– Ага.

– Ого. Везёт некоторым. Я уже так давно её не видела. И как это было? – она с надеждой смотрела в его глаза.

– Да странновато. И страшновато тоже. Я как-то покойников не видел раньше. И они со мной не разговаривали.

– Она с тобой разговаривала? Ты слышал?

– Внутри головы. Но точно её голос был и мелкая её видела. Ты что, не веришь?

– Да верю-верю. Просто я не думала, что это будет так.

– А как должно быть?

– Да я вообще не знаю. Я просто ей рассказывала о своих мыслях по поводу всего за последнее время. Ну как бы я обычно с ней разговариваю. Да, я понимаю, что…

– Это нормально. Мы все иногда разговариваем с теми, кого нет.

Она понимающе кивнула.

Конечно, ей не забыть: его родители погибли, когда ему было лет 10 и его воспитывали дедушка и бабушка. Но сейчас не решилась спросить, как они, хотя чувствовала, живы. Тут она точно не ошибалась.

– Так что там с Ильей, – ушёл он от темы покойных родственников. – Когда я его увижу?

– Не знаю, но уверена, что скоро. Он так рад тебе будет! Я уверена, что и сейчас рад… – она слегка покраснела.

– Думаешь, он сейчас нас видит? – чуть прищурившись, спросил он и мягко потянул её к себе.

Она лукаво улыбнулась.

А он нежно её поцеловал.

– Ой, ну всё! – раздался голос мелкой.

Они оторвались друг от друга и рассмеялись. Он на мгновение поймал себя на мысли, что это вроде кладбище. Но, кажется, бабушка их благословила, ну или как-то так. От этого было радостно и тепло.

Она крепко сжала его ладонь и потянула за собой.

– Илья всё-таки тоже ждёт.

– Спасибо, ба!

– Пока, бабусечка.

– До свидания. И спасибо…

У могилы Ильи весь заряд позитива как будто ветром сдуло. Ведьму заметно трясло. Руки дрожали, когда она забирала с заднего сиденья авто две крупные белые розы.

Она тяжело опустилась на каменную скамью у забранной в высокий гранитный короб могилы друга. Родители Ильи решили всё закрыть, чтобы с годами, когда их не станет, последнее пристанище единственного и рано ушедшего сына не превратилось в колючие заросли. Поэтому всюду был серо-чёрный гранит и такой же мрамор.

Сияющая на солнце тьма на могиле самого светлого человека из всех, что она знала. Это был цвет скорби и бесконечного горя, которые теперь с родителями навсегда.

Ей было проще. Она точно знала, что это лишь этап. Они снова увидятся, они снова будут вместе. Родители тоже в это верили. Но по-своему и их веры никто бы не рискнул оспаривать.

Ведьма точно знала, что он придёт встретить своих родителей таким, каким они его знали. А уж потом или покажется, как есть, или проводит к месту отдыха, расставшись навсегда. Наверняка, они заслужили новую хорошую судьбу тем служением, которое несли на этой земле, но уныние и многолетняя скорбь убивают душу. Ведьма их очень жалела, и как воин и как женщина. Теперь, когда рядом была маленькая дочь, она иногда ощущала себя безбашенно агрессивной львицей, готовой порвать всё и всех за дочь. И расстаться с ней она не была готова ни за что. Она даже близко не хотела пускать в себя такие мысли. Уж очень хорошо она знала, как они умеют воплощаться. Дай волю страху и он материализуется.

Она слишком хорошо помнила, какой дикий коллапс она переживала, когда читала впервые сама об истории Марии и Иисуса, и как она пропустила это всё через себя и чуть не умерла от горя и сочувствия. От страха, от понимания, что она так не смогла бы. Ни за что, ни ради какого Бога. И сейчас понимала, что нет, не сможет. «Да минует меня чаша сия».

Никак не могла понять, как Мария нашла столько сил для служения сыну и отдала его этим варварам, потому что так ей велел её Бог. В себе она столько сил не нашла бы. Поэтому больше не хотела впускать в себя эту боль.

Ей итак много лет не давало покоя чувство вины перед Ильёй. Ей казалось, что она не додала ему своей любви, внимания и заботы. Казалось, что должна была его спасти от смерти. Святая наивность… Дед долго разъяснял ей, что у каждого свой путь и столько раз спрашивал, а против ли был Илья такой жизни? Она не помнила, чтобы он такое даже вторым планом где-то имел в виду. Он всегда знал, что путь его недолог и старался отдать как можно больше любви. А они? Смогли ли они хоть немного любви дать ему? Не казались ли они ему непроходимо злыми и тупыми. Да, конечно, нет! Он видел скорее детей, которые только познают любовь, чем зло и жестокость. Просто он великий учитель. А они всего лишь воины, бойцы на передовой, они знают, что их задача идти вперёд с верой в душе и отринув страх. Всего замысла им не дано понять. Они лишь пытаются понять и принять любовь, как единственную ценность во Вселенной. Они только пытаются понять миллион её граней и миллиард оттенков. А он видит дальше и глубже, настолько неизмеримо больше, что даже его уровня достичь – почти сказка. Он у начала всего сущего, у самого Истока.

Она присела на колени у могилы, поцеловала бутон пышной роз и дрожащими руками положила цветы на холодный камень. А потом опустилась рядом. Он заметил, как она будто сгорбилась, волосы упали с плеч и заслонили лицо. Он понял, что она плачет и присел рядом, отвёл рукой волосы. Её глаза были закрыты, а из-под ресниц буквально струились слёзы. Она не вытирала, а скорее смахивала у подбородка, вся погружённая в свою боль и скорбь. Он сжал её руку и отвёл глаза. С камня на него смотрел Илюха. Глаза в глаза. Как живой. Широко улыбался, волосы топорщились в разные стороны. Он готов был поклясться, что его лицо было взято с той самой фотографии из похода. Там они все трое молодые, счастливые, с обгоревшими носами. Вот только рубашку дорисовали, потому что на фото парни были в одних плавках, а она в тонкой хиппи-тунике с красивыми разноцветными вышитыми узорами и смешными кисточками из пряжи. Илюха сидел посередине, а они как будто обнимали его и все трое пытались не упасть в камыши с толстого и серого от воды и времени бревна.

Эту боль, как будто выталкивающую крик и слёзы откуда-то изнутри ни с чем не перепутать. Крик он подавил, а слёзы прорвались. Он тысячу лет не плакал. А может миллион лет. Она даже вскрикнула, так больно он сжал её руку, пытаясь побороть в себе эту дикую боль, которую причиняют слёзы по утраченному.

«Боже, как женщины умудряются так много плакать?! Это же так больно!» Он выпустил её руку и вытер лицо. Она протянула ему тонкий батистовый платочек. Он осторожно взял его. Совсем как тогда. Только на этот раз ему хватило ума повернуться и обнять её, зарёванную, несчастную, с такой же разорванной и болящей сейчас душой. Её, такую же потерявшую столько же, если не больше. Женщины умеют любить слишком сильно. А она вцепилась в него, как в последний оплот, снова заплакала.

Идиот! Это же надо, какой он был идиот тогда. Он так сильно сжимал её в объятьях, как будто хотел запихнуть куда-то прямо в сердце, прилепить к себе насовсем, навсегда.

Она гладила его по шее, по щекам своими ледяными тонкими ладошками, а ему хотелось завернуть её во что-нибудь тёплое и пушистое и унести подальше от боли и страданий, назад лет на 10-15, где ничего этого ещё не случилось.

Вдруг стало жарко. Он открыл глаза и увидел, как всё вокруг заливает солнечный свет. Серый осенний день, унылый и безрадостный, вдруг стремительно превращался в лето. Сентябрь может удивлять. Она тоже отстранилась, посмотрела наверх, где от солнца в разные стороны вопреки основам мироздания убегали мутные рваные облака и разливалась лазурь.

– Илья пришёв, – со знанием дела сказала малышка, снова болтая ногами на лавке.

Ведьма засмеялась.

– Спасибо, Илья! – крикнула она, задрав голову к небу.

Он с удивлением смотрел на неё: щеки в потёках слёз, мокрые ресницы, слегка покрасневшие глаза, растрёпанные волосы, а всё равно самая красивая и желанная. И очередная волна щемящего счастья. Ну что за баба, только острые эмоции с ней рядом, только хардкор! Такого ни один мужик не выдержит. А без неё уже никак. И никогда теперь. Бабушка благословила, как он понял, и Илья тоже.