Преимущество в численности было не на нашей стороне: соотношение сил было один к пяти. Наши лучники дали несколько залпов. Но что могут сделать сотни стрел, когда бандиты скрывались под кронами дубов и вязов? Тогда я приказал одному отряду следовать за мной, а остальным дожидаться у опушки. Что делают с волками, засевшими на одном укромном месте? Правильно: их выкуривают с противоположной стороны!

Один со своим отрядом из десяти всадников влетел я в самую гущу разбойничьего тыла! Мы мчались во весь опор и не щадили никого… Побросав факелы на стога сена, мы волоком протащили живой огонь по земле. Все вспыхнуло быстрее, чем занимается лучина! Лесной пожар охватил огромную площадь, все покрылось дымом. Но ничто не брало ни меня, ни моего бравого коня! Мой отряд кто пал в боях с сопротивлявшимися, кто отстал, кто бросился на свежий воздух. Я же мчался неудержимый, неодолимый, круша все на своем пути. Да, доля Рыцаря Лилии – не предаваться мечтам и нюхать цветочки, но нести справедливость и закон там, где он нарушался. Железной рукой я вырывал сорняки, что охватили лес в этих пределах. Видели бы вы, как радовались местные крестьяне! В этом и состояла главная рыцарская честь: быть защитником слабых и угнетенных и служить порядку. Иначе я бы потерял всю силу. Так мне молвила прекрасная дева.

Тут и произошло то самое событие, что всех так всполошило. Лагерь оживился. Копейщики занимали передовые позиции, лучники – возвышенности, а рыцари осматривали доспехи и проверяли остроту мечей. Мимо меня прошли Роланд с графом Оливье. Они все спорили. Оливье с пронзительными голубыми глазами, как небо в летнее утро, смотрел тревожно. Его волосы, словно отлитые из золота, свободно струились по широким плечам, обрамляя точеное совершенное лицо. Он был высок и статен, с широкой грудью и мускулистыми руками, как и подобает воину, который видел много битв на своем веку и вышел из них победителем. Он обладал мудростью и мигом оценил соотношение сил не в нашу пользу. Роланд бесстрашно шел чуть впереди него, как и подобает военачальнику. Широкоплечий, высокий и горделивый, он был воплощением французского рыцарства и воинской доблести. Благородное и мужественное лицо с квадратной челюстью и высокими скулами не дрогнуло. Роланд высоко поднял подбородок и выпрямил спину, готовый защитить своего господина и страну. Его сверкающие доспехи, нагрудник и поножи были выкованы из лучшей стали. На боку висел грозный Дюрандаль, неизменный его спутник во всех сражениях, а голову укрывал шлем с плюмажем.

– Привести моего скакуна Вельянтифа! – крикнул Роланд. – Все! По коням!

К той минуте архиепископ Турпен уж благословил всех французов и освятил крестом. Я тоже встал со всеми вместе с земли и седлал своего Люциуса.

А Роланд мчался уж долиной на скакуне. Меткое копье он грозно поднимал вверх, целясь острием в небо. Белый значок задорно играл на ветру, а бахрома свисала до рук и плеч.

Первым пострадал за свое бравурство Марсилиев племянник Аэльро. Он мчал во весь опор впереди войска мавров и злой бранью осыпал наши ряды:

«Эй, трусы, ждет вас ныне смертный бой.

Вас предал ваш защитник и оплот:

Зря бросил вас в горах глупец-король.

Падет на вашу Францию позор,

А Карл простится с правою рукой».

Что еще могло возжечь негодованием дух Роланда, как не такое оскорбление короля? Для него это было все равно что красная тряпка для быка! Вельянтиф, понукаемый острыми шпорами графа, пустился в галоп, быстрее молнии сократил расстояние, и копье нашего предводителя раздробило щит язычнику, раскололо доспех, прорезало ребра, пронзило грудь насквозь, от тела отделив хребет спинной, вышибив вон злую душу из сарацина.

Тут вновь, как в песне о Роланде, услышал я воззвание Роланда над мертвецом:

«Презренный, ты сказал о Карле ложь.

Знай, не глупец и не предатель он.

Не зря он нам велел прикрыть отход.

Да не постигнет Францию позор!

Друзья, за нами первый бой! Вперед!

Мы правы, враг не прав – за нас господь».

Аой!

Тут и началась та страшная сеча, подробности которой донесли до нас легенды. Прервите здесь дыханье ровное и перечтите то повествованье: удары доблестных мужей, налеты врагов, ярость и беспощадность, безумие и отвага, что накрыли узкую теснину у маленького поселения Ронсесвальес.

Древние горные породы взрыхлили конские копыта, окропили теплой кровью поверженные други и недруги! Сколько их пало, наших товарищей в цвете лет! Сколько их не дождутся матери и жены!

В пылу сраженья темного неисчислимые воинства все приступали к нам, ведомые уже самим Марсилием. В бой вступили наши пэры. Я рядом с ними. Сражался как лев. Но числом нас превосходили. Великие потери мы несли, усеяв весь луг телами рыцарей. Пали и многие из пэров. И в роковую минуту, когда вражьи силы обступили нас со всех сторон, Роланд наконец сказал:

«Возьму я Олифан

И затрублю, чтоб нас услышал Карл.

Ручаюсь вам, он повернет войска».

Тут-то Оливье и принялся попрекать Роланда за прежнее сумасбродство. Разгорелся спор. Тогда-то я воткнул свой меч в землю. От страшного удара пошла она трещиной. Никто в пылу того не замечал, как опустился я на одно колено, обратив глаза к небу в мольбе:

– Дева, что дала мне силу, что сделала тем, кем я стал в чудесном мире бесконечных чудес. Услышь меня на этой земле, омытой кровью моих братьев! Пришла та самая минута, когда я открываю свои уста, о чем и предупреждала ты! Мое сердце разрывается от боли. Если еще не поздно, сделай так, чтобы силой наполнился рог Роланда, чтобы ссора их не помешала ему воззвать на подмогу! Если мавры нас здесь одолеют беспощадно и в тыл ударят королю, то вся Европа обречена на гибель и не родится с Возрождением новая жизнь!

Мой голос дрожал от самых тихих нот до верхнего до, но, казалось, никто того не слышал. В земную трещину, как в губку вода, уходили все звуки.

Но вы, конечно же, захотите узнать, к какой же Деве я обращался?

Когда мне было десять лет, а сновидения стали такими живыми, что захватили все мое детское воображение и чувства, и произошло событие, перевернувшее всю дальнейшую жизнь. И не только мою.

Мама отправила меня сбегать в соседнюю деревню к тете за маслом. У той оно выходило превосходнейшее, топленое, с таким янтарным оттенок, что сверкало на солнце, с такой карамелизацией и ореховым привкусом, что даже самое пресное блюдо приобретало необычайный вкус.

Уже второе лето, как я мотался туда-обратно наравне со старшим братом и сестрой. Но брат уехал с отцом в город, а сестра помогала маме по хозяйству. Да и ничего особенного не было в такой прогулке. Всего-то каких-то пять километров в одну сторону. Для молодых ног плевое дело! Тем более что дорога пролегала, пусть и петляя, по равнинам да небольшим взгорьям вдоль нашей мелкой речушки, в которой разве что ноги мочить. На лужках мирно паслись овцы, коровы болтали хвостами, отгоняя приставучих слепней. Жар стоял нестерпимый.

Ничего удивительного, что я решил сойти с хоженой тропы и побрел вдоль речушки, временами шлепая прямо по ней босыми ногами. Маленькие детские ботиночки из кожи я бережно нес в руках. Не дай бог, что с ними сделаю, от отца достанется изрядно не только на орехи!

– Странно! – пробормотал я вслух, когда заметил, что иду по речушке, а вода мне добралась уже до коленей. – Такого здесь не было на той неделе!

И правда: из воды то и дело выступали камни, которых я не помнил, а вдоль берега склоняли головы почтенные ивы, в то время как мне казалось, что тут стояли молоденькие деревца. И чем дальше я шел, тем становилось все запутанней: один за другими на той стороне речки (уже не речушки) вырастали пригорки и вересковые холмы – каждый последующий выше предыдущего! А следом пошли невысокие кустарники и целые рощи маслин. Зеленые ложбины меж ними манили свежестью утра.

Вдали я расслышал какой-то чудный звон и направился туда. Точно бабочки порхают по полевым цветам и стряхивают с них пыльцу! Моему детскому любопытству не было границ.