Через пять километров от татарского Пазарджика, идет дождь, и нигде впереди не видно ни дома, ни другого укрытия. Все крестьянские деревни находятся на реке, и дорога идет за милей за милею через поля пшеницы и ржи. Я продвигаюсь вперед под проливным дождем, который сводит на нет тонкий влагозащитный плащ, который в этом случае едва мешает мне промокнуть совсем, прежде чем я обнаруживаю гостеприимную механу впереди и останавливаюсь там, готовый принять, с благодарностью, какое угодно жилье, какое это место позволит. Это место несколько превосходит среднестатистическое болгарское заведение с одноименным названием, владелец заставляет мои глаза изрядно выпучиться от удивления, извлекая коробку с французскими сардинами и хлеб на несколько оттенков светлее, чем я, ожидал, ввиду предыдущего опыта. В качестве постели, тут предусмотрена одна из огромных, толстых одежд, о которых говорилось ранее, которая, с достаточным капюшоном, укрывает всю фигуру и которая бросает вызов как сырости, так и холоду. Мне предоставляется эта неприглядная, но тем не менее приемлемая одежда, и я имею счастливую привилегию занимать пол небольшого пристройки в компании с несколькими погонщиками, с аналогичной постелью. Я провожу не самую спокойную ночь, стук дождя по маленькому окошку, эффективно подавляет такие неблагодарные мысли, которые имеют тенденцию становиться незваными, когда храп любого из моих товарищей по ночлежке становится все более резким. Во всей этой компании я думаю, что я единственный человек, который не храпит, и когда я просыпаюсь от своих довольно болезненных снов в четыре часа и обнаруживаю, что дождь больше не стучит по окну, я встаю и продолжаю свое путешествие в направлении Филиппополиса (современный Пловдив), города, который я намеревался достичь вчера. Именно после пересечения Коджи Балкан и спуска в долину Марица среди людей обнаруживается особенность, которая, пока человек не привыкнет к ней, вызывает немало заморочек и множество нелепых ошибок. Встряхивание головы, которое для нас означает отрицательный ответ, означает положительный у жителей долины Марицы. Меня вчера озадачило не больше, чем один раз, когда я спросил, был ли я на правильном пути, и покупал фрукты в лавке в татарском Пазарджике. Совершенно не чувствуешь себя абсолютно уверенным в том, что ты прав, когда, спросив у туземца, является ли это верной дорогой в Мустафа-пашу или в Филиппополис, он отвечает энергичным встряхиванием головы. Хотя скоро привыкаешь к этой особенности в других и принимаешь ее так, как задумано, самому не так-то легко привыкнуть к этой привычке. Этот странный обычай, кажется, преобладает только среди жителей этой конкретной долины, потому что после того, как я оставил ее в Адрианополе, я больше ни разу не встречался с ней. Еще одна особенность всего востока и даже значительной части Центральной Европы заключается в том, что вместо «воу», которую мы используем для лошадей, водитель шипит, как гусь.
Вчерашний ливень немного повредил дорогу между механой и Филиппополисом, столицей Эвмелии, и я подъезжаю к границам этого города примерно через два часа. Филиппополис расположен в самом красивом месте и построен вокруг нескольких скалистых холмов и вокруг них, положение, которое вместе с обилием деревьев дает приятный и живописный эффект. С множеством сужающихся минаретов, указывающих в небо среди зеленой листвы, сцена полностью восточная, но, как и во всех восточных городах, «расстояние придает очарование виду». Вниз по долине Марицы и в меньшем количестве, по волнистым равнинам Адрианополя, простирающегося на юг и восток, находится множество доисторических курганов, высотой около двадцати пяти или тридцати футов, и примерно одинакового диаметра. Иногда в группах, а иногда в одиночку, эти курганы встречаются так часто, что иногда можно сосчитать дюжину за раз. В окрестностях Филиппополиса в ходе нескольких раскопок были обнаружены человеческие останки, лежащими под большими плитами из грубой глиняной посуды, установленной как перевернутая буква V, таким образом: A, очевидно предназначенный в качестве защиты от воды, для сохранения тел. Еще одна особенность пейзажа, которая не может не поразить наблюдательного путешественника меланхоличной чертой, - это мусульманские кладбища. За пределами каждого города и около каждой деревни находятся широкие участки земли, густо усыпанные плитами грубо обтесанных скал. Города мертвых гораздо более густонаселены, чем соседние обители жизни. Человек может встать на одной из высот Филиппополиса и увидеть повсюду холмы и долины, густо усеянные этими грубыми напоминаниями о нашей вселенской судьбе.
Еще не так давно, когда турки оккупировали эти земли, они зорко следили, чтобы ни один «собака христианин», не осмелился осквернить одно из этих мусульманских кладбищ своим нечестивым присутствием. Но сегодня они не окружены защитным ограждением или моральными ограничениями господствующих мусульман, среди них пасутся овцы, коровы и козы «неверных гьяур»; и о тень Мухаммеда! свиньи также почесывают свои спины о надгробья и, по собственному желанию, иногда выкапывают черепа и кости, которые по турецкому обычаю захоронены на не большой глубине. Огромное количество и размеры этих кладбищ, кажется, обращаются к непривычному наблюдателю в красноречивых доказательствах против людей, устанавливающих своё правление и религию мечом.
Когда я покупал себе завтрак, хлебом и молоком в лавке на филиппопольском базаре, туда врывается нищий арабченок и, с тревожно указывает на велосипед, который я по необходимости оставил снаружи, и кричит «Месье, месье», прямо заявляет, что что-то не так с машиной. Быстро выходя, я обнаруживаю, что, хотя я и оставил его стоять на узком тротуаре, ему грозит опасность быть снесенным широкой повозкой нагруженного осла, который, с его грузом, занимает всю узкую улицу, в том числе тротуары, когда он медленно пробирается через грязные ямы и выступающие булыжники. И все же Филиппополис чудесно улучшился, так как он номинально изменился с турецкого на христианский город, как мне сказали. Крест, находящийся в Филиппополе, не только одержал победу над Полумесяцем, но и его влияние быстро меняет состояние и внешний вид улиц. Нет никаких сомнений в отношении улучшений, но в настоящее время они наиболее заметны в пригороде, недалеко от английского консульства. Снова грозит дождь, когда я прокладываю себе путь по извилистым улицам Филиппополиса к дороге в Адрианополь (современный Эдирне). Воистину, я, кажется, в эти дни полностью занят игрой в прятки с привратностями природы. В Румелии в этом сезоне речь идет либо о дожде, либо о невыносимой жаре, и, возможно, в конце концов, у меня есть причина быть благодарным за то, что надо бороться с первым, а не с последним. В течение полудня пришлось пережить две грозы, и на обед я добираюсь до механы, где кроме яиц, жареных в тлеющих углях, и довольно хорошего хлеба, мне предлагают салфетку, которая, хоть и использовалась несколько раз, но явное свидетельство цивилизации. Утренние дожди продолжаются и в послеполуденном путешествии, и, останавливаясь в маленькой деревне, жители принимают меня за скомороха и среди них собирают горсть крошечных медных монет, размером и толщиной с золотой двадцати пять центовик, из которых потребуется не менее двадцати, чтобы получить американский цент, и предлагают их мне за выступление. Когда я покачал головой «нет», то жители, естественно, приняли движение за «да», согласно их собственным обычаям, и у меня было довольно занимательное время, до того, когда они поняли, что я не скоморох, путешествующий из одной румельской деревни в другую, живущий на два цента черного песчаного хлеба в день и дающий представления по три цента за раз.
На ночлег я останавливаюсь в деревне Каухеме, в которой я нахожу механу, где, хотя жилые помещения носят самый грубый характер, владелец - доброжелательный и, вместе с тем, совершенно честный человек, предоставляющий мне с тростниковым ковриком и подушкой, и старается сделать мое пребывание здесь максимально удобным и приятным. Употребление в пищу сырых огурцов, когда мы едим яблоки или груши, кажется, универсальным в Восточной Европе. Часто в поездке через Болгарию и Румелию я замечал людей, как старых, так и молодых, грызущих огурец с величайшим удовольствием, едящих его кожуру и все такое, без каких-либо приправ.
