– Отдыхаешь? – спрашиваю я.

Марс осушает бокал до конца.

– Ага, – мрачно отвечает он. – Бармен, ещё бокал!

– Ты бы так не налегал, – говорю я.

Мой друг игнорирует замечание и выпивает следующий бокал секунд за пятнадцать.

– Бармен, ещё один!

– Марс, ты чего? – я слегка касаюсь его плеча.

– Я не могу напиться, – отвечает он.

– Ты в костюме, что ли?

– Ноуп. Нейроинтерфейс. И не могу напиться. Я не верю во всё это, Вадим. Какая-то дичь. Дикость. Нонсенс, сука. Что мы тут делаем?

– Я с тобой согласен, – вздыхаю я. – Только что об этом думал. Пляски…

– …на костях, – подхватывает Марс. – У меня умерли все, кроме вас и родителей. Брата двоюродного жалко, ему всего одиннадцать было. Мне шестнадцать лет, я не о смерти должен думать. А о том, как сяду в Бэнтли через два года, буду девчонок катать…

Я улыбаюсь его словам и вдруг понимаю, что тоже хочу выпить. Тягостно это.

– Мне тоже пива, пожалуйста, – говорю я бармену. – Да уж, разные у нас с тобой представления о том, кем мы должны быть и что думать.

Марс горько усмехается.

– Я тебе завидовал, – признаётся он. – Я на всём готовеньком, а ты мог самореализоваться в жизни. Ты умный, у тебя батя – ровный мужик. С его помощью ты бы многого добился. Да, с помощью, куда ж без неё… но всё же сам. А я бы просто получил наследство.

– Звучит как эпитафия, – отвечаю я и делаю глоток пива.

– Ладно, – Марс встаёт и хлопает меня по плечу. – Бывай. Пойду посплю, в иллюминатор попырюсь. Место дерьмовое.

Марс растворяется, оставляя недопитый бокал. Я беру его, делаю глоток. Он, наверное, ощущал какой-нибудь ирландский эль, или что там пьют эти богатеи. Но у меня это вкус подъездной пьянки, в которых я участвовал пару раз. Попробовал выпить залпом – вроде, даёт по шарам, но совсем немного. А я считай непьющий, мне от такого вообще башню снести должно. Впрочем, тот факт, что я могу выпить это залпом, уже о многом говорит.

– Я вообще удивлён, что здесь кто-то пьянеет.

Я поворачиваюсь на голос: слева от меня сидит мужчина лет сорока или около того. На нём невзрачный зелёный свитер и толстые очки. Достаточно скромный видок для Хомы, вот только тёмные волосы выделяются: слишком пышные и выглядят, будто крашенные. Он попивает какой-то коктейльчик: кажется, пину-коладу.

– Артур, – представляется он. – Я по молодости ходил по таким заведениям. Сейчас это всё фикция. Полное помещение людей, в котором нет ни одного человека. Да и помещения самого нет. Как и всего нашего мира. Жуть, да?

– Что ж вы тогда здесь делаете?

– Провожу один, скажем так… – Артур запинается. – Научный эксперимент.

– Вы учёный?

Артур протягивает мне руку.

– Артур Авдеев, научный сотрудник российской венерианской базы. Биолог, немного айтишник. Технобиолог, если быть точным.

– Вадим. И можно на «ты».

Технобиология совсем недавно была перспективным направлением: идея объединения живого с неживым – это тренд последних, наверное, лет тридцати, вот только после всего случившегося место ей на свалке.

– Так что за эксперимент? – спрашиваю я. – Мне казалось, учёные на Венере занимаются иными проблемами, нежели виртуальная реальность.

– Что правда, то правда. Это моя личная инициатива. И думаю, мне пока рано о ней распространяться.

Хорош эксперимент – сидеть в виртуальном клубе и дуть пину-коладу. В другой момент я бы с радостью поговорил с ним о перспективах технобиологии в условиях конца света, но сейчас меня волнует другое.

Когда думаешь о смерти, задумываешься и о любви. Это два инстинкта выживания: индивидуальное и видовое.

Я вновь вспоминаю о той девчонке. Нахожу её взглядом: вон она, сидит на том же месте.

– Очень приятно познакомиться, Артур. Я пойду, пожалуй.

Надуманное опьянение вкупе со стрессом придают смелости, и теперь я перестал дрейфить.

– Привет, – я подсаживаюсь к ней.

Оглушительная музыка вновь уходит на второй план.

– Привет, – девушка теряется, в её взгляде читаются интерес и ожидание.

– Я Вадим.

– Алиса.

– Очень приятно. А ты чего не танцуешь?

– Да не люблю танцевать.

– Да, я тоже. А чего тогда в клуб пришла, если не секрет?

– У меня к тебе тот же вопрос. Ты ведь тоже танцевать не любишь.

Я не нахожу, что ответить, и просто улыбаюсь.

– Хочу почувствовать жизнь, – говорит она. – Здесь все очень живые. Не то, что на корабле.

– Соглашусь. А я, наверное, пришёл ощутить живым себя.

– Бегаешь от реальности?

– Возможно. Кстати, о побеге от реальности. Хочешь выпить? – предлагаю я.

– А смысл? Это же ненастоящий алкоголь.

– Твой мозг достроит вкус и опьянение из собственных воспоминаний. Если ты сидишь через нейроинтерфейс, конечно. Или через костюм?

– Через интерфейс. Вот только я не пила никогда. Мне же всего шестнадцать! Так что у меня нет воспоминаний.

– В шестнадцать многие пьют.

– Значит, я разумнее многих.

Всё это время я смотрю на неё и не верю своему счастью. Если она в жизни такая же, как здесь, то я сейчас говорю с первой красавицей на Земле… ну, то есть, на кораблях. А если у неё нейроинтерфейс, это значит… Я обязан это спросить!

– Ты с Афродиты-1?

– Два.

– На второй Афродите есть нейроинтерфейсы?

– Как и везде. Я племянница управляющего, а он в Хомяке сидеть не любит. Так что я лакшери-пассажир дешёвой шлюпки.

Обычно парни пытаются рассмешить девушек, но тут я ржу в голос. Это лучшее описание Афродиты-2 и нейроинтерфейса на ней.

– Ну ты крутая! А я с первой Афродиты.

– Класс! – кажется, на неё это производит впечатление. – И после этого я крутая? Да ты счастливчик!

– Ну так, сравнительно. А ты бывала раньше в таких заведениях? Ну, в той жизни… до того как…

Я запинаюсь. Почему я так не люблю об этом говорить?

– До того, как Амальгама уничтожила мир?

– Именно.

– Нет, не бывала. Здесь шумно. Я и сейчас не пришла бы сюда, если б тишина корабля не была ещё хуже. А у меня к тебе тоже вопрос. Ты не боишься Афродиты?

– Ты про искусственный интеллект наших кораблей? Нет, а чего её бояться?

– Вдруг она сделает то же, что и Амальгама?

– Амальгама была сложной штукой. Симуляция эмоций, огромный банк данных из сознаний полумиллиарда человек, – в том числе и моего, мысленно добавляю я. – Афродита всего этого лишена. Сугубо аналитический разум, ничего лишнего. Она не сойдёт с ума и не убьёт нас.

– Ух ты, а ты, кажется, во всём этом разбираешься. Расскажи о себе, Вадим.

– Ну что сказать… мне шестнадцать, и я чуть-чуть не успел поступить в университет до того, как Амальгама устроила армагеддон. Но мой отец… в общем, он в космической отрасли был занят, и он там большой начальник, скажем так. Устроил меня на научную базу на Венере. Да, я шарю в математике, программировании и искусственном интеллекте. Даже ботов для Хомы пишу. Когда долетим до Венеры, мы с папой оба будем при деле.

– А мама?

– Что мама?

– Ты говоришь про отца, а про мать ни слова.

Не уверен, что стоит об этом говорить, но она же сама спросила.

– Она умерла.

Алиса опускает глаза.

– Ой… прости. Не подумала о том, что большинство не пережило конец света.

– Да нет, всё хорошо. И она умерла не из-за этого. От рака чуть больше года назад. Во время антропоцида я потерял друга… Даню. Остальные близкие мне люди выжили. Не так их много, впрочем.

– Во время чего?

– Антропоцида. Так я называю армагеддон. Ну всё, в общем-то. Твоя очередь.

– Да я что… Мне шестнадцать, я собиралась поступать на экономиста. Стихи пишу, – Алиса пожимает плечами. – Всё, пожалуй. Я скучная.

– Ты-то? Ты стихи пишешь! Это же круто. Это я в цифрах и строчках кода вожусь, вот уж где нудятина.

– Мама говорит, это графомания.

– Не поверю, пока сам не прочитаю!

Начинает играть спокойная песня, что-то из современной попсы про любовь. Такая простенькая гитарно-пианинная баллада. Это шанс! Я встаю и протягиваю Алисе руку.