***
В те годы Ташкент был ещё советским городом. Всем, в первую очередь узбекам казалось, что люди, живущие на земле равны. Одним словом, центр Ташкента ещё не был перекрыт для простых смертных. Любой человек, какое бы социальное положение ни занимал, мог легко раздеться до чёрных семейных трусов прямо в центре города в районе Урды и сигануть с моста в речку. Это было так же нормально, как сейчас войти в сочинский ресторан в трусах ещё более легкомысленных, нежели чёрные семейные, встать с умным видом у барной стойки и успокаивать себя мыслью, что тебе в легкомысленных трусах можно, потому что ты заплатил за путёвку.
1968 год. Ташкент. Старая Урда4. Человек похожий на молодого Бибо 5-й справа
– Дарик, куда ты дел свой благородный Мерседес-Бенц, – спрашивает Бибо.
– Сломался, – врёт Дарик. – Тесно тебе в Москвиче?
Бибо при всех приобретённых со временем титулах, почёте и уважении оставался исключительно скромным и непривередливым человеком, а потому посмотрев честно в глаза Дарику, ответил:
– Отличная машина Москвич. В ней не хватает лишь кондиционера или хотя бы маленького вентилятора.
Дарик по-своему понял намёк и вдавил газ в пол, чтобы поскорее добраться до Анхора3. Его неудобство по поводу испытываемого неудобства Бибо было таким всеобъемлющим, а также со всех сторон неудобным, что он в одном очень оживлённом месте Ташкента, прямо напротив государственной Консерватории, пересёк две сплошные полосы и вдобавок проехал на красный. Могу поклясться, что я лично видел, как зловеще блеснул жетон на форме гаишника в тот момент, когда Дарик хвастался, что в этом месте он всегда так поступает. И вот он увидел гаишника и тут же осёкся. Но Дарик был мультимиллионер и не скупердяй. Хотя если говорить откровенно, мог бы вместо Москвича, купить хотя бы Жигули. Одним словом, увидев гаишника, Дарик испугался, но виду не подал. Он понимал, что вопрос с гаишником он решит при помощи некоторой суммы. Это было по плечу не только мультимиллионерам. Выходя из Москвича, он, нащупывает портмоне в заднем кармане и говорит:
– Что нельзя решить за деньги, можно решить за большие деньги.
Улыбаясь, он выходит из машины и больше не возвращается. Тогда в дело вступает Борис. У него в нагрудном кармане белой сорочки «тяжёлая корочка5», как он сам её называет. Её видно сквозь тонкую ткань рубашки.
Начальник Отдела Борьбы с Хищениями Социалистической Собственности Ташкента на глазах у поражённой публики, что наблюдает за происходящим из салона Москвича, терпит фиаско вслед за Дариком.
– Они оба осетины, – говорит Рустам и открывает дверь. – Они не знают тонкостей.
Как нетрудно догадаться все трое облажались. Они стоят перед непреклонным гаишником с виноватым видом, а тот в свою очередь, с видом очень важным вносит данные в протокол. Бибо понимает, что переговоры зашли в тупик, но не собирается вмешиваться. Он уважает своих друзей и понимает, что находится не дома, где его знает каждая дворняжка. Просто крыша Москвича нагрелась до невозможности и сидеть внутри попросту становится опасным. Бибо выходит и что я вижу? Гаишник на миг отрывает взгляд от протокола и видит прохаживающегося взад и вперёд Бибо. Он не верит своим глазам, потому и возвращается к протоколу, тряхнув для верности головой. Ну, типа – жара, показалось. Однако, чтобы убедиться, исчез ли «мираж», он вновь смотрит на Бибо. Всё остальное мне видится словно снятым в режиме slow motion6. До появления Instagram этот эффект назывался другим, более понятным заграничным словом – рапид.
Гаишник бросает ручку, снимает с головы фуражку, отталкивает чью-то фигуру, которая преграждает ему дорогу, а затем быстрым шагом, переходящим в бег, спешит в сторону Бибо. Он отталкивается от земли и летит прямо ему в объятия. Оба очень рады встрече. Особенно гаишник. Через пять минут после задушевной беседы, сопровождавшейся объятьями и братскими поцелуями он рвёт протокол и возвращает Дарику документы. Мы усаживаемся в машину. Гаишник подходит, наклоняется к окну:
– Жаль, что Вы так заняты. Я понимаю. Ответственное дело. Но на следующей неделе в пятницу жду на ош7. – Он протягивает сложенный вдвое листок с адресом. Мы отъезжаем.
– Бибо, зачем ты заставил нас так долго ждать, – смеясь спрашивает Борис, не скрывая своего раздражения наглым поведением гаишника, наплевавшим на его «тяжёлую корочку». – Или ты его не сразу узнал?
– Кого, Боря?
– Этого гаишника.
– Я его первый раз вижу, – чистосердечно признаётся Бибо.
Я был уверен, что гаишник старый знакомый папы. Того же мнения были все остальные. Вероятность похожей встречи в двухмиллионном Ташкенте, куда Бибо в последнее время приезжает раз в три года, равнялась нулю. Боря подумал, что друг его разыгрывает.
– Быть не может. Он не представился, ни о чём тебя не спросил, кроме здоровья. Вы знакомы – это точно. Я бывший дознаватель, меня ты не наколешь.
– У меня это уже вторая похожая встреча. Первый раз, я точно так же познакомился с Камбаром. Завтра мы едем к нему в гости. Мы ехали со Светой, его матерью, – Бибо жестом указал на меня, – и нас остановил какой-то дерзкий гаишник. Я в то время только сыграл Рустама. Даже Смоктуновский не был так популярен. Мне шагу не давали ступить. Все узнавали, тащили в гости. Каждый считал – я обязан с ним выпить. А этот остановил и виду не подаёт. Грозит мне лишением прав. Я ему и так, и эдак. Прошу предельно вежливо. Давай говорю, будем дружить. Он ни в какую. Настроение было хорошее. Спорить с ним я не хотел. Я знал, что права мне вернут завтра, и отказался от сопротивления. Просто стоял и улыбался. Он закончил протокол, а потом говорит мне – я давно мечтал познакомиться с тобой и узнал тебя в первую же секунду. Но я хотел посмотреть, какой ты человек. Как поведёшь себя. Начнёшь меня пугать или взятки предлагать. Одним словом, он меня проверял. Отдал мне протокол на память. Вот уже скоро двадцать лет, как мы дружим. Все опять немного помолчали в задумчивости.
– Бибо, – вдруг вмешался Рустам, – оставайся жить в Ташкенте. Станешь первым секретарём ЦК.
***
«Анхор» – искусственный канал, вьющийся всевозможными изгибами и зигзагами. Он придуман и спроектирован талантливыми инженерами-ирригаторами. Канал протекает практически по всему полотну города. Дарик привёз нас в самый его центр, в район стадиона «Пахтакор8» на импровизированный пляж, если пляжем можно считать травяную поляну с несколькими огороженными сеткой кортами для игры в бадминтон. Ни раздевалок, ни элементарных скамеек, куда можно было бы сложить вещи, на пляже не было. Однако их отсутствие никого не смущало. Для счастья всё необходимое было в избытке. Было жаркое солнце, прохладная вода и моя четвёрка по сочинению.
Бибо разделся до плавок и пошёл вверх по течению реки. Уходя от нас, он предварительно объявил, что намерен продемонстрировать всем присутствующим новый стиль плавания. Бибо изобрёл его лично и назвал «по говнистому». Название нового стиля плавания, пока не включённого в олимпийскую программу пловцов развеселило всех наших и даже стоящие неподалёку двое узбеков весело заёрзали. С самого нашего приезда, они не сводили с Бибо восхищённых глаз. А ещё горячо о чём-то спорили. Наконец Бибо остановился и погрузил свою исполинскую фигуру в воду. Оттолкнувшись от берега, он сделал несколько мощных гребков руками, выдуманным не им стилем «кроль». Затем резко перевернулся на спину, одновременно раскинув в стороны руки и ноги, изобразив звезду и влекомый спокойным течением реки, поплыл в нашу сторону. Увидев воочию новый стиль плавания все вновь дружно захохотали. Папа любил этот свой стиль, потому что он гарантировал его от попадания в нос воды. Вода в носу вызывала у него жестокую аллергию. Он вышел. Мы, как и соседние два узбека продолжали стоять и любоваться им.
– Вы знаете, почему внуков обычно любят больше, чем детей? – неожиданно спросил Бибо.
Многих удивил вопрос, но все кроме меня и двух соседских узбеков не решавшихся подойти ближе заулыбались ещё шире. В то время я однобоко воспринимал понятие любовь. Не знал или интерпретировал её различные проявления сообразно своему возрасту и максималистским понятиям – постоянно скучал по отцу и был уверен, что он меня не любит. А если любит, уговаривал я себя, то гораздо меньше всех прочих своих детей. Поэтому, чтобы мою кислую физиономию никто не увидел и не начал приставать с расспросами – я отошёл.
