Драконша:

— Да, а тридцать шесть?

Старшая сестра:

— Четырежды девять будет тридцать шесть, правильно?

Драконша:

— Ты меня удивляешь. Прямо схватываешь на лету! Молодец! Даже если ты выйдешь замуж за кладовщика — не осрамишься. Это поважнее всякого там баловства, вроде рисования, цветочных узоров, стихов или каллиграфии. Именно в этом и есть настоящий талант.

Дьяволица:

— Именно так, верно твоя кормилица говорит, это умение нужное.

Драконша:

— Что бы там ни говорили эти бездельники, я учу её нужным вещам.

Дьяволица:

— Я и сама это всегда говорю. А кто только вас этому научил?

Драконша:

— Это я научилась, когда жила с господином кладовщиком.

Дьяволица:

— А вдруг кто-нибудь расскажет родителям Восточной госпожи о ваших занятиях? Ох, уж они тогда не скажут: «Кормилица — хороший человек». Как подумаю об этом, тут же в ярость прихожу!

Хотя то, о чём рассказывала Дьяволица, обычно было лишено каких бы то ни было оснований, слухи об уроках Драконши, конечно же, пошли гулять по свету. Дьяволица отправилась к Западной госпоже и наговорила там настоящих гадостей:

— Драконша учит девочку счёту! Этому презренному занятию! А ничему другому не учит!

Однако ни тамошняя кормилица, ни сама Западная госпожа не отвечали ни словом. Кормилица не отрывала взгляда от кото, на котором занималась с девочкой, и ни на что другое внимания не обращала. Ведь если хоть единым намёком ответить на злословие, то в другой раз твои, пусть и добрые, слова будут тоже переданы как злословие. Чтобы этого не случилось, Дьяволице всегда отвечали с большой осторожностью.

Кормилица:

— Для начала настрой инструмент. Если ты хоть немного ошибёшься в тональности, звук выйдет неблагозвучным. Кобылка в кото — очень важная вещь.

Младшая сестра:

— Должна ли я подтянуть пятую и десятую струну?

Кормилица:

— Нужно подтянуть так, чтобы струны дрожали.

Дьяволица:

— А ту девочку учат счёту, и Драконша говорит: «Ты хорошо запоминаешь», — и радуется. Это истинная правда. А ведь высокородной девушке прилично учиться только вещам утончённым. Эта Драконша не должна выпускать свои когти! Это позор! Позор!

Отправившись к Драконше, Дьяволица ей сообщила:

— Когда я ходила к Западной госпоже, её кормилица спросила: «Это правда, что девочку учат счёту? Это ужасно! Это такое умение, которым должен владеть гадальщик или же кладовщик, так я понимаю. Учить девочку этому — вне всяких приличий». Потом взяла кото и спросила: «А вот музыке её разве не учат?» Она рассмеялась, а я рассердилась и ушла, даже чаю не попила. Она ни в коем, ну ни в коем случае не должна так говорить. Но она очень красноречивая, это уж точно. Я постеснялась что-либо возразить и не сказала о том, что на самом деле я с вами полностью согласна. И теперь мне стыдно за это.

Её слова разозлили Драконшу:

— Какой прок тянуть струны кото! Да эти люди от жизни отстали! Всё продолжают учиться такой ерунде, над которой люди смеются. Да я сама никому не уступлю, если что-то тянуть нужно. Давным-давно, когда меня взял господин из провинции Этидзэн, я научилась прясть — нити тянуть. А когда он сказал: «Протяни канал для орошения!» — я сделала так, что люди хвалили меня. И на пугало я тряпки натягивала. А когда у меня был господин из Ясэ, я и деревья на себе тягала, и коня за повод тянула. А в горах Юнояма в провинции Сэтцу рубанком сколько водила-тянула! А когда приходилось двуручной пилой пилить, я тянула не хуже другого. Когда я жила с господином из бухты, я и сети тянула, и лодку на берег вытягивала. А когда одна жила, мне фитиль в лампе приходилось вытягивать, а чтоб чай истолочь, ручку мельницы крутить-тянуть. И все эти дела — очень важные.

Она продолжала:

— Когда я была молодой, у меня был друг, слепой сказитель, он научил меня играть на бива. Я тогда много мелодий запомнила, да только сразу и позабыла. Но те песни, в которых рассказывается о битвах, нравились мне ещё с детства, их-то я часто играла, до сих пор помню. Всему тому, что знаю, я обучу мою девочку. Только ни у меня, ни у неё нет инструмента. Одолжу бива у министра и тут же её научу. Обычно люди щеголяют тем, что знают «Гэндзи», а я помню наизусть всю «Повесть о Хэйкэ»^[450], когда хочешь, могу рассказать. Люди станут рассказывать «Гэндзи», а я расскажу «Хэйкэ». Ннкому я не уступлю, никому!

Кормилица запела.

Когда идёт снег и тает в каждой

Развилке ветвей, раздолье воронам;

Хочу, чтобы прошли весна и лето,

Доживу до осени — новый год отпраздную.

Если бы у меня была лепёшка величиной с небо,

Я бы съела её — будто жизнь моя подходит к концу.

Кормилица:

— Знаете, из всех мужчин, которые у меня были в жизни, у меня текут слёзы, только когда я вспоминаю друга моей молодости по имени Конъити. Этой песне меня научил тоже он, вот я её и вспомнила. Если что-то такое есть в твоих мыслях, это обязательно как-нибудь да проявится. Говорю вам это как на исповеди.

Дьяволица:

— И правда, смешно и подумать обо всех этих людях! Сколько они мнят о себе! А про вас никто ничего не знает! И вы никогда никому не говорили, что обладаете таким талантом! Вот и я до сих пор всё думала, о чём это вы льёте слёзы? А теперь поняла и сама готова заплакать.

Однажды жена сказала министру:

— Мне говорили, что кормилицы учат девочек музыке — одну играть на кото, другую на бива, а мы ещё их не слышали. Сегодняшний вечер — особенный, осеннее полнолуние. Может, этой ночью позовём девочек развлечь нас и устроим праздник?

— Пусть будет по-твоему, — ответил тот.

Пришли девочки. Поскольку это происходило в полнолуние, то «луну» и выбрали темой для стихосложения.

Жена министра сложила:

Пока ждала,

Уж середина осени

Минула.

И вот сегодня полная луна,

В ней нет изъянов.

Министр ответил:

Хоть не считал я дней,

Но вижу отблеск света

На водной глади.

Как будто зеркало шлифует

Луна осенней ночи.

Младшая сестра произнесла:

В пору цветенья вишни,

Весенняя луна

Чуть-чуть её напоминает.

Но только этой лунной ночью

Особенное небо.

А старшая сестра сложила так:

Не отрываясь

Сколько ни смотри

На этот круглый блин,

Её не съешь,

Луну-лепёшку ^[451]

Когда она произнесла эти слова, все пришли в негодование, но министр сказал: