Вот сейчас он его увидит. Несмотря на нещадно палящее солнце, вдруг стало холодно. Он искал друга. Пытался увидеть среди длинных кос молодой берёзки, посаженной ими через год после похорон, среди монументов чужих могил, но нигде его не было. А они – его девочки – чувствовали присутствие Ильи и улыбались. Она утирала редкие слёзы и смотрела на хранителя такая счастливая теперь. А он опять ничего не понимал.

– Я его не вижу.

– Он – свет, – как-то кротко и тихо ответила она, чуть склонив голову.

– Он солнышко принёс, – пояснила туповатому хранителю малая.

А именно таким он себя сейчас и чувствовал.

– Ясно, – коротко ответил он и попытался улыбнуться.

– Ты его чувствовал сейчас, а скоро увидишь, верь мне, – она протянула ему обе руки ладонями вверх.

Его бесконечно трогал всегда этот жест. Обычно женщины подают обе руки ладоням вниз, как будто приказывая мужчине подставить свои руки и принять её. А эта наоборот. Как будто в этих ладонях была вся любовь и нежность к человеку и она её отдавала. Вот и вся разница. Вот вам работающий тест на любовь: вот тебе моя любовь и нежность или другое – подставь руки, я заберусь тебе на шею. И говорить ничего не надо, наблюдай, смотри, запоминай. А он слушал. Ушами. Других. Долго. Кузнец не своего счастья.

«Зачем ковать розы из металла, когда у тебя в руках такая роза, как она?! Живая, настоящая… Нет, с мужиками определённо что-то не так. Хотим мы изысканных блюд дорогого ресторана, а покупаем пельмешки. И так во всём».

Ведьма и Хранитель сидели на капоте машины и смотрели на закат. Малышка мирно спала в машине на заднем сиденье.

Закат был волшебным. За рекой тёмная полоса леса делила видимый мир на две половины. Серо-сизую гладь воды и наступающие сумерки снизу и взрыв красок наверху.

Сидели молча.

Краем глаза он видел, что ведьма всё глубже старается укутаться в свою куртку, как-то съёживается и вдруг услышал её тихие всхлипывания.

– Ты чего? – тревожным шёпотом спросил он. Ведьма вытерла ладонями слёзы и повернулась к нему:

– Понимаешь, – сказала она, – когда-то давным-давно, много лет назад у меня был очень близкий друг… – голос сорвался, по щекам потекли ручьи слёз. Ведьма закрыла глаза и отвернулась к закату. Она слегка запрокинула голову, как будто пыталась остановить поток слёз и продолжила:

– Мой гуру, учитель, святой человек. Я его очень любила. Люблю…

Она опять замолчала. Хранитель не пытался вставить ни слова. Он ждал.

– Он умер. Много лет назад от тяжёлой болезни. Шансов не было. Он знал о своей болезни с самого детства. Знали его родители. Все знали… – она закрыла лицо ладонями, пытаясь удержать рвущийся крик.

Хранителю хотелось протянуть руки, обнять её крепко-крепко и впитать её боль и стон, защитить от этого воспоминания. Но не мог. И не мог понять, почему он не владыка своим рукам и ногам. Тело не слушалось, а душа тянулась к ведьме изо всех сил…

– Я раньше любила закаты, – продолжила ведьма, справившись со своими эмоциями и вновь овладев голосом. – Очень любила. Ты можешь себе представить, – она повернула голову к хранителю, оперлась руками о капот и вся подалась вперёд, – что с самого начала мира не было ни одного заката, который бы повторился?

В её глазах было столько страсти, жажды и восторга. И всё это касалось не его, а её, её поразительного единства с миром и Истоком. Она не просто Его дитя и воин, она сама как Исток и всё лучшее в нём.

На её вопрос он только покачал головой.

Она снова отвернулась к закату.

– А вот представь, ни одного заката не повторилось. Однажды, – она снова склонила голову и смотрела куда-то вниз в тёмную траву, где уже кружилась мошкара и поднимался влажный туман, – однажды… когда он был уже тяжело болен, мы сидели на диване у него дома и болтали о всякой ерунде. Ну, обо всем на свет. И он мне рассказывал, как у них был дома в деревне и дивный сад.

Она откинулась назад и снова закрыла лицо руками.

– Дивный сад, – слёзы снова полились ручьями, а голос стал тише и превратился в скорбный, полный отчаяния шёпот, – дивный сад из которого каждый день можно было наблюдать потрясающие закаты. Закаты! Понимаешь? Закаты!!! Закаты… – повторяла она снова и снова заливаясь слезами и погружаясь в боль всё глубже и глубже.

Душа хранителя всё глубже ныряя за душой любимой в этот омут, вдруг взорвалась дикой болью и ринулась обратно. Хранитель схватился за грудь. Боль была нестерпимой.

– Ты говоришь про Илью ведь? – едва смог выдавить он.

Ведьма повернулась с горькой улыбкой и кивнула.

– Ты любила его? – спросил шёпотом хранитель, стискивая до боли кулаки.

– Он всегда говорил, что ты дубина, – усмехнулась она и отвернулась. – Он святой человек. Мой учитель. Я безумно тоскую по нему. Мой ангелочек…

– Он тоже тебя любил, – чуть громче сказал хранитель.

Ведьма кивнула:

– Ты знаешь, мне снятся рабочие сны. А он не снился очень много лет. Я каждый раз, когда вспоминаю его, переживаю такой катарсис соприкосновения со светлой чистой душой, что ничего кроме слёз и отчаяния и быть не может. Мне до его ангельского чина не добраться вовек. Он из светлого воинства и вернулся туда, чтобы дальше нести Свет. Он там высокий, красииивый и с огромными крыльями, – она широко раскинула руки и подняла лицо к небу. – Я знаю, он слышит меня и видит, потому что я его слышу и вижу.

Она резко снова сжалась в комок и на этот раз сквозь ладони, закрывающие лицо, хранитель услышал тихие рыдания.

Он сгрёб её в охапку одним мощным движением и прижал к груди сильно и нежно. Она так и прильнула к хранителю и тихо рыдала, едва заметно покачиваясь.

– Я замёрзла, – сказала она вдруг.

Тихонько высвободилась. Ушла в машину и вернулась с двумя пледами и термосом. Машина легко задрожала. Ведьма включила двигатель, чтобы согреть воздух внутри, где безмятежно спала малышка.

Она подала плед хранителю и стала наливать горячий кофе в металлические кружки.

Хранитель молчал. Сейчас она, замотанная в плед, со слегка сбившимися волосами, чашкой чего-то, источающего пар в ночи и правда была похожа на ведьму из сказок, причём опасную ведьму, внушающую страх. А должна была внушать уважение и трепет. Перед ней хотелось склонить голову, перед величием её души и глубиной её любви и уважения к наставникам.

– Тогда, когда благодаря нашим чудо-врачам он ослеп от лекарств… – продолжила она как будто с середины предложения. – Тогда было ещё чудовищнее слушать про закат. Я так старалась все эти два года фильтровать речь, исключать из неё слова «глаза, видеть, смотри» и прочие… А я ведь всё время их употребляю… У меня слово «смотри» – слово-паразит. Тяжело было нереально. И тут вдруг сидим и болтаем ни о чём, и он начинает в таких подробностях, в звуках, запахах, красках, ощущениях рассказывать про закаты… – ведьма зябко поёжилась и спрятала лицо в парах горячего кофе.

Хранитель тоже отхлебнул из своей кружки и смотрел в пустоту.

– Я думала, у меня сердце разорвётся от боли… Какая сила воли, какое самообладание… рассказывать зрячему человеку о закате… Я его, этот закат, вижу каждый день, и ещё буду видеть сотни, тысячи раз, а он его последний раз видел чётко бог знает когда, а рассказывает так, как будто сумерки спустились полчаса назад и ещё перед глазами полыхают зарницы, ещё чувствуешь, как постепенно тёплый ветерок сменяется чуть прохладным, как поднимается лёгкий туманец над травой, как мир наполняется другими запахами и звуками, как загораются первые звёзды. Боже, это так жестоко… Я знала, что он не видит меня и изо всех сил старалась не выдать ни голосом, ни дыханием своих слёз… А наревела я тогда будь здоров… Не знаю, получилось ли… Но уходила я как раз в закат… Он вышел проводить меня, хотя еле находил силы, даже чтобы лежать. Даже мама его вышла, просила вернуться в кровать, но он отказался, сказал, что проводит девушку сам. Проводил. Я уже не знала, чем слёзы вытирать, кажется, вся мокрая уже была… Я его обняла на пороге и поняла, что это точно всё… Я почему-то никогда в этом ощущении не ошибаюсь, всегда точно знаю, что вижу человека последний раз в жизни… Ни разу не ошиблась…