфена спросила отца Григория:

— Какого вы мнения, отец Григорий, об этом молодом американском поэте, Рауле Капабланка, который у нас теперь так популярен?

— Натуральный папуас в перьях.

Тетушка Аграфена, обладая, сама о том не ведая, исключительной интуицией в оценке произведений искусства, подумала про себя о том, что если кто и не понимает ничего в поэзии — то это сам отец Григорий, который с легкостью рифмовал Сибирь и монастырь, а молитвы его собственного сочинения, которые он имел привычку декламировать в присутствии публики, были тяжеловесные и однообразные, как крестный ход.

У нас дома Хосе Рауль тоже никому не нравился, даже прадеду Максиму Максимовичу, хотя он был наиболее либеральным и продвинутым из всех.

— У этого молодой индейца все стихи о дворцах да о жемчугах. Поэзию надо посвящать чему-то, имеющему пользу для жизни, чему-то несущему просвещение, как учит нас Лев Толстой.

И тетя Аграфена стала наконец понимать, гуляя с Раулем по парку в Царском Селе, что на ее глазах сменяется эпоха, и на смену старому времени приходит другой век, которому сама она принадлежит, и, что музыка Рауля звучит мирам, небесам и дорогам, выходящим далеко за рамки провинциального Петербурга. Какая жалость, что кубинцу не суждено было от рождения выглядеть ну хоть малость привлекательнее.

— Где ты нашла этого поэта, похожего на дикаря, который теперь постоянно повсюду таскается рядом с тобой? — интересовались сестры Коробейниковы.

— Вроде бы он родом откуда-то из Южной Америки, или из сельвы, я точно не скажу вам, мы ведь с ним еще совсем недавно знакомы.

— И ты смогла запомнить что-нибудь из стихов, что он тебе читал?

— Да, вот смотри: «…мое сердце отправилось в странствие и возвратившись обрело в себе гармонию священной сельвы».

— Ничего себе, так это действительно красиво звучит.

— И главное, он здесь на хорошей должности.

— Жених дипломат попадается не каждый день.

Тетя Аграфена в результате была отравлена модернизмом, пивом, стихами, Раулем, и это ей позволило отвлечься от неудачных любовных отношений с молодым художником, который был занят рисованием толстухи, и описывал новый мир, который, как оказалось, был ничем иным как надвигающийся ХХ век.

Ранним утром поэт появлялся у себя в отеле Астория рядом с Исаакиевским собором, босой и пьяный, в своем костюме дипломата пошитом из жесткой материи, размякшей от обильно пролитого пива. Рауль говорил только стихами либо на французском, и тете Аграфене нравилось и одно и другое. Под влиянием слушателей Художественной Академии и бульварной прессы, модернизм пробудил в ней женщину, индеец поэт проделал это с ее душой еще раз, и она почувствовала в себе души тысячи женщин, множество женских сердец, мечтавших вырваться из оков своей семьи, модных журналов, женихов на всю жизнь и званных ужинов, словно тюремной клетки из стекла, в которую заключен букет прекрасных роз.

У Рауля был роман с владелицей роскошного особняка, Рауль частенько захаживал к проституткам, но Рауль был королевских кровей, и она была восточной принцессой, когда он приглашал ее ужинать в Палкин в компании аристократов, среди которых был великий князь Константин Константинович, также изъяснявшийся стихами. Тетушка Аграфена не была влюблена в индейца, ни в поэта. Александр Блок называл его негром.

Эта революция, эти безбрежные просторы, которые Рауль привнес в сердце тети Аграфены, под влиянием чтения книжек и газет, формировались также в сердцах неизвестных широкому кругу русских барышень, провинциалок, выросших в гнилом буржуазном окружении, в целомудрии, в ежедневной молитве, в компании семейной портнихи, одной и той же на протяжении всей их жизни, одевавшей их в скромной манере, и в компании жениха, потенциального мужа, согласно устоям царской власти.

С помощью своих книг и публикаций в прессе Рауль сумел покорить сердца Марии Леонидовны, и Марии Евгеньевны, и всех сестер Коробейниковых, и всего того матриархата, в котором родился, и жил, и развивался, или не развивался, мой подростковый рассудок. Индеец жених тетушки Аграфены всем заронил в души морскую трагедию и мечты о странствиях.

Единственное, о чем мечтал Рауль как дипломат, как журналист, или как обе эти его профессии было уехать жить в Париж. Он оставил тете Аграфене стопку открыток и стихов, которые немного времени спустя можно было бы продать за большие деньги. Однако тетя их сохранила до самой смерти и любила пересматривать их во времена одиночества, болезней, душевной пустоты и старения.

Рауль укатил в Париж в роскошном голубом вагоне, и на перроне его провожали все те господа, дворяне или нет, как Константин Константинович, говоривший стихами, как и он сам, большое число молодых модернистов и группа девушек из нашей семьи, с Коробейниковыми и прочими подругами.

Паровоз свистел, набирая ход, модернисты болтали стихами или на французском, Рауль поймал тетю Аграфену за ее музыкальную талию, и на мгновение, под железнодорожным солнцем, медь его кожи блеснула рядом с левкоем платья тети Аграфены.

Таким было прощание.

Рауль пообещал присылать много много стихов и открыток, но так и не написал ни разу. Понятно, что Париж и алкоголь с шахматами его поглотили целиком, узурпировав его душу и его тело. Он как-то сказал тетушке Аграфене: "Есть поэты влажные и поэты сухие. Я поэт влажный." Тетя Аграфена, покинутая и теперь полюбившая по-настоящему, на расстоянии, читала и перечитывала открытки и стихи индейца.

И как раз тогда, возвратившись с этого астрального путешествия в поэзию, во вселенную поэта, больная от низости, от скуки, от печали, от одиночества, от повседневности, решила искать наслаждений.