Легкомысленные молодухи, лет пятидесяти, плотно окружают меня, осматривая мою одежду от шлема до мокасин, критически оценивают ткань моего френча и рубашки, они снимают мой шлем, тянут руки, через плечи других, чтобы погладить мои волосы, и ласково гладят меня по щекам. В то же время выражая себя в мягких, мурлыкающих комментариях, которые не требуют лингвистических способностей для толкования, вроде таких восхитительных высказываний, как: «Разве он не милый, правда?..», «Какие красивые мягкие волосы и красивые голубые глаза...» «Разве вы не хотите, чтобы дорогой старый шейх позволил нам оставить его...» Понимая, что нужно сделать, чтобы порадовать их и в тоже время освободиться, я вскочил на велосипед и уехал. Несколько огромных собак сопровождали меня в течение нескольких минут особым образом, как это делают курдские собаки сопровождая отбившихся от стада велосипедистов.
Глава 15. От Курдского лагеря до Йозгата.
Из курдского лагеря мой маршрут ведет по низкому горному отрогу, легкими уклонами и извилистой, непригодной для верховой езды тропой, ведущей вниз в долину восточного ответвления Делиджиырмак. Дорога улучшается, когда я въезжаю в долину, и в полдень меня удивляет и восхищает другой лагерь курдов, где я остаюсь пару часов в знак уважения к силам полуденного солнца. Никто не сомневается в том, чтобы принять гостеприимство курдских кочевников, поскольку они являются самыми богатыми людьми в стране, их стада покрывают холмы во многих местах, они, как правило, довольно хорошо одеты, чище в приготовлении пищи, чем жители деревни, и гостеприимны до крайности. Как и все мы, однако, они имеют свои недостатки, а также свои достоинства. Они рождаются любителями легкой наживы, и в нерешенные времена, когда турецкое правительство вдруг вынуждено ослабить свой контроль над ними, они не в состоянии обуздать свои грабительские инстинкты и могут создать весьма ощутимые проблемы. Они по-прежнему сохраняют гостеприимство, но, сделав путешественника своим гостем на ночь и позволив ему уйти со всем, что у него есть, они перехватят его на дороге и ограбят.
У них есть некоторые нежелательные привычки, даже в эти мирные времена, которые яснее проявляются, лишь стоит достигнуть их собственного Курдистана, где у нас, несомненно, есть лучшие возможности их критиковать. Какими бы ни были их недостатки или достоинства, я покидаю этот лагерь, надеясь, что окончание дня может найти меня гостем другого шейха на ночь. Через час после выхода из этого лагеря, я прохожу через виноградники, из которых выбегают люди с таким количеством винограда, которое накормит дюжину людей. Дорога легко проходима, и я спешу, чтобы избавить их от беспокойства. Воистину, может показаться, что меня преследует карающее правосудие за всевозможные злые мысли и нетерпеливые замечания, связанные с моим голодным опытом раннего утра, когда я задавался вопросом, когда же я смогу хоть что-то съесть. Сегодня днем я обнаружил, что кручу педали решительно, чтобы не быть захваченным этим.
Днем жарко настолько, что едва можно дышать. Маленькая долина оканчивается бесплодными красными холмами, на которые яростно светит солнце. Чтобы подняться на них мне пришлось совершить довольно трудоемкое восхождение. Поднявшись, я вышел на нагорное лавовое плато, где единственная растительность - засохшие на солнце сорняки и чертополох. Здесь стадо верблюдов с удовольствием жует сухую колючую траву. С удовольствием, которое видно за милю. Из случайных наблюдений на маршруте я склонен думать, что верблюд недалек от козла по извращенности аппетита. Верблюд будет беспокойно бродить по зеленому влажному сочному газону, осматривая свое окружение в поисках гигантских чертополохов, засушенных сорняков, жестких, щетинистых верблюжьих колючек и, в конце концов, самой неприятной растительности вообще. Конечно, «корабль пустыни» никогда не опускается до такой полной порочности, чтобы жаждать старых резиновых калош и цирковых плакатов, но, если им позволят в течение нескольких поколений добывать пищу у людей, я думаю, что они в конечном итоге переродятся в позорную козу. Выражение крайнего удивления, которое появляется на угловатой морде верблюдов, пасущихся около обочины, на мой взгляд, является одним из самых смешных представлений, которые можно себе представить. Oни кажется достаточно умны, чтобы распознать в велосипедисте и его железном коне что-то необъяснимое и чуждое их стране. Стоило преодолеть несколько миль подъема, чтобы увидеть комический эффект, который производит их робкий взгляд, смехотворно не подходящий для их размера и общей неуклюжести их внешнего вида.
Солнце близится к закату, когда, поднимаясь по гряде, возвышающейся над другой долиной, я с удовлетворением вижу, что она занята несколькими курдскими лагерями, и скопления их черных палаток являются заметной особенностью ландшафта.
Имея хорошую перспективу гостеприимных ночлегов передо мной и отсутствие заметных признаков дороги, я направляюсь через всю местность к одному из лагерей, который, кажется, ближе всего ко мне. Я был уже в миле от моей цели, когда я заметил у подножия горы примерно на половине расстояния справа от меня большое белое двухэтажное здание, самое претенциозное сооружение, по многим причинам, которое я видел с тех пор как покинул Ангору.
Мое любопытство, конечно, пробуждается относительно его вероятного назначения. Это похоже на кусочек цивилизации, который каким-то необъяснимым образом нашел свой путь в регион, где нет других человеческих жилищ, кроме шатров диких племен, и я сразу же направляю свои колеса туда. Оказывается, это каменно-соляная шахта или карьер, который снабжает весь регион на десятки километров вокруг солью, а каменная соль является единственным видом, доступным в стране. Именно из этой шахты шел тот ослиный караван, от которого я впервые получил хлеб этим утром. Здесь меня приглашают остаться на ночь. Мне предложили сытный ужин с меню, включающим вареную баранину и огурцами на десерт. Менеджеры и работники карьера делают свои огурцы со вкусом, протирая кончик кусочком каменной соли каждый раз, когда его отрезают или кусают, при этом каждый человек получает для этого небольшой нужный кусочек. Соль продается на шахте, и владельцы транспортных средств в виде вьючных животных зарабатывают деньги, покупая ее здесь по шесть para за oke и продавая ее с прибылью в отдаленных городах.
Два молодых человека, кажется, несут ответственность за ведение бизнеса. Один из них необычайно любопытен, он даже хочет попытаться вскрыть конверт с рекомендательным письмом отцу мистера Тифтичхоглу в Йозгате и прочитать его из чистого любопытства, чтобы увидеть, что он пишет. И он предлагает мне лиру за мои часы Уотербери, несмотря на то, что их циферблат выходит за рамки его турецкого понимания.
Громкий, уверенный тон, которым тикают Уотербери, очень благоприятно воздействует на туземцев, и тот факт, что они не открываются сзади, как другие часы, создает впечатление, что это часы, которые никогда не заводятся и не выходят из строя и весьма отличаются от тех, которые они носят, так как их любопытство заставляет их всегда дурачиться с делами. Американские часы можно найти по всей Малой Азии, они снабжены восточными циферблатами, и нет никаких сомнений в том, что Уотербери с его резонансным тактом, если он подобным образом подготовлен, найдет здесь готовый рынок.
Другая часть управленческого персонала — это другой образец человека, особенно азиатского турка: меланхоличный, созерцательного человека, который тратит почти весь вечер, рассматривая в безмолвном удивлении меня и велосипед, время от времени выражая свою полную неспособность понять, как такие вещи могут быть, качая головой и произнося своеобразное удивление. Он слышал, как я упомянул, что прибыл из Стамбула, что в некоторой степени его удовлетворяет. Ибо, как настоящий турок, он верит, что в Стамбуле происходят все самые чудесные вещи. Похоже, мысль, что велосипед был сделан не там, и изначально я приехал откуда-то еще, не входит в его понимание мироздания. Простое знание, что я прибыл из Стамбула ему достаточно. Что касается велосипеда - это просто еще одно чудо Стамбула, еще одно доказательство того, что земной рай мусульманского мира на Босфоре - это все, во что его учили верить. Иногда, когда созерцательный молодой человек отходит от мечтательных сфер собственного воображения и от общества своих сокровенных мыслей, достаточно далеко, что готов сделать замечание, он спрашивает меня что-либо о Стамбуле. Но, естественно, молчаливый и уходящий в мысли, и, кроме того, не имеющий другой возможности к разговору, кроме пантомимического языка, он предпочитает делать свои выводы в тишине.
