– Дело в том, сын, что в отеле уже работает человек – мои глаза и уши, но разобраться пока никак не получается. Есть всего лишь подозрение, – отец шумно задышал в трубку, он волновался. – Если ты сможешь докопаться до истины, то дальше я сам во всем разберусь.

– Чего ж тогда сразу не поедешь? Прямо на месте все и выяснишь.

– Я сейчас не могу, только и всего. Иначе не звонил бы тебе.

– Ладно, – я вздохнул. – Мы договоримся так: я туда съезжу, пообщаюсь с твоим источником и, если увижу проблему, постараюсь выяснить. Если же нет, я сваливаю оттуда в тот же день.

– Хорошо. Спасибо, сын, – выдавил из себя отец.

– Все, мне пора бежать.

Я бросил телефон на стол и заметался по кабинету, как ужаленный. Мои родители были чопорными педантами. Все детство прошло в строгости и зубрежке. Никаких игр, просьб, слез с моей стороны. Сладкое – табу. Посидеть на коленках у отца или обнять маму было не принято. Сколько помню себя, мой день был расписан по часам. Утром поднимался, завтракал, а дальше с одних занятий на другие. Кормили строго по расписанию, спать ровно в девять. Я ненавидел все, что со мной происходило, все, что я изучал и все, что умел. Но самое интересное заключалось в том, что как только мне подвернулась возможность, именно это все и позволило сбежать из-под родительской опеки.

Они дали мне прекрасное образование, но я все время завидовал детям, которых видел в парках, когда ехал с очередного урока. Мальчишки гоняли мяч в компании пап, играли с собаками, мамы с дочками раскладывали сладости на покрывалах, и все улыбались. А я, который родился с золотой ложкой во рту и имел свой автомобиль с водителем, был бесконечно несчастен. У меня не было друзей, потому что мне давали частные уроки. У меня не было братьев и сестер. К нам никто не приходил в гости. Я постоянно был один, но при этом очень старался любить родителей, которых, по сути, у меня тоже не было. А через много лет, когда я вырвался из ежовых руковиц Патрика Роджерса, на смену безответной детской любви пришло безразличие.

Вопреки моим надеждам, бегство из отчего дома не осталось незамеченным. Реакция родителей, а точнее отца, оказалась предсказуемой и ничем не отличалось от той, какой она была на любую провинность в детстве: кратким приказом, теперь уже по телефону, меня вызвали «на ковер». И когда я, ради праздного любопытства, наконец соизволил явиться в особняк, папа с мамой, словно статуи, сидели в кабинете и зло смотрели на своего неблагодарного отпрыска. Как и в детстве, я остановился у двери, а после, неожиданно для самого себя, привалился спиной к стене, поставил на нее ногу и скрестил руки на груди. Ответ обоих представителей четы Роджерсов был сиюсекундным – они оба возмущенно сдвинули брови. Как всегда, синхронно и молча. Сначала я просто улыбнулся, а после расхохотался в голос и никак не мог успокоиться. Мне было совершенно не понятно, как у таких холодных и безэмоциональных людей появился я, улыбчивый, дикий и совершенно неподвластный их холодности. Я хохотал до слез, а когда немного пришел в себя, отец громогласно сообщил, что мне не позволяли уходить из дома.

Мама все это время сидела в той же позе и даже не шевелилась. Привлекательная женщина, с густыми белокурыми волосами, огромными карими глазами, обрабленными длинными ресницами, с прямым, чуть вздернутым, носом и пухлыми губами безучастно смотрела на меня в упор. Я был ее копией, но это ничуть нас не сближало. Я никогда не видел, чтобы мама улыбалась по-настоящему. Она никогда не брала меня за руку, не обнимала, не приходила перед сном поправить одеяло, не пела и практически не обращала на меня внимания. Наша родственная связь заключалась лишь в том, что мы были очень похожи.

Я вообще чувствовал себя лишним в семье и абсолютно не понимал зачем я родителям. Чтобы ни разу не поцеловать меня в макушку? Не похвалить за успехи? Не замечать, не баловать, не интересоваться и не звать меня по имени? Я всегда для них был просто «son». Безэмоционально, коротко, отрывисто. К тому же сам союз моих родителей казался довольно странным. Я никогда не видел их счастливыми в общепринятом понимании. Они были холодны не только со мной, но и друг с другом. И это удивляло еще больше.

Еще раз взглянув на отца с матерью и не сказав им ни слова, я тогда вышел из кабинета и направился к самому близкому и самому дорогому человеку в этом огромном доме. Аннет стояла ко мне спиной, но едва я переступил порог кухни, няня развернулась и сгребла меня в охапку. Сейчас я уже был намного выше, но это ничуть не помешало ей обвить мою талию и сжать так, что мое дыхание сбилось. Я наклонился и поцеловал няню в мягкую щеку. Благодаря Аннет я тайком кушал сладкое, листал комиксы, которые она покупала для меня каждую неделю, и громко хохотал над ее историями. А еще Аннет гладила меня по голове, сажала на коленки, обнимала и всегда тихонько пела перед сном, принося на ночь стакан теплого молока и запрещенное родителями шоколадное печенье.

В очередной раз, уже поседевшая, но такая родная, она разомкнула объятия, сунула горсть конфет в карман и улыбнулась. Если бы знал, что это будет наша последняя встреча, я бы остался с ней подольше, поболтал, выпил чая. В детстве я бы уверен, что когда вырасту, обязательно заберу ее к себе и больше никогда не позволю работать. Аннет всегда улыбалась и кивала мне, мол, так и будет, а на самом деле все вышло куда печальнее. Через несколько недель после той встречи ее не стало. И о том, что Аннет умерла, я узнал случайно и даже не от родителей.

Стук в дверь прервал мои невеселые мысли.

– Входи, – крикнул я.

Тяжелая створка распахнулась и в кабинет зашел мой помощник. Я знал, что это Роб. Сюда разрешено было пониматься только ему и уборщице. Кабинет был моим убежищем, личным пространством от всех и вся. Я не решал здесь деловых вопросов, не приглашал друзей и никогда не впускал девушек. Даже моя похоть не могла заставить нарушить это правило.

– Босс, девичник прибыл. Бекка просит тебя спуститься, – приземистый парень сверкнул белоснежной улыбкой. – Пора встряхнуться. Что-то ты совсем раскис после своей поездки.

– Да уж, пора поднимать настроение, – я вышел из-за стола. – Как компания?

– Просто куколки, – он загадочно улыбнулся. – У всех ноги от ушей. То, что надо.

Я вышел на верхнюю площадку и на мгновение остановился. Клуб был полон, как всегда. Публика двигалась в такт битам, пахло дорогим парфюмом и ароматным табачным дымом. Недалеко от приватных кабинок столпились девочки. Роб не соврал, действительно куколки и все были как на подбор, именно то, что мне сейчас нужно. Но, пробежавшись взглядом по длинноволосым блондинкам, понял, что вся компания уже отлично разогрета алкоголем и мое воодушевление заметно поубавилось. Я очень надеялся, что наконец смогу забыть о Мелиссе, однако пьяные барышни мне явно в этом помочь не смогут. Продолжая блуждать взглядом по посетителям, заметил, что одна из подруг Бекки находилась чуть дальше остальных. Она стояла ко мне вполоборота и, судя по координации, была совершенно трезва. Девушка яростно дернула короткую юбочку, размер которой ее явно не устраивал, а после топнула ногой, от чего длинные искусственные локоны задорно подпрыгнули вдоль ее тела.

И на кой меня понесло в этот клуб с Беккой? Надо было отказаться. Последние сутки для меня и так выдались достаточно тяжелыми. Сначала тревожный перелет в Бостон, по возвращении долгая консультация с врачом и трехчасовая беседа с боссом. Я уже не говорю про потрясающий секс, от которого до сих пор гудит все тело! Мне бы отдохнуть, но вместо этого согласилась на уговоры подруги и теперь участвовала в каком-то непонятном кукольном представлении. Возможно, было бы куда веселее, если бы невеста ни облачила всех девочек в платиновые парики, короткие розовые юбочки, майки, едва прикрывающие грудь, и гольфы выше колена. Ах да, еще высоченные шпильки, на которые согласились все, кроме меня. Едва примерив, я стряхнула малиновые босоножки и сунула уставшие стопы обратно в кроссовки. Перелом обеих ног в мои планы сегодня уж точно не входил.