Конечно, не торопится. Куда ему торопиться? Жених завидный — и при красоте, и при деньгах. От женщин покоя нет. Да и от мужчин.
— Меня совершенно не интересует твоя личная жизнь. И все остальное тоже.
— Взаимно. — Он улыбается уголками губ.
— Чему обязан визитом? Отчет еще не готов, а больше нам обсуждать нечего.
— Тамико бушует.
— На тему?
— Как же! А то сам не знаешь? Позвонила мне и рассказала жуткую историю о том, как Джей меня домогался, а потом из душа пришел какой-то голый парень, повис на нем и начал хамить...
— Ни слова правды, — меланхолично возразил я.
— Ни одного?
— Ни одного! Во-первых, я был не совсем голый. Во-вторых, пришел не из душа, а с улицы, где вымок как мышь. В-третьих, никто ни на ком не висел. И уж тем более не хамил!
— Так-таки и не хамил? И не висел? — Амано ехидно сощурился. — Тамико показала мне запись, между прочим, так что отпираться бессмысленно!
— Вот что, господа хорошие! — Я грозно (как мне казалось) скрестил руки на груди. — Тот из вас, кого я милостиво пустил переночевать, может либо оставаться и молчать в тряпочку весь оставшийся вечер и ночь, либо убираться восвояси! А тот, кто вторгся без приглашения, немедленно покинет квартиру или...
— Или — что? — Брюнет поднялся из кресла и подошел ко мне вплотную. — Ты меня вышвырнешь? Не верю — силенок не хватит. Какие еще варианты?
— Сам уйду!
Я вышел в коридор и, сдернув с вешалки куртку, выперся на свежий воздух.
Хорошо, хоть дождь закончился. Ну и что прикажете делать? Пойти в гостиницу? Бесполезно: на носу осенняя ярмарка — и все места давно заняты. Попроситься к Барбаре? Представляю себе ее лицо... Нет, проще повеситься!
Ну почему я все время попадаю в глупейшие ситуации? Наверное, потому что дурак... По доброте душевной согласился помочь Джею, а что в итоге? Сам оказался на улице! Как это называется, если не идиотизм? Все, завтра же пойду и подам рапорт о переводе куда-нибудь подальше. Пусть это будет полицейский участок посреди ничего, но мне до чертиков надоело каждый день выслушивать одни и те же насмешки! Хватит! Думаю, отец меня поймет. Сестры, конечно, поворчат для вида, но особенно протестовать не будут. И заживу как все люди — скучно, но спокойно. Никто не будет ехидничать по поводу моих несуществующих пристрастий, не будет сочувственно кивать. Да, так и сделаю. Как там называлась дыра, из которой пришел уже пятый запрос на офицера?
Тьфу! И до каких же пор меня будет преследовать это слово?! Какое? «ДЫРА»! Во всех возможных вариантах.
И все из-за чего? Из-за нелепой оговорки, слетевшей с моих губ во времена туманной юности. В присутствии свидетеля, которого следовало бы задушить на месте! Впрочем, Рэнди и тогда уже отличался габаритами, которые не оставляли мне ни единого шанса в прямом столкновении.
Но на кой черт этот великовозрастный ребенок начал вспоминать детство при моем напарнике? На кой черт, я спрашиваю? И лапша сведений, совершенно не предназначенных к публикации, повисла на ушах Амано. И все бы ничего, если бы он забыл... или хоть сделал вид, что забыл.
Можете представить себе мой стыд, когда на совершенно безобидный вопрос Барбары: «Так что насчет этих самых дырочек? Сколько их оказалось, в конце концов?» (Имелись в виду отверстия для крепления пластин отражателя, увеличивая количество которых вдвое, умельцы-контрабандисты ухитрялись провозить нехилые партии запрещенных товаров.) Так вот, когда из уст Барбары прозвучало кодовое слово, да еще в таком контексте, Амано согнулся пополам. Реально согнулся — впечатавшись лбом в стол. Но настроения ему не испортила даже вскочившая шишка, потому что мой напарник, захлебываясь слезами, простонал в ответ на искреннее недоумение присутствующих: «Ага... сколько? Три или пять?».
Признаться, я бы не сразу сообразил, о чем идет речь, если бы вообще сообразил. Но на лице Рэнди появилась такая гримаса... Видели когда-нибудь виноватую радость? Очень виноватую и очень радостную. А я увидел. И вот тогда понял все и про всех. Сразу. И как у меня хватило выдержки закончить доклад? Сам себе удивляюсь.
Но с Амано я потом долго не разговаривал. Недели три. Да и сейчас не разговариваю. По возможности. Потому что он... Он-то со мной разговаривает. И никак не может понять, на что я обиделся.
Тьфу!
— Далеко собрался? — осведомился Амано, возникший у меня на пути.
— Тебе-то что за дело?
— Нужно же знать, какие вещи собирать! — ухмыляется он.
— Какие еще вещи?
— Теплые или не очень? Там погода как? Шалит?
— Где?!
— Ну, ты идешь и бормочешь: «Уеду... уеду...» Так я и спрашиваю: насколько далеко?
— Тебя не касается!
— А я думал, что напарники ничего не должны друг от друга скрывать. — Улыбка становится еще шире и лукавее.
— С завтрашнего утра ищи себе другого напарника! А можешь начать прямо сейчас!
— Ты серьезно? — Голубые глаза тревожно щурятся.
— Как никогда!
— Да, дела... А ты, часом, не заболел?
Он протягивает ладонь к моему лбу, и я рефлекторно отшатываюсь:
— Да пошел ты... со своей заботой.
— Старшим грубить нельзя! — нравоучительно замечает Амано.
— Это кто здесь старший?
— Из нас двоих? Я, конечно!
— Это, по какому же признаку?
— По жизненному опыту!
— Ой, держите меня! Старше он... Женись сначала! Джей сказал, что тебе сестра невесту подыскала, вот и займись!
— Будь послушным мальчиком, Мо... Сейчас пойдем домой, ты спокойно сядешь за стол и напишешь отчет. Ну, или просто ляжешь спать и тихо проспишь до утра, а утром, как ни в чем не бывало, придешь на работу и будешь мило улыбаться... — Он делает шаг ко мне, я отскакиваю назад.
— Не буду!
— Не буянь, а то сдам тебя в участок — и проведешь ночь в неуютной камере.
— Лучше храпеть в камере, чем выслушивать твои нотации!
— Вот как? — Его взгляд холодеет.
— Ты мне осточертел! Видеть тебя больше не могу! — И в самом деле, не могу. Перед глазами все плывет.
— Странно... Раньше я не замечал за тобой склонности к истерикам, — задумчиво констатирует Амано.
— Это не истерика! Я говорю то, что думаю!
— И давно?
— Всегда!
На выдохе легкие вдруг охватывает огнем. Едким и очень болезненным. И я понимаю, что не смогу вдохнуть. Возможно, ни разу больше... К горлу подкатывает ком какой-то горькой слизи. Ладонь Амано все же дотягивается до моего лба, и я слышу:
