**

Ехать до Змеиной горы предстояло два с половиной дня. Конники добрались бы быстрее, но гнать телеги через лес было не с руки – покалечатся красавицы, оцарапаются, куда их потом таких змею отдавать? Разгневается гад, еще и сопровождающими закусит, за то, что не уберегли. Потому ехали медленно, останавливаясь на привалы возле речек – лицо умыть, воды набрать, да в траве поваляться. От долгой езды спина заболит неминуемо, и неважно, где ты ехал, в седле верхом или в возке с деревянными лавками.

Охранять драгоценный груз отправили четверых парней из княжеской младшей дружины да двоих отроков, младшему из которых, Овсеню, едва минуло тринадцать зим. Так далеко от дому он еще не уезжал, и теперь сердце то сладко щемило от предвкушения дороги через Буршин лес, где наверняка его ждут диковинные тайны с чудесами, то трепетало от тревоги. Может, и лесовиков с болотниками увидеть доведется. И хорошо бы просто увидеть, а не попасть к ним в лапы.

И еще было жалко девчонок. Овсень то и дело оглядывался на телегу и шмыгал носом. Эх, нет у него волшебного меча-кладенца, как у былинного богатыря Ильи Муромца, а если и был бы – толку с него? Илья, сказывают, сначала тридцать лет и три года на печи лежал, силу копил, чтобы с оружием совладать. А он, Овсень – незаконный сын посадника из Южного Староместья, и только поэтому удача ему улыбнулась – послушал отца князь, взял ко двору расторопного мальчишку, и не на кухню котлы драить отправил, а сразу дружине в помощь определил.

Но все равно до дня, когда Овсень возьмет в руки меч, выкованный специально для него, еще ой, как далече. А значит, не бывать ему героем, не спасти красавиц от чудовища многоглавого. Окопался гад под горой, не выкурить его никак. Матушкин младший брат пытался уже, в ватаге с другими парнями. Сожрал их змей и костями не подавился, образина. Овсень вздохнул и снова посмотрел на девиц.

Дружинники же его вертлявость расценили по-своему и начали похохатывать, сначала тихо, потом во весь голос.

– Небось, столько красивых девок за раз и не видел, а, малой? – скалил зубы Вакута. Лицо у него щекастое, бородой заросшее, еще и конопушки по носу и лбу рассыпались, словно просо. Говорят, женщины с ним раньше неласковы были, замуж за рябого ни одна не пошла. Теперь же он, разбогатев в княжьей дружине, мог жениться на любой умнице, но уже сам не хотел. Проводил редкие свободные деньки в веселом доме и, не стыдясь, говорил прилюдно, что бабы падки только на серебро в кошеле.

– Я не… – вскинулся захваченный врасплох Овсень, но его тут же оглушил хоровой гогот, от которого гнедая кобыла Желана, боярского сына и лидера их ватаги, взвизгнула и едва не встала на дыбы. Хозяин успел вовремя перехватить поводья.

– Стой, травяной мешок, иначе скормлю дворовым псам, как вернемся! – рявкнул он и огрел кобылу ладонью по шее. Та жалобно всхрапнула и будто сжалась, а следом дрогнуло сердце и у Овсеня. За что животину зря мучить?

Но права задавать старшим подобные вопросы у него еще не было.

– Малой все правильно делает, – продолжал Желан, оглядываясь на красавиц за спиной. – Когда еще случится таких горлинок ясных сопровождать? Пусть посмотрит, не запрещено. И мы посмотрим. А может, и не только посмотрим. Дорога дальняя, места глухие…

И Желан прищурился, разглядывая сидящую к нему лицом Добронраву. Остальные сидели боком и тихонько перешептываясь с ученицей ведьмы, что заменила собой кузнецову Маряшку. Отсюда был виден только край ее затылка. И лишь дочка ключницы держала себя прямо и горделиво, словно боярыня какая.

Да, из девиц Добронрава, пожалуй, краше всех будет. Коса – чистое золото, глаза зеленые, как листья молодой березы. Матушка, души в ней не чаявшая, наряжала дочку с самого детства, не скупилась. Волосы ей крапивными отварами полоскала, личико наговоренным молоком по утрам умывала.

Вот и выросла девка – всем на загляденье, себе на погибель. И как назло, княжичу младшему приглянулась, Росславу, который в двадцать зим уже носил прозвание Храбрый. До того, говорят, дело дошло, что жениться на почти сговоренной невесте отказался, поперек отцовского слова пойти решил! Или, говорит Добронравушка со мной здесь останется, или из дому уйду, за три моря славы искать.

Батюшка от греха подальше и отправил его в конце зимы в соседний город с частью малой дружины – за порядком посмотреть, шкуру временного, но все же правителя примерить. А девку назойливую будто случайно отправил с дарами к волхвам на праздник начала весны.

Дальше все само собой завертелось. И кто бы светлого князя Вадима посмел упрекнуть в том, что произошло? Впрямь расцвела Добронрава, заневестилась, парни то и дело оглядывались. Странно, что волхвы ее раньше не приметили.

Желан чуть приотстал и поравнялся с возком, о чем-то заговорил, улыбаясь.

Хорош, что сказать. Высок, широкоплеч и силен, как леший, мог для потехи скамью с тремя сидящими на ней отроками над головой поднять. И красив под стать Добронраве, волосы золотыми кудрями вьются, борода светлая, коротко остриженная. Как он сам шутил в гриднице – чтобы с девицами целоваться не мешала. И глаза тоже зеленые. Смотрят вроде ласково, с прищуром.

Но Овсень слышал, что женщин тот меняет, как рукавицы по весне. И никто не жаловался, в любимчиках он у князя, ему девку ославить – что чарку с медом осушить. Еще и заявит при всех, что сама вешалась, потом от позора не отмоешься.

Но «невесты» были из окрестных деревень да городищ, и о дурной славе, что за Желаном тянулась, наверняка не знали. Заулыбались в ответ, пташки глупые. Только Добронрава фыркнула и отвернулась сердито.

– Брод через Ясну впереди! – крикнул едущий первым Ирпень, приподнявшись в седле. – Там поляна рядом, а за рекой почти сразу болота начинаются, дальше ночевать будет негде.

– Ночуем на этом берегу, – решил за всех Желан, затем стегнул со всей мочи кобылу ивовым прутом по крупу, та взвизгнула и рванула вперед. Остальные гридни посторонились, давая ему дорогу.

Овсень оглянулся в последний раз – и замер, раскрыв рот.

Ведьмина ученица, про которую парни по дороге обмолвились, будто негодящая она для ремесла оказалась, вот и избавилась от нее хозяйка, смотрела Желану вслед пронзительными холодными глазами. И на мгновение отроку показалось, что видит он застывшее озеро, навеки завороженное богом Карачуном.

А затем синий лед треснул и полыхнуло из-под него огнем, да таким, что у Овсеня опалило щеки и уши. Мальчишка охнул и судорожно схватился за лицо, пытаясь прикрыться от чужого колдовства.

Дружинники оглянулись на него с удивлением, а второй отрок, вихрастый Тополь, еще и посмотрел, как на недоумка. И пальцем себя по лбу постучал обидно.

Овсень ехал вперед, ни живой, ни мертвый от ужаса. И лишь когда деревья впереди расступились и показалась укутанная пушистым мятликом поляна, а следом высокий берег реки, весь поросший рогозом да камышом, он выдохнул, остановил коня и снова обернулся.

Ведьмина ученица первой выпрыгнула из телеги и теперь помогала спускаться остальным. На краткий миг она тоже обернулась, посмотрела на Овсеня и улыбнулась, приветливо и открыто. Никакого льда в ее глазах не было и в помине.

Отрок быстро кивнул ей в ответ и отправился привязывать коня к ближайшим деревьям. Но зайдя за кусты, росшие у кромки леса, не удержался и показал в сторону поляны кукиш.

**

К вечеру, когда солнце позолотило макушки самых высоких сосен, на поляне загорелся костер и уютно запахло кашей. Лес вокруг после вчерашней непогоды оказался сырым, и Овсень успел устать, бродя по округе в поисках сухостоя. Повезло – в густом ельнике нашел ствол старого, давно поваленного дерева. Правда, пришлось битых полчаса волочь его по пням и корягам к месту отдыха.

Дружинники тем временем успели поставить шатер для «змеевых невест», как они сами меж собой называли несчастных девчонок, а Тополь накормил лошадей и теперь стоял у костра, отдыхая от вездесущих слепней да комаров.

– Пусть лучше дым глаза выедает, чем гнус надоедливый, – сказал он, обтирая нос грязным рукавом. – Искупаться бы, да у воды их прорва, этих кровопийц.