Тут высыпали с десяток молодых девушек, предлагая чарки с вином. Хозяин спросил:

— Не знаете, правда ли, ходят слухи, будто господин Уцуномия в столице. Так это?

— Как раз поэтому я здесь. Мы с ним встречались в Канто, и он, конечно, будет моим гостем. Это совершенно точно, что он приезжает в столицу. Его приезд — неофициальный, ему нужно будет пристанище, вот я и хочу пригласить его к вам, сюда. Вы всё приготовьте, украсьте гостиную, выставьте разные угощения, он ведь большой военачальник, с ним будут слуги, молодые самураи, оруженосцы, вообще вассалы. Соорудите для них временные постройки. Да получше готовьте угощения, будет много гостей, и всем захочется развлечься.

Хозяин ответил:

— Конечно, конечно, всё сделаю. Осмелюсь спросить вас, господин Нами, кого из женщин пожелаете пригласить. Посмотрите всех и выберите, пожалуйста.

Вышли примерно тридцать женщин. Нами взглянул на них, каждая — красавица. Он выбрал десятерых. В этот момент у ворот показался всадник лет двадцати двух — двадцати трёх, он сидел верхом на лошади золотистой масти, в лакированном седле с рисунком, покрытом золотым порошком, в руке он держал лук некрашеного дерева, из колчана на поясе вытаскивал стрелы, собираясь подстрелить собак у забора. Всадник повернул лошадь, и тут Нами воскликнул:

— Боже, это же господин Уцуномия!

Все выбежали посмотреть. Тот самый Уцуномия! Нами заговорил:

— Как же это! Как же это! Хозяин, не обижайтесь, позвольте мне самому встретить его, — с этими словами он взял стремя и мнимый Уцуномия, дрожа от страха, слез с лошади.

— Помните, мы с вами говорили, хотели обсудить мой неофициальный визит. Но тут дела… Меня неожиданно пригласил сёгун. Я так хотел с вами встретиться, но пару дней назад, я должен был быть у сёгуна. Я прошу прощения, что ещё не был у вас. Я непременно навещу ваш дом.

Уцуномия хотел снова забраться на лошадь, но тут появилась Кэйга, Усугумо, Харусамэ и ещё с десяток куртизанок:

— Что вы, это невозможно! Только появились и тут же собираетесь нас оставить!

Они вцепились в рукава Уцуномии и потащили его в дом. Делая вид, что сопротивляется, Уцуномия вошёл в гостиную. Только сейчас Уцуномия понял, как стыдно то, что он сейчас делает, он не ожидал ничего подобного. Как бы ему хотелось сейчас оказаться на месте какого-нибудь торговца сельдью на улице столицы! Ему было даже страшно представить, что ещё могло быть у Нами на уме.

Хозяин внимательно наблюдал за Уцуномией, и решил, что хотя тот был самураем из далёкой провинции, но всё же он хорошо сложен и вполне походит на столичного жителя. Хозяин поставил чёрную лаковую чарку на лаковый, покрытый золотой пылью поднос.

— Господин Уцуномия, выпейте чарку. А если желаете какую-нибудь из девушек — передайте чарку ей.

Уцуномия взял полную чарку и осмотрелся. Которая из девушек Кэйга та, что иссушила его сердце? Все куртизанки были так же красивы, как Кэйга. Конечно, он-то влюблён в Кэйгу, но девушек так много, и каждая из них кажется той самой. «Наверняка протяну чарку и ошибусь. А если уж ошибусь, передавая чарку, точно стану всеобщим посмешищем!» Расстроенный этой мыслью, он посматривал то на одну девушку, то на другую, и, в конце концов, протянул чарку той, что была самой уверенной из всех куртизанок. И это оказалась Кэйга. Кэйга с интересом взглянула на него.

— Восхитительная чарка, не правда ли, — сказала она, подняв чарку и несколько раз повернув её.

Остальные девушки с завистью смотрели на Кэйгу, некоторые вышли из комнаты, а те, что остались, стали на все лады расхваливать Кэйгу.

В это время Нами сказал:

— Господин Уцуномия, когда темнеет, на улицах столицы неспокойно, не желаете ли направиться к себе, а уж завтра снова прийти сюда.

— И вправду, я так много выпил сакэ, что забыл о времени, пора уходить. Прощайте, — ответил Уцуномия и ушёл в свой дом.

Вскоре пришёл и Нами.

— А ты совсем неплохо изобразил Уцуномию. Уж теперь вечером Кэйга обязательно придёт к тебе. Ты должен приготовить гостиную и вообще всё как следует. Смотри, чтобы все эти люди, которые якобы тебе служат, не начали говорить, когда их не спрашивают, что-нибудь вроде «Пропала моя сегодняшняя торговля, всю выручку потерял!» Стыда не оберёшься. Да и сам что-нибудь такое скажешь во сне и покажешься ей грубияном! — предупредил Нами и ушёл.

Как они и думали, лишь только спустились сумерки, Кэйга пришла в дом Уцуномии. Они стали развлекаться. Кэйга думала: «Что-то тут странно. Ведь Уцуномия — даймё, но совсем не такой человек, как я про него слышала. У него нет детей, семьи, в комнате он один, грубый какой-то. Слуги говорят громкими голосами, будто они — ровня хозяину. Очень странно».

Она лежала не засыпая, обдумывая то, что увидела. Уцуномия же, напившись сакэ, только пришла ночь, тут же заснул, широко зевнул во сне и сказал: «Эй, подходи, покупай сельдь-иваси. Беги сюда, не жалей нога, лучшая сельдь-иваси у Гэндзи-обезьяны из Исэ с побережья Акоги!» Кэйга всё поняла. «Так вот в чём дело! Недаром всё это с самого начала показалось мне странным! Не иначе как я дала клятву торговцу сельдью! Что же теперь со мной будет! Ведь скрыть невозможно, все станут говорить, что у меня связь с торговцем сельдью, что я грязная, воняю рыбой. Кто теперь пригласит меня! Придётся мне постричься в монахини и уйти отсюда, куда глаза глядят!» Она залилась горькими слезами. Слезинки упали на лицо Уцуномии, спросонья он подумал, что это дождь, и пробормотал: «Что это, дождь? Эй, слуги, несите циновки!» Сказав это, он проснулся и огляделся кругом. Лицо женщины было красным от горьких слёз. Какой стыд. Уцуномия вспомнил, что бормотал что-то во сне.

— Я много выпил, заснул, не помня себя, кажется, я что-то говорил во сне. Почему ты не спишь?

Кэйга ответила:

— Что ты там бормочешь? Ты же торговец сельдью! Что я теперь стану делать? О, этот проклятый Нами! Всё он!

— Я — судья Уцуномия, и я не знаком ни с одним торговцем сельдью. Первый раз слышу что-либо подобное!

После этих его слов Кэйга хотела выложить всё начистоту, но, желая, чтобы он по-настоящему испытал стыд, стала спрашивать слово за словом.

— Сначала ты сказал во сне «побережье Акоги». Отчего это?

Уцуномия ответил:

— Ах, вот оно что! Понимаешь, я в столице впервые, поэтому сёгун милостиво повелел всячески развлекать меня. Нет ничего редкого в собачьих бегах, или в стрельбе в цель, или в игре в мяч. Самое любимое развлечение в наше время — сочинение рэнга. Сёгун к тому же знает, что я люблю поэзию. Вот и устроили турнир по рэнга^[521]. Сасаки Сиро и Ханкай Сиродзаэмон разослали сообщение о турнире, и многие решили принять участие. А записывать стихи попросили младшего брата настоятеля Токудайдзи, тринадцатилетнего послушника, ученика настоятеля Сёрэнъина, всех превзошедшего изяществом письма. Ну так вот, сёгун первым сложил трёхстишие, а дальше все один за другим стали прибавлять свои строчки, и когда прошли круг, последние строчки были такие:

В этой бухте опять и опять

Собирают дрова, варят соль.

Я сочинил так:

На побережье Акоги

Варят соль, собирают дрова.

И забрасывать сети

Рыбаки, как всегда, здесь готовы

И вытаскивать снова и снова.

Понимаешь, мне хотелось схватить самую суть этих строк, и я постоянно думаю об этом, наверное, поэтому я и говорил во сне «побережье Акоги».

Выслушав это объяснение, Кэйга стала спрашивать дальше:

— Кроме этих слов ты ещё сказал во сне «мост» — «хаси»^[522]. Ну а это почему?

— Ах, вот как! Что ж… Там были строчки:

Кто не знает этот мост,