– Отдыхаешь? – спрашиваю я.
Марс осушает бокал до конца.
– Ага, – мрачно отвечает он. – Бармен, ещё бокал!
– Ты бы так не налегал, – говорю я.
Мой друг игнорирует замечание и выпивает следующий бокал секунд за пятнадцать.
– Бармен, ещё один!
– Марс, ты чего? – я слегка касаюсь его плеча.
– Я не могу напиться, – отвечает он.
– Ты в костюме, что ли?
– Ноуп. Нейроинтерфейс. И не могу напиться. Я не верю во всё это, Вадим. Какая-то дичь. Дикость. Нонсенс, сука. Что мы тут делаем?
– Я с тобой согласен, – вздыхаю я. – Только что об этом думал. Пляски…
– …на костях, – подхватывает Марс. – У меня умерли все, кроме вас и родителей. Брата двоюродного жалко, ему всего одиннадцать было. Мне шестнадцать лет, я не о смерти должен думать. А о том, как сяду в Бэнтли через два года, буду девчонок катать…
Я улыбаюсь его словам и вдруг понимаю, что тоже хочу выпить. Тягостно это.
– Мне тоже пива, пожалуйста, – говорю я бармену. – Да уж, разные у нас с тобой представления о том, кем мы должны быть и что думать.
Марс горько усмехается.
– Я тебе завидовал, – признаётся он. – Я на всём готовеньком, а ты мог самореализоваться в жизни. Ты умный, у тебя батя – ровный мужик. С его помощью ты бы многого добился. Да, с помощью, куда ж без неё… но всё же сам. А я бы просто получил наследство.
– Звучит как эпитафия, – отвечаю я и делаю глоток пива.
– Ладно, – Марс встаёт и хлопает меня по плечу. – Бывай. Пойду посплю, в иллюминатор попырюсь. Место дерьмовое.
Марс растворяется, оставляя недопитый бокал. Я беру его, делаю глоток. Он, наверное, ощущал какой-нибудь ирландский эль, или что там пьют эти богатеи. Но у меня это вкус подъездной пьянки, в которых я участвовал пару раз. Попробовал выпить залпом – вроде, даёт по шарам, но совсем немного. А я считай непьющий, мне от такого вообще башню снести должно. Впрочем, тот факт, что я могу выпить это залпом, уже о многом говорит.
– Я вообще удивлён, что здесь кто-то пьянеет.
Я поворачиваюсь на голос: слева от меня сидит мужчина лет сорока или около того. На нём невзрачный зелёный свитер и толстые очки. Достаточно скромный видок для Хомы, вот только тёмные волосы выделяются: слишком пышные и выглядят, будто крашенные. Он попивает какой-то коктейльчик: кажется, пину-коладу.
– Артур, – представляется он. – Я по молодости ходил по таким заведениям. Сейчас это всё фикция. Полное помещение людей, в котором нет ни одного человека. Да и помещения самого нет. Как и всего нашего мира. Жуть, да?
– Что ж вы тогда здесь делаете?
– Провожу один, скажем так… – Артур запинается. – Научный эксперимент.
– Вы учёный?
Артур протягивает мне руку.
– Артур Авдеев, научный сотрудник российской венерианской базы. Биолог, немного айтишник. Технобиолог, если быть точным.
– Вадим. И можно на «ты».
Технобиология совсем недавно была перспективным направлением: идея объединения живого с неживым – это тренд последних, наверное, лет тридцати, вот только после всего случившегося место ей на свалке.
– Так что за эксперимент? – спрашиваю я. – Мне казалось, учёные на Венере занимаются иными проблемами, нежели виртуальная реальность.
– Что правда, то правда. Это моя личная инициатива. И думаю, мне пока рано о ней распространяться.
Хорош эксперимент – сидеть в виртуальном клубе и дуть пину-коладу. В другой момент я бы с радостью поговорил с ним о перспективах технобиологии в условиях конца света, но сейчас меня волнует другое.
Когда думаешь о смерти, задумываешься и о любви. Это два инстинкта выживания: индивидуальное и видовое.
Я вновь вспоминаю о той девчонке. Нахожу её взглядом: вон она, сидит на том же месте.
– Очень приятно познакомиться, Артур. Я пойду, пожалуй.
Надуманное опьянение вкупе со стрессом придают смелости, и теперь я перестал дрейфить.
– Привет, – я подсаживаюсь к ней.
Оглушительная музыка вновь уходит на второй план.
– Привет, – девушка теряется, в её взгляде читаются интерес и ожидание.
– Я Вадим.
– Алиса.
– Очень приятно. А ты чего не танцуешь?
– Да не люблю танцевать.
– Да, я тоже. А чего тогда в клуб пришла, если не секрет?
– У меня к тебе тот же вопрос. Ты ведь тоже танцевать не любишь.
Я не нахожу, что ответить, и просто улыбаюсь.
– Хочу почувствовать жизнь, – говорит она. – Здесь все очень живые. Не то, что на корабле.
– Соглашусь. А я, наверное, пришёл ощутить живым себя.
– Бегаешь от реальности?
– Возможно. Кстати, о побеге от реальности. Хочешь выпить? – предлагаю я.
– А смысл? Это же ненастоящий алкоголь.
– Твой мозг достроит вкус и опьянение из собственных воспоминаний. Если ты сидишь через нейроинтерфейс, конечно. Или через костюм?
– Через интерфейс. Вот только я не пила никогда. Мне же всего шестнадцать! Так что у меня нет воспоминаний.
– В шестнадцать многие пьют.
– Значит, я разумнее многих.
Всё это время я смотрю на неё и не верю своему счастью. Если она в жизни такая же, как здесь, то я сейчас говорю с первой красавицей на Земле… ну, то есть, на кораблях. А если у неё нейроинтерфейс, это значит… Я обязан это спросить!
– Ты с Афродиты-1?
– Два.
– На второй Афродите есть нейроинтерфейсы?
– Как и везде. Я племянница управляющего, а он в Хомяке сидеть не любит. Так что я лакшери-пассажир дешёвой шлюпки.
Обычно парни пытаются рассмешить девушек, но тут я ржу в голос. Это лучшее описание Афродиты-2 и нейроинтерфейса на ней.
– Ну ты крутая! А я с первой Афродиты.
– Класс! – кажется, на неё это производит впечатление. – И после этого я крутая? Да ты счастливчик!
– Ну так, сравнительно. А ты бывала раньше в таких заведениях? Ну, в той жизни… до того как…
Я запинаюсь. Почему я так не люблю об этом говорить?
– До того, как Амальгама уничтожила мир?
– Именно.
– Нет, не бывала. Здесь шумно. Я и сейчас не пришла бы сюда, если б тишина корабля не была ещё хуже. А у меня к тебе тоже вопрос. Ты не боишься Афродиты?
– Ты про искусственный интеллект наших кораблей? Нет, а чего её бояться?
– Вдруг она сделает то же, что и Амальгама?
– Амальгама была сложной штукой. Симуляция эмоций, огромный банк данных из сознаний полумиллиарда человек, – в том числе и моего, мысленно добавляю я. – Афродита всего этого лишена. Сугубо аналитический разум, ничего лишнего. Она не сойдёт с ума и не убьёт нас.
– Ух ты, а ты, кажется, во всём этом разбираешься. Расскажи о себе, Вадим.
– Ну что сказать… мне шестнадцать, и я чуть-чуть не успел поступить в университет до того, как Амальгама устроила армагеддон. Но мой отец… в общем, он в космической отрасли был занят, и он там большой начальник, скажем так. Устроил меня на научную базу на Венере. Да, я шарю в математике, программировании и искусственном интеллекте. Даже ботов для Хомы пишу. Когда долетим до Венеры, мы с папой оба будем при деле.
– А мама?
– Что мама?
– Ты говоришь про отца, а про мать ни слова.
Не уверен, что стоит об этом говорить, но она же сама спросила.
– Она умерла.
Алиса опускает глаза.
– Ой… прости. Не подумала о том, что большинство не пережило конец света.
– Да нет, всё хорошо. И она умерла не из-за этого. От рака чуть больше года назад. Во время антропоцида я потерял друга… Даню. Остальные близкие мне люди выжили. Не так их много, впрочем.
– Во время чего?
– Антропоцида. Так я называю армагеддон. Ну всё, в общем-то. Твоя очередь.
– Да я что… Мне шестнадцать, я собиралась поступать на экономиста. Стихи пишу, – Алиса пожимает плечами. – Всё, пожалуй. Я скучная.
– Ты-то? Ты стихи пишешь! Это же круто. Это я в цифрах и строчках кода вожусь, вот уж где нудятина.
– Мама говорит, это графомания.
– Не поверю, пока сам не прочитаю!
Начинает играть спокойная песня, что-то из современной попсы про любовь. Такая простенькая гитарно-пианинная баллада. Это шанс! Я встаю и протягиваю Алисе руку.