Надо признать честно, он был в этом нисколько не виноват и искренне хотел прибавить недостающие «…бду…» к своему имени. Он лишь ждал, когда ему исполнится достаточно лет, чтобы воспользоваться своим правом, прописанным в конституции, и получить паспорт гражданина. Однако в ту пору ему так везло, что Аль-Карим, грешным делом, подумал, как бы не вышло, что при смене имени умница, Фортуна или её узбекская заместительница от него вдруг отвернётся. Поэтому получая паспорт на изменении имени, он не настаивал. К тому же рассуждал он, кому какое дело, как меня назвали. В Советском Союзе всем было на это начихать – лишь бы не Адольф. Любые приставки к именам в официальных документах вообще никто не добавлял, и они в большинстве случаев отрицались.

Наш Карим всегда называл себя скромным и бедным дехканином. Даже в недавнем разговоре с Бибо он упомянул этот сомнительный факт. Это не являлось правдой хотя бы потому, что десять тысяч советских рублей в багажнике Москвича дехкане не возят. Последнюю свою дыню он сорвал с грядки, когда ему было неполных 14 лет. Это было, когда семья жила в Гулистане недалеко от Ташкента. Переехав в столицу, он подрабатывал на Алайском базаре рикшей. По-узбекски это называется «аравайча». Это человек, который за небольшую плату сопровождает состоятельных покупателей по базару, принимая, аккуратно складывая и перевозя в самодельной тележке их покупки. Однажды ему попался весьма богатый и одновременно неприлично пьяный клиент, который не то от невиданной щедрости, то ли по случайности, а быть может, по глупости, вознаградил труды Карима сотенной купюрой. Карим едва не умер от внезапного разрыва сердца и ещё полдня ходил, озираясь, не приставит ли пьяный клиент нож к его горлу, чтобы исправить свою опрометчиво допущенную ошибку. Когда он всё же понял, что слежки за ним нет, и немного успокоился, его по частям начала разбирать невероятная гордость. Ему безумно, сию же минуту захотелось раструбить о своей невероятной удаче, вдруг свалившейся на него точно с неба. Однако из осторожности он рассказал обо всём только другу. Тому самому с кем был на Анхоре.

– Покажи, – не поверил друг.

Карим извлёк из носка сложенную вчетверо, хрустящую «Катеньку». У друга от вида купюры появилось неотступное желание, прирезать Карима, не сходя с места. Но слава Аллаху, ни ножа, ни духа у друга в тот момент при себе не оказалось. Однако друг очень быстро сообразил, что купюры такого номинала в большом дефиците. Особенно их уважают рыночные торговцы. Возить с собой огромное количество мелкой наличности, во-первых, неудобно, во-вторых, опасно. Поэтому работники розничной торговли с Алайского базара без преувеличения по-настоящему охотились за сто и пятидесятирублёвыми купюрами с профилем Владимира Ильича. Всякий раз, укладывая бумажного Ленина в лифчик, или пряча вождя в трусы, или носки, продавцам было до невозможности стыдно это делать, но другого способа облегчить свои мучения они не знали. А потому радуясь, всё же проклинали тех, кто додумался изобразить «самого человечного человека» на деньгах такого приятного номинала:

Друг Карима помог продать купюру за сто пять рублей и за находчивость получил свои проценты размером в рубль. Это стало удачей для обоих. По дороге к себе в махаллю Карим на фарт зашёл в сберкассу. Увидев за витриной не молодую уже кассиршу, он поинтересовался, не разменяет ли она его мелочь на более крупные купюры. Кассирша, дожёвывала бутерброд и безразлично-молча протянула вперёд руку. Весь, съёжившись от внезапной и не до конца ещё оценённой им удачи, Карим вручил ей девяносто рублей трояками и в довесок десять пожёванных бумажек ценой в рубль. Кассирша уложила деньги на стол, поочерёдно лизнула оба больших пальца и Кариму показалась, что она собирается сыграть «14 этюд» Фредерика Шопена. В жалкие три секунды она пересчитала деньги и, глядя в упор на начинающего базарного воротилу, спросила:

– Какие купюры дать?

– Сто, – коротко, чётко и, не находя себя от счастья, сказал Карим.

– Соток нет, по пятьдесят пойдёт?

***

Два вырученных полтинника на следующее утро удалось загнать на рубль дороже. За пятьдесят давали пятьдесят три рубля, и это оказалось выгоднее, чем перепродавать стольники. Очень скоро Карим забыл свою тележку и плотно занялся внутри валютным бизнесом. Примерно за неделю он удвоил свой капитал и стал счастливым обладателем двууста рублей. Но этого теперь ему было крайне мало, а бизнес должен был процветать, так как ежедневно Алайский базар посещали десятки тысяч людей, а стало быть, мелких купюр в лифчиках у продавщиц с каждым днём становилось всё больше и больше. Карим стал задумываться, где и каким образом ему разжиться крупной суммой. Сказать об этом отцу он бы не решился, да и решись он на это, сколько бы смог дать ему отец? Ему нужен был куш минимум в три-пять тысяч. В ту пору это были не просто неслыханные деньги. Это были космические дали и океанские глубины.

Однако Карим рассуждал примерно, как сын турецкоподданного. Если в стране ходят денежные знаки, значит, должны быть индивидуумы, у кого их много? И он не ошибся. Всё тот же друг познакомил его ещё с одним другом, а тот с человеком, который мог ссудить ему если не любую, то уж наверняка нужную сумму.

Карим взял в долг три с половиной тысячи без всякого залога и без всяких процентов. Его лишь попросили написать расписку, но прежде взглянуть на себя в зеркало.

– Ты видишь, как сияет твоё лицо, когда ты получил деньги, которые тебе не принадлежат? Обещай сейчас и пиши, что через месяц в день, когда будешь возвращать долг своими деньгами, твоё лицо будет таким же счастливым.

– Обещаю и клянусь, – написал Карим.

Заимодавец попросил Карима кое-что приписать, но эта приписка показалась Кариму несущественной. В ней оговаривались мелочи, что, если долг не будет возвращён вовремя и так далее. Он не сомневался, что вернёт деньги раньше положенного срока.

Карим вышел от ростовщика со сложным математическим расчётом в голове. В его фантастических вычислениях полученные три с половиной тысячи изъявляли желание принести ему доход чуть ли не вдвое больше. Тем более что деньги были выданы крупными салатового цвета пятидесятирублевыми хрустящими купюрами. Перед Каримом открывались будоражащие душу перспективы. Пока он шёл по тенистой аллее, он уже успел жениться на самой красивой и богатой девушке их махалли, построить дом и не какой-то саманный, в котором жил всю свою жизнь его неудачник отец, а самый настоящий кирпичный с мансардой и мезонином. Он, правда, не знал пока таких слов, но дом в своём разыгравшемся воображении представлял именно такой. А ещё с мангалом, беседкой, большим садом и кучей детишек в нём. Предаваясь всем этим фантастическим мечтанием, его резко обогнал какой-то парень, задев при исполнении манёвра плечом, хотя дорога, по которой оба шли, была довольно широкая.

Карим в удивлении вскинул брови вверх, достав ими чуть ли не до волос на голове, но настроение его было по-настоящему триумфальным, чтобы обращать на такой пустяк хоть малейшее внимание. Врезавшийся в него парень отвлёк нашего Карима от самых вожделенных мечтаний и теперь чтобы вернуть себе блаженное состояние, он хотел скорее забыть этот незначительный инцидент и вернуться к своим математическим расчётам. Однако обогнавший парень не давал вскорости забыть себя, так как шествуют теперь впереди Карима, выделывал своими руками непонятные выкрутасы, словно решил закончить незавершённую домашнюю гимнастику. Несколько раз он погружал руки в свои, как показалось Кариму бездонные карманы. Затем вытаскивал их и поднимал над головой, вертя кистями, разминая запястья. Вдруг Карим заметил, как что-то выпало у парня из кармана и, издав глухой шлепок, осталось лежать на асфальте. Карим хотел было окликнуть нахала-гимнаста, но подозрительный предмет, лежащий на асфальте, удержал его от благородного поступка. Когда до того самого предмета оставалось пять шагов, Карим понял, что это банковская упаковка.