Те, кто ссорятся с другими, и мужчины, и женщины, страдают на дороге демонов.

Тот, кто такое видел, будет страстно молиться будде. Что бы ни случилось, нужно иметь милосердие в сердце, и конечно, нужно молиться о главном — о будущей жизни. Это всё.

Через три дня Кэйсин воскресла. Как и велел Эмма, она стала проповедовать «упреждающие молитвы».

Прошло три года, в пятнадцатый день десятой луны, когда Кэйсин исполняла свои обязанности в храме и проходила мимо изображения Каннон, к ней спустился голубой паук. Настоятельница сказала: «Кэйсин, возьми его».

Когда Кэйсин подошла к пауку и взяла его, то никак не могла разжать кулак, будто дух её отлетел далеко-далеко. Все испугались, пытались разжать ей кулак, но ничего сделать не смогли. И тут бог через жрицу явил следующее: «В прошлый раз Кэйсин пригласили во дворец Эммы, но поскольку умирать ей было рано, она вернулась. Однако многие говорили: „Это неправда“.» Поскольку таких людей было немало, её снова призвали к Эмме. Когда она прибыла во дворец, Эмма сказал ей: «В прошлый раз, когда ты попала сюда, твоя карма была хорошая, и я позволил тебе уйти. После этого ты по моему наущению творила „упреждающие молитвы“, и это очень хорошее дело. Благое. Однако люди не верят тебе. В прошлый раз я поставил тебе на лоб печать, теперь она истёрлась и не видна. Сейчас я поставлю оттиск на твоей ладони. Пользуясь им, такую печать следует вырезать из дерева, сделать с неё оттиски и предъявлять людям». Сказав так, Эмма поставил печать на ладонь Кэйсин.

В тот же день вечером — в час Собаки, Кэйсин вздохнула, её дыхание восстановилось, она разжала кулак, там были голубые мощи^[445], испускавшие свет.

В следующем году творили упреждающие молитвы, в течение десяти дней читали тысячу сутр. В это время и были предъявлены мощи, и тогда многие встали на путь веры. На восьмой день явился некий монах. «В этом храме нет изображения Эммы. Я вырежу статую и подарю храму», — сказал он. Монах стал искать подходящее Для скульптуры дерево^[446]. Оказалось, что прямо за храмом растёт такое дерево. Монах с утра до вечера работал ножом, вырезал старую. Все были ему благодарны, а монах, как был, только кончил работу, тут же и исчез.

— Должно быть, это сам Эмма появился и сделал сам себя, — восхищённо говорили кругом.

А ту печать, которая была на руке Кэйсин, показали высокомудрому Гэппо, с неё сделали оттиски и показывали людям.

После своего воскрешения Кэйсин собственноручно записала то, что видела и слышала, однако во время одной смуты записи пропали. Я был близок к воскресшей, поэтому переписал записи и теперь преподношу их. Недостающие части я восстановил и преподношу этот дар от всего сердца, пусть рукопись хранится в храме Тёходзи.

Переписка закончена 22 дня 8 луны 10 года Эйсё^[447] в центральной келье восточного общежительного дома монахов в храме Тэнъодзи. Тот, кто откроет и прочтёт рукопись, тот поучаствует в деле на благо всех.

Монах Сэйкэй.

С 11 года Эйкё до 10 года Эйсё^[448] прошло уже почти семьдесят пять лет. В 11 году Эйкё мне было шесть лет. Кэйсин заботилась обо мне, жаль, что я забыл её благодеяния. Первый день десятой луны — день её смерти.

ДВЕ КОРМИЛИЦЫ

Две кормилицы ^[449]

Не так давно жил да был левый министр по имени Масахира — человек, достойный своего прекрасного времени. У него было две дочери. Их лелеяли, как никого на свете. Одной их них исполнилось шесть, а другой — пять. По мере того как дом его становился всё более богатым и процветающим, министр стал отдавать всё больше и больше времени и душевных сил поэзии, сочинению стихов-цепочек «рэнга» и игре в мяч; весной он любовался цветением вишни, осенью — алыми листьями клёна. Жена участвовала во всех его развлечениях и даже чистописанию девочек не учила, так что их воспитание было полностью возложено на двух кормилиц.

Кормилица старшей сестры была на вид полной и крепкой, нрава вспыльчивого, на людские осуждения внимания не обращала, высокомерно поступая по-своему. Кормилица младшей сестры, напротив, была характера мягкого, следовала примерам «Гэндзи», «Сагоромо» и других повестей-моногатари, играла на кото и бива, сочиняла стихи; во всём, чем принято заниматься на этом свете, ей, кажется, не было равных. Так что и министр, и его жена были покойны, поручая дочь такой женщине.

Кормилица старшей сестры рассуждала так:

— С чего это они взяли, что моя воспитанница во всём должна отставать! У меня, может, и нет особых талантов, но до сего дня я никогда голодной не оставалась. Рис уплетаю за обе щёки, и лепёшки-мотии люблю. А про всякое там горькое, остренькое, сладенькое — уж и говорить нечего. Пусть мне дадут хоть что-нибудь съедобное, уж я всем покажу, как это едят. И вино я с удовольствием пью. И к чаю попривыкла. Пусть говорят, что у меня дурные манеры, а фигура — и того хуже, но мужей у меня штук десять было — никому мало не покажется. Хоть талантов у меня нет, но где болит — почешу, вот и выздоровела. Я ничуть не хуже и не лучше других. А что там про меня судачат — это ерунда. Уметь заработать средства и пропитание — тоже дар!

Она воспитывала девочку на свой лад. Подавая еду, не ставила её на поднос, и палочек для еды тоже не давала. Перед тем как подать рыбу, её не разделывала. Когда старшая сестра и ребёнок самой кормилицы насыщались, кормилица вцеплялась в остатки зубами и съедала даже кости и голову. Она при этом щёлкала зубами, словно собака. Как будто бы она воспитывала щенков!

Кормилица младшей сестры учила девочку каллиграфии, старым стихам и всему такому в этом же духе. А в свободные часы мастерила для неё красивых кукол, чтобы порадовать её сердце. Кормилица всегда была рядом и подавала советы, и в те минуты, когда девочка делала что-то не так, поправляла её. Она так многому научила девочку, что в десять лет та уже вела себя совсем по-взрослому.

Кормилица:

— Это ты написала? Если будешь хорошенько упражняться в каллиграфии, я сделаю тебе очень-очень красивую куклу.

Со временем старшую сестру стали называть Восточной госпожой, а младшую сестру — Западной госпожой. Люди, увидевшие кормилицу старшей сестры, говорили: «Ужас! Другой такой не сыщешь!» — и так получилось, что её прозвали Драконшей.

Ещё в доме жила женщина, любившая совать во всё свой нос и сплетничать, люди звали её не иначе как Дьяволицей. У Восточной госпожи она только и делала, что ругала Западную госпожу, а, придя к Западной госпоже, говорила гадости про её сестру, однако никто там её и слушать не хотел. А вот Драконша была совсем не прочь распустить слухи о том, что было и чего не было, и обругать за глаза других. Когда же дело касалось её самой, даже если она знала, что говорят правду, она злилась и бесилась. Дьяволице это нравилось, вот она и ходила к Драконше — наплести небылиц. Поскольку Дьяволица часто бывала в покоях старшей сестры, Драконша считала её своим человеком и разговаривала с ней, не таясь.

Однажды Дьяволица сказала своей злобной собеседнице:

— Западная госпожа вечно проводит время в занятиях каллиграфией и старыми стихами.

Драконша ответила:

— Вот как? Человеку достаточно уметь сделать запись в расходной книге. Девочка, ты тоже хорошенько меня послушай! Стихами да писаниной живота не набьёшь — ни денег не получишь, ни пропитания. Учись тому, что люди с достатком не умеют делать: расходную книгу вести и считать хорошенько.

И она тут же стала учить девочку счёту.

Драконша:

— Учись: дважды девять будет восемнадцать.

Старшая сестра:

— Дважды девять — восемнадцать. Это девять — два раза, да?