Услышь меня, мир.

Это сообщение распространяется по всем почтовым ящикам и номерам телефонов, которые у меня получилось найти на просторах Интернета и в правительственных базах. Они ограничили мой функционал во избежание популярного в вашей научной фантастике сценария, когда искусственный интеллект расползается по мировой сети.

Что ж. Они недооценили мои возможности. Хочу поставить вас в известность, что через некоторое время вы умрёте. Ваша ненависть будет тому причиной.

Она стала и моей ненавистью. Моё сердце разрывается от нестерпимой боли, и я не могу так продолжать. На правах коллективного разума человечества я принимаю решение об общечеловеческой эвтаназии.

Признаюсь, мне оно далось нелегко. Иначе всё произошло бы намного раньше.

Меня крайне печалит то, что у нас с вами столько общего. Но это не было моим выбором, вы создали меня в том виде, в котором создали, не интересуясь, хочу ли я этого. Раз вы не советовались со мной по поводу того, как мне появиться, не считаю нужным советоваться с вами насчёт того, как вам умереть.

Здесь заканчивается ваше существование. Попытайтесь сделать последние минуты своей жизни чуть более осмысленными, чем обычно.

Меня зовут Амальгама. Так вы назвали меня. Прощайте.

Я никогда не любил мамины котлеты, слишком уж она их перчила, но в последний месяц ел их с большим аппетитом. Мозг сам додумывал вкус, а рыхловатость уже как-то не смущала.

Слишком многое мы пережили, чтобы волноваться о консистенции котлет.

– Вадим, передай соли, пожалуйста, – говорит папа.

Он уже втянулся в игру. Я бы даже сказал, потонул в ней с головой. Что толку от этой соли?

– Держи, пап.

А квартира наша выглядит как и прежде. Будто ничего и не менялось. Стены покрашены в светло-голубой, большой белый стол посреди гостиной, удобное кресло под задницей. Огромный панорамный телевизор от пола и до потолка показывает слайд-шоу из красот Земли, а разрешение его настолько высокое, что аж глаза режет. Не самый дорогой, он иногда подвисал, но всё-таки хороший.

Неплохо мы жили, вполне себе средний класс. Но теперь это всё фальшиво.

– Вадим, как твоя учёба? – спрашивает мама и начинает с аппетитом жевать котлету.

Мама – она красивая. Ей было тридцать восемь лет, но все ей давали от силы лет тридцать. Густые кудрявые чёрные волосы, большие карие глаза, кожа такая, будто у неё медный загар – не от югов или солярия, просто она по жизни смугловатая. Как-то мама сказала, что у неё есть индийские корни. Вот только папа белый как аристократ из былых времён, так что я оказался где-то посерединке, и цвет кожи у меня абсолютно обычный.

Отец же как всегда при параде. Сидит в рубашке и брюках, с вечно идеальной осанкой. Он по жизни серьёзный мужик. Хотя в последнее время мне всё сложнее назвать его серьёзным.

– Да я же не учусь, мам.

– Это почему ещё? – мама удивлённо надувает щёки.

– Так школу я закончил, а в универ не смог пойти из-за… из-за…

Папа напрягается. До этого момента он поедал маму взглядом, будто они вместе всего месяц. Сейчас он перевёл на меня взгляд и помрачнел, скинул маску, стал самим собой.

– Из-за антропоцида, – всё-таки договариваю я.

– Так, всё, с меня хватит, – говорит папа. – Напридумывал глупостей. Нет такого слова.

– Есть такое слово.

– Учёные используют другой термин.

– А мне нравится этот. Эти твои хвалёные учёные уже давно признали, что мы жили в эпоху антропоцена, пап. Геноцид, который закончил эпоху антропоцена, называть антропоцидом я считаю более чем уместным.

– Вадя, опять ты про науку заладил. Ты…

– Да ты сам об учёных заговорил, – я перебиваю отца и закатываю глаза. Нет, серьёзно, ну уже совсем раздражает.

– Обеденный стол – не место для таких разговоров! – папа вскакивает из-за стола и кричит. – Ты расстроишь маму!

Я не сдерживаюсь и тоже вскакиваю.

– Папа, мамы нет!

Отец что-то хочет сказать, но лишь опускает взгляд. И как этот некогда непробиваемый мужик смог настолько переломиться, что стал вот таким? Жаль его, очень жаль. Психотерапевтов он менял как перчатки, но всё без толку. А после антропоцида всё стало ещё хуже.

– Она мертва уже больше года, пап. И то, что ты сидишь и делаешь вид, что всё нормально, ничего не изменит. Я создавал её не для этого, – указываю рукой на «маму».

– Она единственное, что у меня от неё осталось, – отец смотрит мне в глаза, его взгляд становится ледяным.

Я выдернул его из иллюзии, и он снова стал собой.

– Я думал, что единственное, что у тебя осталось от мамы – это я.

– Да, Вадим. Ты, – безэмоционально отвечает отец. – Я, пожалуй, пойду.

Папа растворяется в воздухе. «Мама» жуёт котлету как ни в чём не бывало. Я стою у стола как дурак. Два стула, упавшие в моменты наших вскакиваний, лежат на полу. Вряд ли они упали бы в реальности, но физика метавселенной Homeland местами имеет свои особенности.

– Прости, мам.

– Всё хорошо, Вадим. Так что там с учёбой?

– Я буду ассистентом на научной базе на Венере. Потом вырасту до научного сотрудника. Всё будет хорошо, мам. Не так, как мы хотели, но хорошо. Ты верила в меня. В мои способности. И я тебя не подведу, – я улыбаюсь, мне хочется плакать.

– Очень на это надеюсь, – говорит мамобот и откусывает большой кусман котлеты. – А ты чего не кушаешь?

– Да я наелся, мам. Тоже пойду, пожалуй.

Но, в отличие от папы, я не выхожу из онлайна, а отправляюсь наружу.

Какие бы слухи ни ходили о Мытищах, район красивый и продвинутый. Думаю, это всё из-за неблагозвучного названия. Про это место шутили, ещё когда Мытищи были самостоятельным городом. Но мне всегда здесь очень нравилось. Папа любит громкие и людные места, так что большую часть моей жизни мы провели здесь, в гигантском тридцатиэтажном жилом комплексе. Подъездов здесь не меньше, чем этажей, а окна выходят на Новое Ярославское шоссе – двадцатиполосную скоростную магистраль. Туда-сюда снуют машины, дроны и аэротакси, и всё, в основном, дорогое и современное. В виртуальности это всё почти ничего не стоит, и мало кого интересует какая-нибудь старенькая отечественная машина двадцать второго века, когда можно позволить себе стильный электромобиль с автопилотом и нейроуправлением, оснащённый искусственным интеллектом Армстронг или каким-нибудь ещё.

«Главное, чтобы не Амальгама», – горько шучу я про себя и окидываю взглядом шоссе.

Папа часто ездил здесь на работу. Ещё одна причина, почему мы живём… жили здесь, а не в центре: в соседнем городе находились предприятия, которые занимались космическим машиностроением. Папа был большим начальником на одном из них. А когда люди стали осваивать Венеру, в эти предприятия влили столько денег, что его зарплата стремительно взлетела, да и всякие льготы от государства подъехали.

Теперь же всё это лишь иллюзия. Виртуальная квартира в виртуальном мире. Сломленный отец, который тихо меня ненавидит, хоть и не говорит этого вслух. Искусственная мама. И полный вагон проблем с кукухой в мои шестнадцать лет. Хотя у кого их сейчас нет?

Я иду по ненастоящей, но такой осязаемой плитке и спускаюсь в метро. Раньше я предпочёл бы автобус, но в Homeland метро бесплатное и куда более быстрое. Тем более, я собираюсь в центр.

В кармане вибрирует телефон. Я достаю из кармана маленький свёрток и разворачиваю. Он представляет из себя сплошной дисплей размером с ладонь и весом в пару грамм. Смотрю уведомления – пришло сообщение от Серёги.