− Уверен. А теперь идём.

Мы наконец выбрались в авиарий. Пока ехали на автобусе, Лика сыпала фактами про птиц.

− Я обязательно заведу какаду. А ты знаешь, что какаду может взять палку и почесать себе спину? Или стучать палкой по дереву, чтобы все вокруг знали, чья это территория. А ещё больше мне нравится ара. Хотя она и не какаду. Я обязательно заведу себе ару. И назову его Птица.

− Просто Птица?

− Ага. Он будет серьёзный и очень умный.

Она ёрзала на сиденье, и было видно, что она никак не дождётся, когда мы уже доедем.

Только мы вышли из автобуса, полил проливной дождь. Мы побежали к ближайшему переходу между домами, но вдруг Лика потянула меня за руку и остановилась.

Она подняла лицо к небу. Я сделал то же самое. Дождь был тёплый и лёгкий. Капли не били по коже, они словно гладили её.

− Больше всего на свете я люблю летние дожди, − сказала она.

А я больше всего на свете люблю тебя!

Вслух я говорю:

− Ты совсем промокла.

− Ну да, если хочешь почувствовать дождь, придётся намокнуть.

В это время небо разрезало пополам яркой молнией. Потом до нас докатился звук.

− А летняя гроза − самое романтичное время во всей вселенной! − добавила она. − Время влюблённых. Знаешь, если бы я так не любила птиц, я бы предложила сейчас же поехать домой и заниматься любовью под звуки грозы и дождя.

Я подумал и сказал:

− Новое правило. Каждый раз в грозу и дождь ты будешь приходить ко мне, и мы будем заниматься любовью.

− Мне нравится! − сказала она и потянула меня назад к остановке.

− Птички подождут. Правило есть правило.

Мы доехали до моего дома. Мама была на работе. Мы ворвались в квартиру, в коридоре скинули обувь.

− Стой, мне нужно снять мокрое. И мне нужно полотенце, − протестовала Лика, но я тащил её мимо двери ванной, прямиком в свою комнату.

− Я сниму с тебя всё мокрое, и ты высохнешь на простынях.

Когда закончилась гроза, мы не заметили. Дождь барабанил по окнам целую ночь. Я обнимал её, её кожа была горячей и бархатной.

Горячий бархат.

− Принести попить? − спросил я.

Она лениво перевернулась на живот, положила голову мне на плечо.

− Я очень хочу пить. Но даже если бы мы сейчас были в пустыне, и у меня оставались несколько последних часов жизни, я бы не попросила воды. Потому что я не могу тебя отпустить из постели, пока не закончится дождь.

− А что, если дождь не закончится несколько дней?

− Тогда, истощенные, не в силах двигаться, мы будем лежать и обнимать друг друга, живот к животу....

Она подвинулась ко мне, демонстрируя сказанное.

− Грудь к груди, − она подвинулась плотнее.

− Губы к губам, – прошептала она, обдавая мои губы тёплым дыханием. − Обвивая друг друга, как лианы, выросшие из одного корня.

Мы проснулись утром, и я всё ещё обнимал её. Как лиана лиану.

− Дождь кончился, − прошептал я.

− Очень жаль, − не открывая глаз, ответила она.

Я поехала навестить Тильду. Последний раз, когда мы говорили с ней по телефону, я по голосу слышала, что она бодрится. По пути я думала о том, как я не хочу, чтобы менялся Тильдин дом. Я привыкла к цветам вокруг дома, к творческому бардаку на всех горизонтальных поверхностях. К запахам, которые люблю с детства. Сколько раз я жила с Тильдой, когда мама с папой «брали время для влюблённых». Тильда закатывала глаза и говорила:

− Всё это вранье, девочка моя. Твои родители сумасшедшие. У нормальных взрослых не бывает времени для влюблённых. Бывает бытовуха, дети. И изредка отпуск!

Потом родители запихивали несметное полчище чемоданов и лыжного обмундирования в такси. Мы прощались. А Тильда уводила меня в дом со словами:

− Хотя этим двоим, может, и повезло. Время для влюбленных, поди знай, может, и существует такая странная вещь. − Она качала головой, задумчиво улыбалась, а потом вдруг вспоминала про оставленную на её попечение племянницу и спрашивала:

− Какао?

Мой ответ каждый раз неизменен:

− И ромовое печенье!

По пути к Тильде я завернула в дачные кооперативы. Вместо обычного скопления бабушек у обочины стоял одинокий перевернутый ящик, а на нём банка с тигровыми лилиями.

Я остановилась и задумалась. На звук подъехавшей машины с ближайшего участка показалась молодая женщина.

− Девушка, цветочки. Недорого!

− А пионов нет? Сезон вроде…

− Пионов у меня нету, − расстроилась она.

Я уже закрывала водительское окно, когда она спохватилась.

− Девушка, идёмте со мной. Найдём вам пионы!

Мы минут пять плутали по узким, в одну проезжую колею, улочкам кооператива, пока не вышли к опрятному домику на ухоженной зелёной лужайке.

− Подождите минутку, сейчас хозяйку позову.

Молодая женщина скрылась за домом. Вскоре она позвала:

− Проходите сюда!

Я вышла из-за дома и ахнула:

− Ничего себе!

На лужайке росли пионы всех возможных цветов и форм: бордовые − почти чёрные, кремовые, словно накрахмаленные − белоснежные, похожие на огромные кувшинки с мохнатой жёлтой сердцевиной лососевые. И в самом углу Тильдины любимые − махровые нежно-розовые. Она их называла «пяточками младенцев».

Я купила у волшебницы-пенсионерки целую охапку.

− Вы ко мне ещё приезжайте, если цветы нужны, − напутствовала она меня. − Пионы, правда, отходят, но скоро розы пойдут.

− Обязательно! − пообещала я.

Тильда встречала меня на крыльце.

− Тотоша, девочка моя, как я рада!

Я вытащила из багажника пионы. Поднялась на крыльцо и обняла Тильду. Она выглядела ещё больше похудевшей, чем четыре месяца назад, когда мы виделись в последний раз.

− Милая, за цветы спасибо. Проходи же скорее, проходи.

Мы зашли в дом. Здесь ничего не изменилось. Ни запаха лекарств, ни медицинских приспособлений. Всё, как всегда − пахнет кофе, на столе стопки книг.

− Тильда, я никогда не понимала, зачем тебе кабинет? У тебя книги всегда по всему дому раз… − я хотела сказать «разбросаны», но Тильда метнула на меня предупредительный взгляд.

− … разложены…− закончила я предложение с улыбкой.

Мне пришлось сдвинуть несколько стопок и большую кожаную папку, чтобы расчистить на столе немного места. Тильда принесла чашки и устало села. Я поднялась:

− Сиди, я принесу остальное.

На кухне в ящиках всё по-прежнему. Ложки, сахар, сливочник, вазочка для печенья. Всё так знакомо с детства. Правда, в этот раз Тильда не испекла печенья.

Я разлила кофе по чашкам.

− Лика, детка, достань-ка нам мороженого.

В морозильнике ровными рядами стояли элегантные коробочки.

− Ого, «Леди Годайва»! Никогда не видела его здесь в магазинах, − удивилась я.

Выбираю коробочку с надписью «Бельгийский шоколад и земляника».

− Мне его Гена привозит. Помнишь Гену?

Я не помнила всех бесчисленных поклонников тёти, но Гену помнила.

− Владелец ресторана? Бородач?

− Он. Иногда навещает меня. То шоколад несёт, то мороженое.

Мы сидим молча, я ковыряю мороженое в вазочке и смотрю на Тильдины детские ручки с тонкими запястьями.

Она как птичка − опрятная, серенькая и такая хрупкая. Того гляди упорхнет.

Только не сегодня, не сейчас. Прошу тебя, Господи, только не сейчас!

− Как ты? − спрашиваю я, хотя знаю, что ответ меня не обрадует.

Тильда долго не отвечает. В её ковыряниях в вазочке ещё меньше энтузиазма, чем в моих.

− Устала. Почти нет сил работать, и я уже смирилась, что последнюю книгу могу и не дописать.

Кладу ложку на стол. Мороженое теряет привлекательность. Сколько я помню, жизнь Тильды измеряется не календарём и не часами, а сроками релизов.

«Две недели до сдачи редактору, Лика, деточка, пригляди за печеньем в духовке, я главу допишу. Или, закрой воду на поливе, рецензия пришла. Или, Тото, солнышко, посиди пять минут, я с иллюстратором переговорю».