Девушек звали оригинально — Киска и Рыбка. Да-да, вы не ослышались. За все время полета на Юму и, скажу больше, в течение всего периода пребывания на данном курорте, сестренки ни разу не обращались друг к другу как-то иначе. Разумеется, я не преминул полюбопытствовать и навел справки, в результате чего оказался обладателем карточки с настолько зубодробительными немецкой фамилией и русскими именами, что предпочел забыть полученную информацию как страшный сон. Так что, когда я буду говорить, что решил приударить за Рыбкой, не воспринимайте меня буквально, пожалуйста!

Вообще-то Киска, с ее медово-золотистым каре, несколько длинных прядей которого заплетались в тонюсенькую косичку, спускавшуюся из-под прически на лопатки, приглянулась мне куда больше. Рыбка уделяла собственной симпатичной внешности не меньше внимания, но лично меня торчащие во всех возможных направлениях волосы (к счастью, стриженные довольно коротко) никогда не приводили в бурный восторг. Но поскольку Моргана они, судя по всему, не привели ни в какой восторг вообще, я самоотверженно пожертвовал собой, переключив свое внимание с прилизанной близняшки на растрепанную. Ничем иным в облике своем девочки друг от друга не отличались, а что касается характера, то моя оказалась даже спокойнее, чем Морганова. Как это ни странно. Наверно, внутреннее компенсировалось внешним.

— Амано, ну присмотрите за Рыбкой; она же плавать не умеет!

Пронзительный визг, донесшийся со стороны акватории, заставил меня вздрогнуть. Так и есть, Киска резвится в синих волнах, в то время как ее сестренка опасливо барахтается на мелководье.

Приходится со вздохом покинуть уютный шезлонг. Сплошные парадоксы — и никакой релаксации! Ладно, долг воздыхателя всегда дорого обходится. Хотя по сравнению с тем, что ожидало нас вечером...

Народ на курорте собрался пестрый, но преимущественно из высших кругов, — впрочем, так здесь и заведено. И нет чтобы отдыхать, подставляя спинку и брюшко (а у некоторых так даже целое брюхо) ласковому юмскому светилу, равномерно бронзовому с утра до вечера. Куда там! Балы, приемы, светские рауты... Дома не напраздновались, что ли? Одно слово, аристократия. Местечко-то такое, что и мне не каждый год по плечу, а Кейн со своей пожизненной привычкой к зарплате работника Архива вообще только и делает, что зрачки расширяет. Что для зрения полезно, а вот для репутации... Косятся уже как на выскочек, и это с учетом моего гардероба, а также шмоток, втиснутых в дорожную сумку моего напарника — а раздобыл я их далеко не в секонде! Помнится, Барбара давно уже угрожала мне административными взысканиями, если я не приведу физический облик ее племянника в порядок. Ну, я и привел! И на месте владельцев обширных кошельков, родословных, а также брюшек, зверски утрамбованных в дорогие костюмы, я бы на двоих красивых, подтянутых, с иголочки одетых мальчиков смотрел далеко не так! В смысле с завистью. И вообще, пропустите нас, дяденька портье! Сами мы неместные, но на прием приглашены! Точнее, за уши вытянуты на оный двумя энергичными особами, тоже, как выясняется, из высших кругов.

— Канделябры...

— Угу, на редкость гнусный вертеп! — поддакиваю я. Едва очутившись в холле отеля, где проводился прием, наши спутницы ринулись в дамские комнаты пудрить носики, пообещав разыскать нас, как только справятся с этим нелегким делом. Правильно, мозги-то нам они уже запудрили! Что мы здесь делаем, объясните кто-нибудь?! Есть здесь живые, нормальные люди?

Оказывается, есть. Как минимум один — тоже, подобно нам, прислонившийся к фальш-колонне у самого входа. Средних лет, но очень хорошо сохранившийся, смуглый, гибкий и поджарый. Как пес. Явно не из собравшегося здесь интеллектуального большинства. И явно подпирающий колонну не из смущения или незнания, чем бы заняться: пронзительно-черные глаза внимательно осматривают человеческое стадо, пасущееся вокруг. Останавливаются на нас, я успеваю за секунду до этого уставиться на Моргана. Похоже, вышло чересчур восхищенно, ибо последний тотчас же переводит растерянный взор на меня. Боковым зрением наблюдаю, как глаза незнакомца задерживаются на нашей паре — секунд на десять, не более того, после чего взгляд продолжает свое плавное путешествие по залу.

— Чего уставился? — Голос Кейна отрывает меня от зачарованного созерцания центральной части моргановской физиономии. — У меня что, нос в чернилах?

— Какой такой нос?

Мужчина, наконец, перестает быть элементом интерьера и лениво удаляется в противоположном от нас и входа направлении, куда-то в глубину холла, где затерялись и наши близняшки. Что не может не радовать: увидели бы они, как я пялюсь тут на своего напарника, стало бы у нас на двух подружек меньше. Это я вам точно говорю, по опыту восьми месяцев совместной работы! Надо же, целых восьми... Но даже ему я не возьмусь, пожалуй, объяснить, что насторожило меня в неизвестном.

— Амано, ты долго намерен любоваться моим нездоровым румянцем? — Знакомое шипение. Так-так, судя по длине и построению фразы, моя вторая половина, мягко говоря, в легком недоумении, граничащем с тяжелыми (для вашего покорного слуги) последствиями. Интересная тенденция — и одна из величайших загадок цивилизации: чем раздраженнее Морган, тем более четкой и емкой становится его речь. В расслабленном же состоянии парень и двух слов связать не может, — по крайней мере, вслух и в моем присутствии. Возникает вопрос: что и когда я ему сделал? Можно подумать, в песочнице совочком огрел в далекие годы детства. А чем не гипотеза? Надо порасспросить, в каких краях протекала река первых лет его жизни, — а то, мало ли что... Пойдем тогда к психиатру. Под ручку.

— Все-все, я уже закончил любование! — торопливо хватаю сверкающего глазами и собирающегося гневно удалиться напарника. — И вполне у тебя здоровый румянец, можно сказать, здоровенный... на пол-лица!

Откуда-то сбоку раздается сдавленное хихиканье. И как они подкрались? Что за невезуха...