А Василиса на краткий миг словно стала выше и страшнее, и повеяло от нее таким замогильным холодом, что Овсень вздрогнул.

– Предупреждаю, – в ее голосе звякнул металл. – Кто девиц по дороге к Змеевой горе пугать надумает, да бесчестье учинить попытается – тот пожалеет сильно. Будет срам на лбу подвязывать, чтобы не болтался по дороге, а бабы да молодки вслед пальцами показывать начнут и прозвища обидные давать. Уяснили, добрые молодцы?

Молодцы молчали. Шутка была не из тех, что смутила бы опытного воина, в гриднице они и не так друг над другом зубоскалили. Но от девок слышать подобное еще никому не доводилось. А эта язва, по всей видимости, еще и не шутила…

– Говорят, чернокнижные чары исчезают со смертью ведьмы, которая их наложила, – подал вдруг голос Желан, все еще пытаясь хорохориться. Губы его сложились в кривую гримасу.

– Хочешь проверить? – изогнула та бровь.

Желан с минуту помолчал, затем плюнул нахальной девчонке под ноги, развернулся и ушел на поляну. Гридни последовали за ним. Овсень задержался, дожидаясь, пока спина Стоума не скроется в кустах.

– Прости нас, Василиса, – выдохнул он, чувствуя, как сам краснеет, будто это его сейчас срамили за непристойные разговоры.

Василиса поглядела на мальчишку, растерянно шмыгающего носом, и лицо ее смягчилось.

– Добрый ты, – снова улыбнулась она приветливо. – Скажи остальным, что ждать совсем немного, мы уже заканчиваем.

Когда отрок ушел, камыши у берега раздвинулись, из них показались девичьи головки с прилипшими к затылкам мокрыми волосами.

– Ты такая смелая! – ахнула маленькая Цветка, выскакивая на берег и стуча зубами – озябла в холодной воде.

– Лихо ты его осадила, – фыркнула Даренка, разглаживая надетую поневу. – И как не испугалась?

– Если каждого злобного дурака, что на пути встретится, бояться, зачем вообще небо коптить? – резонно отметила Василиса.

Она задумчиво потеребила крохотную женскую фигурку льдистого цвета, висящую на шее, затем подняла глаза на Добронраву. Та как раз успела облачиться в расшитую рубаху, которая и стала источником недавней свары. Теперь красавица скользила деревянным гребешком по волосам, вычесывая из светлых, как пшеница, кос застрявшие травинки.

– Будь осторожна, – снова нахмурилась Василиса. – Чую я, недоброе этот ваш Желан замыслил. Нутро у него гнилое. Считает, нам терять нечего, раз змей всех через два дня сожрет. А значит, можно попытаться дурное сотворить, все равно никто не узнает.

– Гридни нас защитят, законом да богами запрещено таких, как мы, обижать! – вспыхнула было Добронрава, но голос ее все равно неуверенно дрогнул.

– Никто нас не тронет, нечего бояться – сказала Смеяна, и тут же всхлипнула, будто едва сдерживала слезы. – Потому как змей, говорят, не любит помятых да плачущих девиц…

Весь день в дороге они еще как-то храбрились. Улыбались друг другу и сопровождающим, посмеивались над неуклюжим Глуздарем и его капустной бородой, делились нехитрыми задушевными тайнами. Добронрава, краснея, словно маков цвет, шепотом призналась, что Росслав целуется так сладко, что кажется, будто земля вот-вот уйдет из-под ног. Остальные не имели в сердечных вопросах и вовсе никакого опыта, поэтому слушали и восхищенно ахали.

Теперь же страшное неотвратимое будущее снова всплыло в их умах во всей красе. Цветка захлюпала носом, прижимаясь к Горице. Остальные стояли молча. Зоряна теребила в руках так и не надетую рубаху, не обращая внимания на укусы комаров.

Василиса спрыгнула с камня и шагнула к девчонкам. А потом подняла руки и обняла их всех, заключая в круг.

– За два дня может многое поменяться, – шепнула она. – Сбежать нам не дадут – значит, идем до самого конца. Но лично я не собираюсь помирать в зубах у гада подколодного. И вам не советую.

Девочки замерли, жадно смотря ей в лицо.

– А разве ж так можно? – ахнула Даренка, дрожа не только от навалившегося вечернего холода, но и от всколыхнувшейся в груди бури чувств. – Он же тогда полетит деревни жечь, людей заедать…

Василиса в ответ только усмехнулась. А затем шепнула, ласково поглаживая маленькую Цветку по мокрому затылку.

– Не болтайте с другими о том, что сейчас слышали. И ничего не бойтесь. Не пустим мы гада дальше Змеевых гор.

– Семь лет назад пятьдесят крепких мужиков полегло с ним в бою, – тут же напомнила дотошная Горица. – А мы просто малявки неразумные, мы и драться-то не умеем.

И тогда глаза Василисы блеснули в густом вечернем сумраке синим яхонтом, а девчонки ахнули и невольно отшатнулись.

– Но у них в ватаге не было ведьмы. Гады ползучие – в оморочном колдовстве мастера, что людей разума лишает, силу подавляет. Потому и победил. Теперь главное, чтобы никто не догадался, что едем мы в Змеевы горы не жертвами стать, не тряпками безвольными, которые сгинут в завалах старых костей.

– А зачем тогда… – начала было Даренка, но ведьмина ученица торопливо прижала палец к ее губам. Затем оглянулась по сторонам и совсем тихо ответила.

– Чтобы убить.

Даренка вынырнула из липкого ночного кошмара, как из омута, дрожа и судорожно хватая ртом стоячий воздух. В шатре было жарко, пахло соломой, еловым лапником и потом. Девицы тихонько сопели под одеялами, в узкую щель полога падал свет от костра на поляне, золотя макушку Добронравы, которая даже спала красиво, словно берегиня. Лицо ее было торжественным и строгим, только длинные ресницы чуть трепетали. Может, княжича своего во сне видела? Дочка сотника невольно залюбовалась, а затем подтянула поближе колени и села.

Эх, умела бы она малевать, как те приезжие живописцы из столичного Царьграда, что расписывали диковинными узорами стены княжеского терема – обязательно изобразила бы Добронраву, да непременно в дорогом наряде, жемчугами расшитом! Даренка слыхала, что в западных королевствах принцы с принцессами перед женитьбой посылают друг другу свои портреты, чтобы рассмотрели, значит, друг друга и могли выбрать в супружники не хромого, не косого, не рябого. Она непременно написала бы такой портрет, чтобы княжич Росслав посмотрел и заново в красавицу влюбился! Даренка хихикнула своим мыслям и тут же погрустнела.

Пустое это все. Добронрава – дочка ключницы, не даст им князь-батюшка быть вместе. Как никто не даст ей, Дарене, малевать узоры, ведь каждому известно, что не женское это дело. Баба за порядком следить должна, детей растить, мужа ублажать. А еще должна уметь прясть, ткать полотно, шить одежу, скотину обихаживать. Да мало ли у женщины дел? Если она богата, то забот прибавляется – следить за нерасторопными холопами, чтобы не стянули чего, не попортили съестные припасы, вовремя собрали урожай, не забыли оставить на поле несжатый пучок колосьев для Велесовой бороды, да пивом не полили забродившим, чтобы бог не разгневался…

Дарена тихонько вздохнула. Не приметили бы ее этой весной волхвы – стала бы хозяйкой в скором времени, замуж вышла. Отец уже вел разговоры о том, что следует девочке присмотреться к старшему сыну соседа Свешни, главы местной торговой гильдии. Но Даренке он совсем не нравился, сколько не присматривайся. Юноша был толст, рыхл лицом и ходил по их улице важный, как индюк, разве что бородой не тряс. И живот впереди себя нес – сытый, круглый, повязанный бархатным кушаком. А еще у него не хватало зубов и противно пахло изо рта.

«Несмышленая ты, Даренка, – качала головой нянька Устинья, когда девочка поведала ей о своих переживаниях. – Это ж у него от пряников да орехов в меду зубы болят, значит, деньги на эдакое баловство есть! Будешь в аксамитовом бархате ходить, на перинах пуховых спать, кольца носить золотые на каждом пальце… Это ли не счастье? А что некрасив – так с лица воду не пить! Зато дети при батьке расти будут! А то пойдешь за воина, а он калекой после похода вернется или и вовсе с концами сгинет…»

«Несправедливо, – думала Даренка. – Сынок купцовый меня в жены хотел потому, что я хороша собой. И приданого за мной отец дает много, три возка серебра, одежи богатой, мехов соболиных, я не побирушка какая-нибудь! Почему ему можно на красивой жениться, а мне выбрать себе мужа под стать нельзя?»