– Я помню, как я смотрела на реку, в небо, и не могла отделаться от ощущения, что кто-то следит за мною. Но как такое могло быть? Я думала, что это издержки обучения актёрскому ремеслу, когда всюду воображаешь себя на сцене.

– Знаковый мост, – сказал он, – пункт наблюдения. Ты, наверное, удивишься, но на мосту, помимо меня, бывал и ещё один наблюдатель. Он и не таился, поскольку был уверен, что ты достанешься ему. Вот его наблюдение ты и чувствовала. А меня как же могла ты почувствовать, если я появился там несколько позднее?

– Чапос? Нет! Я не могла его чувствовать, я никогда не была настроена на его волну! Мне казалось, что тот взгляд был из моего будущего. Я ощущала восторг и предчувствие чего-то необыкновенного, что произойдёт в моей жизни. Да.

Именно в тот момент и открылась панель входа, и вошла Икринка. Поняв всё, она не ушла, а вызывающе осталась стоять, глядя на них.

Икринка не могла и представить, какие фантазии и причуды одолевают её совсем не юного отца. Он специально усадил Нэю на их суперкомпьютер, и она отразилась в его холодной и зеркальной поверхности, не ведая перед ним никакого стыда. Она могла стесняться прошлой бедности, доходящей до позорной экономии на всём, но за саму себя она не стыдилась никогда. Она считала себя совершенством, времена подростковой неуверенности остались в далёком прошлом, как и жалкая бедность, радующаяся любому лишнему лоскутку, сэкономленному на заказе щедрой клиентки.

Вот какой разговор предшествовал незваному вторжению рассерженной дочери.

– Разве тут не ваш священный Центр? – спросила Нэя.

– И что? Мы можем его осквернить? Чем? Да что может в чреве Трола быть священным? Один чудак Франк с его склонностью к аутизму мнит, что живёт в какой-то священной горе, а тут творилось такое… Люди, обуреваемые скукой, подземной тоской, отчаянием от удалённости, и никто не дает никаких гарантий возврата, способны на разное. Мы-то здесь понимаем друг друга, и поэтому все покрывают всех. Нам же надо выживать.

Он включил ночное небо, и пространство стола – экрана засветилось. Оно превратилось в зелёную реку, и эта миражная река текла, струилась вдоль берегов и игрушечных по своему масштабу строений на них. Она узнавала свои родные места детства и юности, мост… Нэя засмеялась, ей нравилась странная игра! Он стащил платье с её плеча, – Есть выражение, не войти в одну и ту же реку дважды. А я хочу туда войти. В тот самый день, когда ты была в реке…

– Сам же говорил, что тогда я была маленькой ещё. Или ты хочешь, чтобы я напомнила тебе Гелию с картины?

– Нет!

– Я лучше?

Он ей не ответил. Обидевшись его нежеланию отвечать, Нэя стала выдергивать ногу из его руки, но он не отпускал. На чёрном потолке сверкали россыпи голографических звёзд. Мираж неба отражался в миражной реке. Река струилась зеленоватым мерцанием, освещая синее платье Нэи, ставшее серебристым от странного освещения потолка. Смеющееся счастливое лицо тоже казалось миражом. Она видела своё отражение в его восхищённых глазах как в зеркале, и это отражение было прекрасным. Чтобы отомстить ему, она сделала попытку слезть с волшебной поверхности, но Рудольф не дал, останавливая её. Сидеть же было жёстко и холодно.

– Я не хочу тут. Пусти… – она продолжала его отпихивать, вызывая желание нужного ей накала, и сама увлекаясь необычностью предстоящей любви в огромном полутёмном холле, с эхом по далёким углам, на миражной поверхности реки. Она тянула время, думая впоследствии, что могла бы увидеть Икринка, если бы не это затягивание любовной игры? Подобное зрелище, ни для кого не предназначенное, кроме них двоих, – такое обнажение сокровенного было бы невозможно и пережить…

– Впервые я увидел тебя, сидящей на берегу, на брёвнах разобранного старого моста.

– Так ты стоял на большом мосту? Вначале я думала, что там стоит Чапос… ты случайно забрёл на нашу окраину?

– Нет. Я пришёл туда именно к тебе.

– Откуда же знал, что я там живу?

– Видишь эту реку? Это изображение в режиме реального времени. Это не запись, а то, что происходит там сейчас. Ты не поняла? У нас невероятные возможности наблюдать за любым уголком планеты. Везде.

– А где же были твои колоссальные возможности, когда ты не сумел найти меня? У Тон-Ата?

– Да я и не искал. Так, пошарил немного по округе, а потом и забыл о тебе.

– Врёшь! Искал. И не забыл.

– Та цветочная нирвана, к сожалению, нашему обзору недоступна.

– Зачем тебе теперь цветочные плантации?

– Надо. Архипелаг при тех наработках, какие у нас уже есть, скоро будет ликвидирован, не как страна, конечно, но как паутина Обаи.

– Я не видела там никакой паутины.

– Ты и сама в ней сидела. Ты была пленница своего старика. Но вот зачем ты ему была нужна? Даже Эля, которую ты жалеешь, счастливее тебя. В том смысле хотя бы, что у неё остались дети, был муж, и была любовь, пусть и временная. А что было у тебя? Кроме твоих цветных снов? В женской своей жизни ты ещё дитя, ты живёшь жизнью женщины всего два года. Тебе не горько за утраченную впустую юность?

Она поняла, что задела его больное место, вспомнив про цветочные плантации. И он отомстил, кольнув её сейчас. Она обиделась по-настоящему и решила слезть с возвышения, уйти из холла, не дав ему возможности экзотического плавания вместе по миражной реке. – Ты злой!

Рудольф схватил её за подол, потянул к себе, тонкая ткань натянулась.

– Не хочу любить такого злого! Ты постоянно портишь мне платья! Пусти!

Рудольф целовал её ноги, потом каждый палец в отдельности. Ласка была особенной, родной, – Давай представим, что ты согласилась отправиться со мною в тот день на далёкий пляж. Вечереет, а вода особенно тёплая и бархатная, ты это чуешь? Тебе приятно ощущать, как я прикасаюсь к тебе сквозь воду? Будто она тоже одушевлённая…

– Да… – шептала она, тая от ответной нежности.

– Мы с тобой вот тут… – и он перевёл обзор на Дальние Пески. Увеличил изображение. Нэя оказалась сидящей на песке, вокруг неё простиралось во все стороны изображение той местности. Подвижная река казалась по-настоящему глубокой, песок сыпучим и мягким. Но сидела она на плоской поверхности.

– Я научил тебя плавать. Мы устали и присели отдохнуть на песок, – он притянул её к себе. – Чтобы ты мне ответила, если бы я сказал тебе: можно я тебе поласкаю?

– Можно… – прошептала она, погружаясь в игру.

– Ну, нет. Ты бы так не ответила. Ты стала бы ломаться и сказала бы: пошёл прочь от меня!

– Разве бы я смогла?

– Но ведь ты именно так и сказала, когда я предложил поучить тебя плаванию.

– Потому что вокруг были люди. А тут мы одни…

– Хорошо. Можно я прикоснусь к твоей груди?

– Зачем?

– Чтобы слушать твоё сердце…

– Какое же у меня сердце?

– Славное и доброе у тебя сердце. Нежное и чувствительное…

– И ранимое тоже. Ты больше не будешь меня обижать?

Вместо ответа он приник к её груди, сползая губами ниже, – А войти в тебя мне позволительно?

– Прямо здесь?

– Да. Вокруг же никого…

– Ты забыл, что в то время я была нетронутой девушкой? Как же я могу тебе это позволить?

– Позволь лишь прикоснуться губами…

– Мне было бы очень стыдно так поступить…

– Перед кем стыдно?

– Вообще стыдно. А перед кем, не знаю. Тогда я бы точно не позволила тебе такого… А ты смог бы преодолеть мою стыдливость тем, что схватил бы меня в охапку и совершил то, к чему стремишься и теперь?

– В охапку? Через подавление, что ли? Да ты с ума сошла!

– Разве ты так не поступал?

– Да когда?

Она молчала, поняв, что поломала такую нежную и трогательную игру.

– В спальной комнате Гелии ты ведь усыпил меня…

– Чтобы ты не орала и не привлекла внимания того сборища, – ответил он и отодвинулся от неё, – ты же сама хотела, даже требовала близости, а я, понимая всю её несвоевременность, всего лишь пошёл тебе навстречу. И всё равно ты кричала, потому что тебе было больно, а препарат был очень слабой дозировки. Не мог же я полностью отключить тебя, чтобы любить куклу…