Старик смеётся над самим собой и своими страхами. Несмотря на тот странный случай, влюблённые продолжали встречаться в старой школе, правда, не задерживались там до полуночи. Одно за другим исключаются все объяснения. Нет, никого не могло быть в школе, и свиданье случилось внезапно. Нет, на чердак даже лестницы не было.

– Похожие вещи происходили то тут, то там по Шалге, этому никто не удивлялся. Говорили, что в Суворове у соседа нашего, Ивана Андреевича, в доме тоже ночами глумило на чердаке. Шумело, гремело, не давало спать. Но сам я столкнулся с чем-то таким лишь той ночью… Слышал, будто бы школа раньше была домом священника, и что стоял он на месте старого кладбища, – задумчиво заключает юноша через восемь десятков лет.

Свою мысль он не досказывает и никакого ответа для себя не находит. Та любовная история, невзирая на скорый брак, кончилась драматично – смертью младенца.

***

Существуют дома, обречённые на безвременье. Можно забрать их с собой из глуши, но они не хотят приживаться на новом месте. Знать, и старая школа, откуда однажды сбежали влюблённые, оказалась таким же домом. Отчего бы не здравствовать было ему в Коротце, и о ком тосковать, если по бумагам школой его и задумывали?8

Но народная молва упирается: дом из Поповы прежде принадлежал священнику. Не последнему – этот жил до тридцать седьмого в Панове, а какому-то другому. Уж не тому ли, чей надгробный камень то исчезал, то появлялся на разорённом церковном погосте?

Звали того священника Гавриилом Фёдоровичем Фрязиновым. Он прожил простую и в то же время необыкновенную жизнь. Оставленные им записи – даже самые сухие строки – проливают свет на жизнь глухого прихода и позволяют всерьёз размышлять о настоящей предыстории поповского дома.

Гавриил Фрязинов служил священником в Шалгободуновской9 Преображенской церкви почти шестьдесят лет. В свой приход он прибыл, отучившись в новгородской семинарии и прослужив года два в небезызвестной Чаронде. Появление молодого священника в Шалге можно было счесть не чем иным, как ответом на молитвы самых усердных прихожан. Отношения предшественников Фрязинова и жителей шальских деревень время от времени накалялись, а затем дотошно разбирались в судах. Справедливо заметить, что хороши были обе стороны, и что в соседних приходах вспыхивали куда более скандальные дела. Однако новый священник сумел наладить отношения с прихожанами, и череда судебных разбирательств прекратилась.

Как представитель духовенства Гавриил Фёдорович вместе с женой Елизаветой поселился около Преображенской церкви. Десятью годами позже в своих записях Фрязинов отмечал, что семья его живёт в собственном доме в той же деревне. Селенья при церкви, где жил причт, традиционно называли Поповами да Поповками, не всегда писали с большой буквы и часто не отмечали на карте.

Почти сорок лет Гавриил Фрязинов был благочинным своего округа, держал ответ перед епархией не только за свою церковь, но и за десять-одиннадцать других. Священник имел серьёзные награды за службу. Одна из них – орден святого Владимира четвёртой степени – позволила пожаловать его семье дворянство, а самого Фрязинова к тому же возвели в сан протоиерея.

Появлением школы в приходе жители Шалги были тоже обязаны Гавриилу Фёдоровичу. Прежде местных детей выборочно отправляли в удельное училище, что находилось в двадцати пяти верстах от дома в селе Петропавловском, но священник открыл одноклассную церковно-приходскую школу. Епархия благосклонно отмечала на страницах своего вестника: «Священник Фрязинов ведёт всё дело обучения один и даёт школе всё необходимое».

Классная комната размещалась в тесной келье при церкви. Поначалу учились одни мальчики, но довольно скоро обучать стали и девочек. Появился второй учитель. В конце концов, школе потребовалось просторное помещение, и есть основания полагать, что переехала она в дом Фрязинова в 1901-м году. Дети священника к тому времени выросли и разъехались, а была ли жива его супруга – об этом ничего не известно. Сам Гавриил Фёдорович находился в преклонном возрасте, до последнего вёл дела и скончался в начале лета 1902-го. Своей церкви старый священник завещал некоторую сумму денег, о которой упоминалось уже после его кончины.

Если допустить, что оставил он не только деньги, то народная легенда внезапно сходится с советскими бумагами: Шалго-Бодуновская школа была школой ещё при царе, но сам дом когда-то принадлежал священнику10. Что касается второй части легенды – той, что про старое кладбище, видимо, придётся рассказать ещё одну историю, и пусть она не покажется вам лишней. В ней есть и тот самый священник, и погост, и сама она вызывает некоторое изумление. Впрочем, странности эти даже сто тридцать лет спустя знакомы всякому обывателю, столкнувшемуся по воле судьбы и очередной реформы с земельным вопросом.

***

Та история началась одним мартовским днём 1890 года в уездном городе Кириллове, когда до окружного надзирателя Вельской удельной конторы, коллежского асессора Владимира Фёдоровича Николя дошла весть о возмутительном самоуправстве. Сделав некоторые распоряжения, Владимир Фёдорович составил рапорт начальству в Вельск.

Нарушителем надзирательского покоя оказался старый священник Шалгободуновского прихода Ромашевской волости Гавриил Фрязинов. Двумя годами ранее он обратился в Новгородское губернское правление за разрешением на расширение территории приходского кладбища. Ситуация в Шалге складывалась поистине плачевная.

Кладбище находилось в полуверсте от церкви между деревнями Фоминской и Ларионовской в урочище Шумиха на удельной земле, и считалось старым лет за тридцать до этого. «Ныне кладбище наше дошло до того, что прихожане, ставя гроб на гроб, не имеют возможности закрывать землей умерших, как следует», – жаловался священник. Через полтора года губернское правление прочло его обращение и дало добро, отправив нужные письма в уездные ведомства.

По прошествии четырёх месяцев становой пристав, выражаясь бюрократически, в присутствии шальских жителей открыл новый участок кладбища, являющийся продолжением старого. Но случилась заминка: на новом участке росли деревья, от которых необходимо было избавиться. Почётная обязанность по расчистке кладбища выпала тому, кто писал просьбы в губернское правление – семидесятилетнему священнику.

Гавриил Фёдорович, однако, не растерялся и успел вырубить двенадцать ёлок, прежде чем его остановили. Из служебной переписки было не совсем ясно, кто это сделал, потому что штраф за незаконную порубку ему выписали двумя месяцами позже – когда окружной надзиратель получил ответ на свой рапорт. Стволы вырубленных деревьев священник отдал на сохранение лесному сторожу, а ненужную хвою вывез.

Надо сказать, что Вельская удельная контора отреагировала на мартовский рапорт чувствительно, и рассерженные письма пришли всем – Владимиру Фёдоровичу Николя, Кирилловскому уездному полицейскому управлению и даже Новгородскому губернскому правлению. «На основании какого закона сделан отвод удельного участка земли без согласия на то удельного ведомства?» – гневно вопрошал управляющий конторой Николаев, попутно напоминая адресатам, для чего они находятся на своих местах.

Окружной надзиратель поспешил оправдаться за себя и за полицейское управление: дескать, противоправные действия были пресечены, а виновные наказаны. Вот вам чертёж кладбища, вот вам копия разрешения на открытие нового участка от губернского правления на имя Фрязинова, а вот вам акт о незаконной порубке леса тем же Фрязиновым с суммой выписанного ему штрафа.

Губернское правление отнеслось к письму конторы весьма равнодушно. Обратно в Вельск ушло послание, в котором чёрным по серому разъяснялось: священнику было дано только право на открытие кладбища – ни больше, ни меньше. О конкретном участке разговора никакого не велось, и вообще, разбирайтесь между собой сами.