Конечно, ко мне обращаются за помощью, я рад, что наконец-то нашел кандидата на мои услуги в качестве хакима, чью болезнь я могу излечивать с некоторой долей уверенности. Чтобы быть уверенным вдвойне, что мои усилия будут не напрасны, я даю страдальцу двойную дозу, а утром испытываю удовлетворение, обнаружив, что он полностью освобожден от страданий.
Кажется, что среди этих людей нет порядка или чувства хороших манер. У нас есть хлеб и полуготовые персики на ужин, но пока они готовятся, невоспитанные юноши постоянно вылавливают их из котлов, не встречая никаких нареканий у своих старших за это. Когда наступает время сна, все захватывают стеганые одеяла, персиковые мешки и т. д. и ползут, туда где могут разместиться с относительным теплом и комфортом. Трое мужчин, две женщины и несколько детей занимают тот же отсек, что и я, и среди нас носятся голодные тощие собаки.
Около полуночи собаки начинают громко лаять и стук копыт лошадей слышен снаружи палатки. Жители палатки, в том числе и я, вскакивают, задаваясь вопросом, что это за беспокойство. Группа всадников видна в ярком лунном свете снаружи, и один из них спешился и под руководством пастуха собирается войти в палатку. Видя, как я вскакиваю, и, боясь, что я не смогу неправильно истолковать их намерения и действовать соответствующим образом, он успокаивающе заводит: «Kardash, Hamsherri... Kardash, Kardash...», - Таким образом заверяя меня в своих мирных намерениях.
Эти полуночные посетители оказываются группой персидских путешественников из Мианы. Как-то узнав о моем местонахождении, они пришли, чтобы убедить меня покинуть лагерь и присоединиться к своей компании в Зенджане. Хотя мои собственные неблагоприятные впечатления от моей принимающей стороны подтверждаются повторными заверениями посетителей о том, что эти курды - плохие люди, я отказываюсь сопровождать их, зная, что глупо пытаться ехать по этим дорогам при лунном свете в компании всадников, которые будут постоянно беспокоит меня просьбами ездить, независимо от состояния дороги. Пробыв в лагере полчаса, они отправляются в путь.
Утром я обнаруживаю, что моя зеленая мусульманская лента со шлема загадочным образом исчезла, и, готовясь к отъезду, вокруг меня собирается разношерстная компания женщин, которые захватывают велосипед и с большим шумным весельем отказываются отпускать меня, пока я не дам каждой из них немного денег. Их поведение в целом настолько возмутительно, что я обращаюсь к своему вчерашнему пациенту, в груди которого, как мне кажется, я, возможно, зажег искру благодарности. Но у старого негодяя больше нет боли в животе, и он совершенно равнодушно относится к моим непрестанным попыткам оторваться от моих мучительниц и не видит ничего необычного в их поведении. Поведение этих диких сумасшедших теток полностью убеждает меня в том, что рассказы об их варварском поведении по отношению к путешественникам, захваченным на дороге, не являются преувеличением, поскольку, предотвращая мой отъезд, они, кажется, испытывают грубое, яростное наслаждение, хватая меня со всех сторон, как банда щенков, лающих и преследующих то, что, как они воображают бессильно им навредить. После того, как я наконец выкупил мою свободу от женщин, мужчины схватили меня и попытались задержать, пока они не дождутся своего шейха из другого лагеря за мили, чтобы увидеть, как я еду.
Прождав разумное время, из уважения к тому, что они разместили меня на ночь, и не дождавшись никаких признаков появления шейха, я решил больше не подчиняться их наглости. Они собираются вокруг меня, как и раньше. Я вытаскиваю мой револьвер и принимая злобное выражение лица, я угрожаю мгновенному уничтожению каждого, кто протянет руки либо ко мне, либо к велосипеду. Они отступают с опущенными глазами и угрюмым недовольным рычанием. Мое грубое обращение по этому случаю по сравнению с моим предыдущим посещением лагеря курдов доказывает, что между несколькими племенами кочевых курдов существует столько же различий, сколько между их оседлыми родственниками из Деле Баба и Малосмана соответственно. Для их общей репутации было бы лучше, если бы я провел ночь в Серчаме.
В нескольких милях от лагеря меня настигают четыре всадника, за которыми следуют несколько собак и свинья. Всадники оказываются запоздалый шейх и его помощники, которые преодолели несколько миль, чтобы догнать меня. Шейх - приятный, интеллигентный человек тридцати или около того и удивляет меня, обращаясь ко мне как «месье». Они едут рядом со мной, милю или около того, очень восхищенные. Потом шейх радостно пропел «Adieu, monsieur!» они разворачиваются и возвращаются. Если бы их шейх был в лагере, в котором я остановился, мой прием, несомненно, было бы другим.
Я довольно сильно озадачен, как объяснить столь странное зрелище - свинья, резво скачущая позади лошадей, не замечая собак, которые постоянно бродят вокруг нее. Но потом я обнаружил, что домашняя свинья, обученная следовать за лошадьми, не является чем-то необычным среди персов и персидских курдов. Они жилистые, выносливые животные песочного цвета и вполне способны часами следовать за лошадью. Они живут в конюшне со своими лошадьми, находя подходящее занятие в поисках беспризорных зерен ячменя. Говорят, что лошади и свиньи очень привязаны друг к другу. Иногда на дороге свинья выражает свое недовольство слишком быстрым темпом, призывая визгом и хрюканьем, после чего лошадь обычно снижает скорость до более приемлемой для своего компаньона — поросенка. Дорога теперь укрыта от ветра подножием невысоких холмов, и движение колес заметно улучшается. за пределами Никбей он проникает через холмистую местность, и теперь чтобы катиться нужно больше тратить усилий.
В Никбей мне удается оставить жителей в глубокой задумчивости, на их расспросы я ответил, что я не ференги, а англичанин. Это, кажется, сильно озадачивает их, и они начинают спрашивать друг друга в чем же разница. Они, вероятно, озадачены до сих пор. Пятьдесят восемь миль покрыты курдскими лагерями, и в три часа дня в поле зрения виднеются голубоватые купола мечетей Зенджана. Эти голубые черепичные купола более характерны для персидских мечетей, которые обычно построены из кирпича и не имеют высоких конусообразных минаретов, как в Турции. Призыв молитвы взывается с вершины стены или с крыши. При приближении к городским воротам, я вижу полусумасшедшего мужчину, которого дико взволновало зрелище человека за рулем и, броском вверх, он хватает велосипед за руль. Когда я прыгаю с седла, он быстро начинает убегать. Обнаружив, что я не преследую его, он набирается смелости и робко приближается, умоляет меня позволить ему снова увидеть меня.
Зенджан прославлен изготовлением медных сосудов, и тра-та-та-та мастеров стучащих по металлу слышно за милю. Но, мое продвижение по через кварталл медянщиков сопровождается прекращением грохота при моем приближении и, после того, как я проехал, возобновляется с новой силой. Мистер Ф., левантийский джентльмен, отвечающий за станцию здесь, превзошел сам себя себя в практической интерпретации подлинного старомодного гостеприимства, которое не терпит никакого вмешательства в комфорт его гостя. Понимая постоянное беспокойство, которому должен подвергаться человек, путешествующий таким необыкновенным образом, среди чрезмерно любознательных людей, таких как персы, он любезно берет на себя обязанность защищать меня от всего этого в течение дня, когда я остаюсь его гостем, и ему удается обеспечить мне такой ценный отдых и покой.
Губернатор города посылает офицера с посланием, что он и несколько видных сановников очень хотели бы увидеть велосипед. «Очень хорошо, - отвечает мистер Ф., - велосипед уже здесь, и мистер Стивенс, несомненно, будет рад принять Его Превосходительство и ведущих должностных лиц Зенджана в любое удобное для них время и, вероятно, не будет возражать. чтобы показать им велосипед ". Возможно, нет необходимости объяснять, что губернатор не появляется. Однако, у меня нашелся интересный посетитель в лице Шейх-уль-Ислама (главы религиозных дел в Зенджане), почтенный на вид старец, в развевающемся платье и чудовищном тюрбане, чьи руки и развевающаяся борода окрашены в румяный желтый цвет хной. Шейх-уль-Ислам считается самым святым персонажем в Зенджане, и его внешность и поведение ни в коей мере не противоречат его репутации. Каким бы ни было его личное мнение о себе, он проявляет гораздо меньше ханжества, чем многие обычные сеуды, которые обычно собирают на себе одежду всякий раз, когда проходят мимо Ференги на базаре, из-за страха, что их одежда осквернится, прижавшись к нему. Шейх-уль-Ислам воплощает в себе идею несомненно воспитанного, достойного патриарха; он с большим любопытством и интересом осматривает велосипед и слушает рассказ о моем путешествии и хвалит замечательную изобретательность ференгийцев, на что, несомнено, указывет мой велосипед.
