«Подойдите сюда на минутку», - говорит мистер Хаббард перед самым отъездом на ночь, и ведет меня в соседнюю комнату .; «Я... вот рубашки, нижнее белье, носки, носовые платки — все!.. Берите себе всё, что вам нужно... я сам... Я кое-что знаю о том, как путешествовать по этой стране». Но заботясь о том, чтобы не злоупотреблять добротой слишком много, я довольствуюсь тем, что беру в карман только носки, которые, как я знаю, пригодятся. На ночь я оставляю велосипед в миссии, а утром, по просьбе мисс Чемберлен, несколько раз объезжаю школьный двор для наставления учеников. Насколько мне известно, для армянских школьников самая сложная задача - заставить их проявлять достаточный интерес к тому, чтобы задавать вопросы. В основном потому, что велосипед наверняка вызовет интерес и пробудит в них дух исследования, меня просят покататься на них. Таким образом, велосипед справедливо признан ценным помощником в миссионерской работе. Мораль: пусть американские и епископские советы снабжают своих миссионеров из Малой Азии и Персии никелированными велосипедами. Пусть они отправятся по пустыне армянского ума, и осветить непроницаемую моральную тьму, скрывающуюся в нем, светящимися и рассеивающими туман шарами велосипедных ламп. Господа Перри, Хаббард и Уикли сопровождают меня на некотором расстоянии верхом на лошади, и на прощании мне поручено нести саламы братьям в Китае. Они говорят, что это первая из когда-либо представленных возможностей отправить привет по суше в далекий Китай, и такую редкую возможность не следует упускать из виду. Они также обещают послать сообщение миссии Эрзерум, чтобы там ожидали меня. Однако есть вероятность, что я доберусь до Эрзерума раньше их письма. в Малой Азии нет молниеносных поездов. Дорога на восток от Сиваса - это искусственное шоссе, которое обеспечивает достаточно хорошее движение, но несколько уступает дороге из Еннихана. Вскоре я вхожу в область невысоких холмов, долин и небольших озер, за которыми дорога снова спускается в долину Кызыл-Ирмака. В течение всего дня проезжая часть в среднем оказывается лучше, чем я когда-либо ожидал найти в азиатской Турции. Но преобладающий восточный ветер оказывает сильное сопротивление моему передвижению каждый дюйм пути на протяжении сотни миль или около того, всю дорогу, которую мне нужно преодолеть от Еннихана до Зары, города, к которому я прибываю около заката. Зара находится у входа в узкий проход между двумя горными отрогами, и хотя дорога здесь равнинная, а покрытие ровное, из ущелья ревет ветер с таким огромным давлением, что я испытываю чрезвычайные усилия чтобы только удержаться в седле. Тифтджиоглу Эффенди был джентльменом греческого происхождения. В Зара у меня есть возможность увидеть и испытывая что-то вроде гостеприимства среди армян высшего класса, потому что я привез из Сиваса рекомендательное письмо к Киркор-ага Тартариану, самому видному армянскому джентльмену в Зара. Мне не доставило никаких затруднений с поиском дома, и я сразу же оказался в положении почетного гостя, а пятеро слуг приставлены, чтобы ждать любого моего желания, некоторые принимают участие в неизбежной церемонии приготовления и подачи кофе и зажигания сигарет, в то время как другие настороженно ждут слова или взгляда от меня или моего хозяина или от привилегированных гостей, которые немедленно начинают прибывать. Комната обшита кедровой доской и абсолютно без мебели, за исключением ковров и мягкого дивана, на котором я сижу. Мистер Тартариан сидит со скрещенными ногами на ковре слева от меня и курит кальян. Его младший брат занимает аналогичное положение справа от меня, скручивая и куря сигареты. В это время гости, которые прибывают, садятся на корточки на ковре в положениях, отличающихся по расстоянию от дивана, в соответствии с их рангом и социальной важностью. Никто не рискует занять мягкий диван рядом со мной, хотя диван имеет пятнадцать футов в длину, и мне неловко, как собаке в яслях, чтобы занимать всю его длину в одиночку. В дальнем углу и на слегка приподнятом полу с ковровым покрытием, на котором сидят гости, находится небольшой кирпичный камин, в котором ярко горит огонь, и здесь личный кахвай-джи г-на Вартариана занят приготовлением крошечных чашек крепкого черного кофе. Другой слуга постоянно подходит к огню, чтобы вытащить кусочки светящегося угля с помощью маленьких трубчатых щипцов, с которыми он обходит гостей, разжигая курильщикам сигареты. Третий юноша довольно сносно занят выполнением той же должности для кальяна г-на Вартариана, потому что джентльмен - заядлый курильщик, и во всей Турции едва ли может быть другой кальян, требующий так много возни с ним. Весь этот долгий вечер что-то не получается с этой жалкой трубкой. Сам мой хозяин постоянно переставляет маленькую кучку живых углей поверх влажного табака (табак, выкуриваемый в кальяне, увлажняется, а живые угли помещаются сверху), снимая длинную спиральную трубку и выдувая ее, или подсматривая вокруг в табачной посуде с подобным шилу инструментом в его усилиях заставить его правильно куриться, но без успеха. В то время как его кальянный мальчик постоянно кружит рядом с ним с новым запасом горящих углей. «Сам Иов вряд ли мог обладать большим терпением», - думаю я сначала. Но до того, как закончится вечер, я прихожу к выводу, что мой достойный хозяин не заменит этого особого «хабла-бабла» с его вечным своенравием на самый совершенный и надежный кальян в Турции: подобно курильщику трубки, который никогда не изменит любимой трубке, даже она если она хронически плохо раскуривается, Киркор-ага Вартариан находит свое главное удовольствие в том, чтобы возиться со своим наргиле неделя за неделей. За обеденным столом мой хозяин и его брат оба обращают на меня внимание. Ножей и вилок, конечно, нет, эти вещи редко можно увидеть в Малой Азии, и для велосипедиста, который провел день, крутя педали против сильного ветра, их отсутствие является вопросом нескольких мгновений. Я голоден до безумия, и они оба завоевывают мое самое теплое уважение, передавая пальцами избранные кусочки из своих тарелок в мою. Из того, что я знаю о строгом этикете haut ton (хороший тон) Зара, я думаю, что они на самом деле должны класть эти кусочки в мой рот, и причина, по которой они этого не делают, возможно, потому, что я не могу открыть его принятым здесь haut ton способом. Однако, это неприятная вещь - всегда отстаивать свои личные права.

Куча одеял и матрасов, толщиной три фута, и изобилие пуховых подушек подготовлены для того, чтобы я лег спать. Сопровождающий представляет мне чудесную ночную рубашку, в которой в достаточных пропорциях отображаются изумительные цвета и рисунки. Следуя обычаю страны, слуга приступает к тому, чтобы раздеть меня и помочь мне лечь в постель. Это, однако, я предпочитаю делать без посторонней помощи из-за большого запаса природной скромности. Я никогда не падал в общество людей, оказывающих мне более преданное внимание во время моего пребывания. Они думали только о том, чтобы мне было удобно. Но они очень церемонные и редкие приверженцы этикета.

Я намеревался стартовать, как обычно, рано утром, но мой хозяин воспринимает с открытым неодобрением - мне кажется, даже с выражением недовольства - мое предложение уехать без первой трапезы. Это почти восемь часов утра, прежде чем я наконец смогу уехать. Сразу после подъема приносят неизбежный кофе и появляются ранние утренние посетители. Позже прибывает слуга с завтраком для меня на маленьком деревянном подносе. Мистер Вартариан занимает при мне точно такую же должность, что и вчерашним вечером, так же как и его брат. Как только несчастный слуга появляется с едой, эти два человека одновременно вскакивают на ноги, по-видимому, в ярости и гоняют его обратно из комнаты, преследуя его потоком гневных слов.

Затем они возвращаются на свои места соответствующие их положению. Десять минут спустя слуга снова появляется, но на этот раз подносит большой поднос с едой достаточной и распределенной на три персоны. Это, как потом выясняется, не потому, что мой хозяин и его брат намереваются скушать что-либо, а потому, что это армянский этикет, и поэтому армянский этикет становится ответственным за зрелище единственного едока, сидящей за завтраком с блюдами и всем необходимым, приготовленным для троих, в то время как из двух других, один курит кальян, другой - сигареты, и оба они с большим удовлетворением наблюдают за моей трапезой из яичницы и холодного мяса птицы. К этому времени решил просто плыть по течению намерений моего хозяина относительно времени моего отъезда. После завтрака я возвращаюсь на диван, просто намекая, что хотел бы отбыть как можно скорее. На это мистер Вартариан самодовольно кивает в знак согласия, и его брат с равным благодушием скручивает мне сигарету, после чего тратится добрые полчаса на подготовку для меня рекомендательного письма к их другу Мудуре Гане из селения Качахурда, которое Я ожидаю достичь где-то около полудня. Мой хозяин диктует, а его брат пишет. Посетители продолжают прибывать, и я начинаю немного беспокоиться о старте. На самом деле я начинаю желать, чтобы вся их бессмысленная церемонность оказалась на дне глубокого синего моря или какой-то столь же непостижимой глубины, когда по сигналу самого мистера Вартариана, его брат и целая комната посетителей одновременно поднимаются на ноги, и в равной степени одновременно сложив руки на груди и, повернувшись ко мне, прощаются со мной. Мой хозяин затем подходит, пожимает руки, дает мне письмо Мудуре Гане и разрешает мне удалиться. Он предоставляет двух zaptiehs для сопровождения меня за город, и через несколько минут я бодро rfxecm вдоль красивой маленькой долины. Прозрачные воды мурлыкающего ручья весело танцуют рядом с прекрасным отрезком дороги, птицы радостно поют в ивовых деревьях, и темные скалистые скалы поднимаются ввысь. Прекрасная маленькая долина заканчивается слишком быстро. Уже через пятнадцать минут я поднимаюсь по ней на другую гору. А там оказываются входные ворота региона, в котором есть более грандиозные покрытые соснами горные пейзажи, чем все, что встречались мне за пределами Сьерра-Невады. На самом деле знаменитый пейзаж Кейп-Хорна, Калифорния, почти находит свой аналог в этом конкретном месте, которое я пересекаю сегодня утром. Только вместо Центральной Тихоокеанской железной дороги, извилистой вокруг серых старых скал и обрывов, предприимчивый Сивас Вали построил дорогу для колесного транспорта. Вряд ли можно устоять перед искушением прокатиться по некоторым из менее крутых склонов, но это явная неосторожность, поскольку проезжая часть делает крутые повороты, и есть места, где легко не вписаться в поворот на пару футов и это приведет к тому, что я попаду в вечность: сломанный тормоз, дикий «спуск» в тысячу футов в воздухе в темные глубины скалистого ущелья, и «кругосветное путешествие» внезапно закончится. На протяжении дюжины миль я пересекаю извилистую дорогу, ведущую по диким горным ущельям и темным сосновым лесам. Изредка встречаются черкесские всадники. Кажется, что это наиболее подходящее место, которое только можно себе представить для грабителей, а меня снова предупредили против этих горных джентльменов удачи в Сивасе. Они с любопытством наблюдают за мной и обычно останавливаются после того, как мы поравняемся, и наблюдают за моими успехами в течение нескольких минут. Однажды меня настигла пара из них. Они следовали за мной по склону горы. Они хорошо вооружены и выглядят способными на все, и я бреду, мысленно прикидывая, как лучше всего выхватить мой Смит & Вессон, с наименьшими потерями, если их намерения по отношению ко мне окажутся преступными. Это не совсем приятно или обнадеживающе, иметь рядом двух вооруженных всадников, людей, к которым все окружающие относятся со всеобщим страхом и недоверием, следующим по пятам, с недостатком неспособности следить за их движениями. Однако они нечего не предпринимают, Поскольку никто из них не пытается сделать ничего плохого, я не должен строить какие-то намеки на их недобропорядочность исходя только из их внешнего вида и частного мнения их соседей.