Вскоре после полуночи я проснулся от холодного влияния «wee sma' hours» (дословно крошечных часов - идиома обозначает, очень раннее утро) и осознал вероятность того, что палатка окажется более полезной как покрывало, чем как крыша в отсутствие дождя. Я снимаю ее и заворачиваюсь в нее; тонкий тонкий смазанный батист, однако, далеко не одеяло, и на рассвете велосипед и все вокруг залитой одной из самых тяжелых рос в этой местности. Десять миль по не самой хорошей дороге пройдено следующим утром. Неутешительное отражение того, что что-то вроде «плотный завтрак» кажется невозможным где-либо между более крупными городами, и, едва ли оказывает успокаивающее влияние на яростные атаки самого ужасного аппетита. Я начинаю всерьез задумываться о том, чтобы сделать объезд в несколько миль, и добраться до горной деревни, когда я встречаю группу из трех всадников, турецкого бея, с конвоем из двух охранников. Я качусь в это время, и, не колеблясь ни секунды, я останавливаюсь рядом с беям, с единственной целью удовлетворения в некоторой степени моих гастрономических потребностей.
«Бей Эффенди, у тебя есть какой-нибудь ekmek?» Я спрашиваю, вопросительно указывая на его седельные сумки на лошади zaptih, и в то же время давая ему впечатляющую пантомиму понять неконтролируемое состояние моего аппетита.
С тем, что мне кажется в данных обстоятельствах, просто хладнокровным безразличием к человеческим страданиям, бей полностью игнорирует мой запрос и, сосредоточив все свое внимание на велосипеде, спрашивает: «Что это?»
«Американская арба, Эффенди; у тебя есть какой-нибудь ekmek?» играя с намеком пряжкой моего револьверного ремня.
«Откуда ты пришел?»
«Стамбул», - «У тебя есть ekmek в седельных сумках, Эффенди.» На этот раз бей приближается, и манит zaptih, чтобы тот подошел.
«Куда ты направляешься?» «Йозгат! Экмек! Экмек!»,- стучу по сумкам в седле весьма повелительным образом.
Это, однако, не производит никакого внешнего впечатления на усугубляющуюся невозмутимость бея. Он не настолько безразличен к моей беде, как он притворяется. Зная, что у него нет с собой еды и он не может удовлетворить моё желание, но боясь, что отрицательный ответ ускорит мой отъезд, прежде чем он полностью удовлетворит свое любопытство ко мне, он играет маленькую игра в дипломатию в своих интересах.
«Для чего это?», -теперь он спрашивает с душераздирающим безразличием ко всем моим встречным вопросам.
«bin», - отвечаю я, отчаянно, кротко и безразлично, начиная видеть сквозь его игру. «Bin, bin! Bacalem.», - говорит он, дополняя просьбу уговаривающей улыбкой. В то же самое время мой многострадальный пищеварительный аппарат одаряет меня необычайно диким напоминанием, и уже не зная, когда терпение перестает быть добродетелью, я отвечаю на вопрос, не совсем лестно для предков бея и продолжаю свой голодный путь вниз по долине. Через несколько миль после отъезда бея я перехватываю группу крестьян, на ослиной тропе, с несколькими вьючками-ослами, загруженными каменной солью, от которых я, к счастью, могу получить несколько тонких листов ekmek, которые я пожираю сразу, как только сажусь, даже без воды, всухомятку. Кажется, это один из самых вкусных и душевных завтраков, которые я когда-либо ел.
Как и несчастья, благословения, кажется, никогда не приходят поодиночке, потому что через час после того, как я нарушил свой пост, я встречаюсь с группой сельских жителей, работающих на незавершенном участке новой дороги. Некоторые из них завтракают ekmek и yaort и сразу же, Как только я появляюсь на сцене, меня приглашают принять участие в трапезе и занять место в рваном круге, сконцентрированное вокруг большой миски сквашенного молока, чтобы было удобно сидеть, для меня даже специально приготовили кучу травы.
Горячее гостеприимство этих бедных жителей действительно трогательно. Они работают без оплаты и даже без всякого «спасибо», в этой бригаде нет никого кто бы имел одежды, пригодные для прикрытия тела. Их неизменная ежедневная плата за еду - это «промокашка ekmek» и yaort с дыней или огурцом, и то, не всегда, а лишь в качестве роскоши. Тем не менее, в тот момент, когда я подхожу, они выделяют мне место за своим «столом», и двое из них немедленно вскакивают, чтобы я занял удобное место. И среди них не так много мыслей о получении выгоды в связи с приглашением. Эти бедняги, чьи скудные лохмотья с трудом, только ради фарса, можно называть одеждой, на самом деле смущаются при самом скромном упоминании о компенсации. Они наполняют мои карманы хлебом, приносят извинения за отсутствие кофе и сравнивают качество качество табака друг у друга, чтобы сделать для меня приличную сигарету.
Никогда еще репутация Дамы Фортуны за непостоянство не была настолько убедительной, как в случае ее обращения со мной сегодня утром. В десять часов я обнаружил, что сижу на куче ковриков в просторной черной палатке, «уплетая» из огромной миски pillau с соленой бараниной, приправленную зелеными травами, в качестве гостя курдского шейха. Вскоре после этого я встречаю мужчину, который везет на осле дыни в курдский лагерь, и который настаивает на том, чтобы я принял в дар лучшую дыню, которую я пробовал с тех пор, как покинул Константинополь. В полдень я оказался в гостях у другого курдского шейха. Таким образом, утро, начавшееся с хорошей перспективы голодной смерти, последовавшее за вчерашним скудным запасом неподходящей еды, закончилось таким щедрым гостеприимством, что я не знаю, что с этим делать. Эти кочевые племена знаменитых «черных шатров» каждое лето бродят по направлению к Ангоре со своими стадами, чтобы оказаться возле рынка во время стрижки. Они славятся повсюду за их гостеприимство. Подойдя к огромной палатке Шейха с приветливым открытым лицом, сопровождающие начинают суетиться, чтобы подготовить подходящее приподнятое место, поскольку они с первого взгляда знают, что я англичанин, и также знают, что англичанин не может сесть скрестить ноги как азиаты. Сначала я довольно удивлен их очевидным готовым признанием моей национальности, но вскоре я выясняю причину. Огромная чаша пиллау и еще один превосходный яорт ставятся передо мной, без всяких вопросов, в то время как достойный старый шейх до совершенства реализует свою идею о бородатом патриоте кочевников, когда он сидит, скрестив ноги, на ковре, торжественно курит кальян, и зорко следит, чтобы никакой пункт его щедрого кодекса гостеприимства к незнакомцам не пропускался его слугами. Эти последние, кажется, отборные молодые люди племени. Красивые, крепкие парни, хорошо одетые, двухметрового роста и атлетичного телосложения, прекрасные образцы полуцивилизованной мужественности, которые, казалось бы, лучше бы использовались в гренадерском полку, чем зависали вокруг шатра старого шейха, заботясь о наполнении и разжигании его кальяна, обустройстве его подушек днем и его постели ночью, подаче ему еды и надлежащем приеме его гостей. И все же это интересное зрелище - видеть, как эти великолепные молодые парни ожидают от своего любимого старого вождя, замирая, как огромные ласковые мастифы, его простого взгляда или пожелания. Большинство мальчиков и юношей пасут отары, но пожилые мужчины, женщины и дети собираются в любопытствующей толпе перед открытой палаткой. Они хранят уважительное молчание, пока я являюсь гостем их шейха, но они собираются вокруг меня все без остатка, когда я покидаю гостеприимное убежище в помещениях этого уважаемого человека. Изучив мой шлем и оценив мою внешность, они объявили меня «английским ziptih», за что я обязан обстоятельствам полковника Н. - английского офицера, который недавно участвовал в организации командования войск в Курдистане.
Женщины этого лагеря в целом кажутся довольно невзрачными экземплярами. Некоторые из них - ведьмы с крючковатым носом, с пронзительными черными глазами и волосами, окрашенными в пылающий «морковный» оттенок хной. Этот последний должен сделать их красивыми и улучшить их внешность в глазах людей. Конечно, им нужно что-то улучшить в их внешности, но для неискушенного и неопытного взгляда автора это производит ужасный, неестественный эффект. Согласно моим представлениям, пылающие рыжие волосы выглядят странно и имеют вульгарный, дурной вкус, когда связаны с угольно-черными глазами и цветом лица, похожим на собирающуюся тьму. Эти самонадеянные смертные, похоже, склонны думать, что во мне они обнаружили что-то, что нужно ласкать, и стараются изо всех сил, рассматривая меня почти как отряд нежных маленьких девочек, ласкал бы заблудившегося котенка, который неожиданно появился в их среде.
