Она явилась мне верхом на коне, когда я взобрался на очередной пригорок. В тени величественных дубов, укрытая от палящих солнечных лучей, явилась она – прекрасная леди! Вы же знаете, что ребенком проще увидеть настоящую красоту? Когда еще не властвуют над нами мощные стихии страсти?

И вот как раз в тот день она произвела на меня то впечатление, которое производит сияние нимба над головами святых на фресках на добрых людей! Она запала мне в самое сердце. Ее платье из лилового шелка и нежно-розовый бархатный плащ укрывали хрупкую фигуру. Волосы цвета зрелой пшеницы ниспадали на молочные плечи. Конь ее, что не уступал чистотой цвета белоснежным шапкам гор, грациозно ступал вдоль лесной рощи. Что меня потрясло вдвойне: его седло и уздечка казались полупрозрачными, кожа блестела, как от росы, а кончики прядей на гриве заканчивались фиалковыми колокольчиками. Именно они так чудно звенели!

Можно ли сказать, что моя детская неокрепшая душа была потрясена до самого основания? Едва ли не без чувств упал я ниц на землю перед такой красотой. И лежал, не шелохнувшись, пока она не произнесла:

– Встань, юный Паскаль!

– Вы знаете мое имя, госпожа? – удивился я.

– Я знаю не только твое имя, но и твои самые сокровенные мысли, и твою душу, юный борец за правду! Наша встреча здесь не случайна. В очередной раз… Ты, конечно, не помнишь наши славные возлияния на извергающей лаву горе?

– Нет, госпожа. Я бы вас не забыл, если бы увидел!

– Ты уже не так юн в этот раз. А то, может, и вспомнил бы меня… Но я была занята, не могла явиться тебе раньше.

– Чего же вы желаете, госпожа? Я готов послужить вам… вот только мне бы сходить за маслом к тете…

– За маслом к тете? – прекрасная дева так весело и от души рассмеялась, что мне стало неловко, будто я притащил хворост вместо камина на шикарно накрытый стол, где собрались уважаемые люди. – Не за этим ты здесь, чтобы таскать масло. Твое место займет вскоре твой младший брат.

– Ему же только шесть.

– О, дети быстро растут. Уж поверь моему опыту.

– Тогда чем же…

– Подай мне руку…

И она протянула руку такую нежную, такую неземную, пахнущую какими-то ароматными травами, цветами. Несмотря на то, что голова у меня кружилась, я не забыл пару уроков этикета, которые давала мне матушка в свое время, и постарался проявить всю галантность, на которую был способен. Судя по всему, дама осталась довольна.

– Я хочу тебя наградить, но для этого ты должен что-то сделать. Сыграй мне на лютне, Паскаль.

Каково же было мое удивление, когда рядом с раскидистым деревом, в тени которого мы расположились, я обнаружил лежавшую в густой траве лютню. Точно странствующий бард намеренно оставил ее здесь, зная, что она пригодится именно в этот день. Я, конечно, видел несколько раз, как играли проезжавшие мимо нашей деревеньки странствующие певцы и музыканты… но одно дело видеть – другое дело осуществить самому! Не знаю, что со мной произошло, но в ее присутствии у меня появилась какая-то тайная смелость, решимость, готовность пробовать новое, даже если прежде никогда не делал такого. Смело я взял музыкальный инструмент, зажал несколько струн и четырьмя ударными пальцами сделал пару переборов. Странное дело: раздались вполне себе музыкальные звуки! Я закрыл глаза, отрешился от всего и… перестал чувствовать свои пальцы… музыка лилась, казалось, сама по себе, окрашивая воздух гармоничными тонами. Зазвенели серебряные колокольчики, а дева запела такую чарующую песню, что мое воображение разыгралось не на шутку.

Она пела, что зовут ее Вивиен , хотя имен у нее много, что некогда я был ее Ланселотом, но позабыл те времена. Что земля французская вскоре потребует от меня подвига самоотверженности, и для этого она вновь явилась. Но мне предстоит возмужать.

Когда я открыл глаза, то все окружающее плыло как будто в призрачной лиловой дымке. Я видел только блестящие глаза прекрасной девы.

– В награду я разрешу тебе поцеловать меня, Паскаль, – улыбнулась дева, – и ты ступишь на путь Послушника, который приведет тебя к такому могуществу, о котором ты и не помышлял. Ты послужишь своей стране. Ты обретешь и личное счастье. Хотя… оно будет и недолговечно. Или же можешь закрыть глаза и развернуться в обратную сторону. Ты выйдешь на прежнюю дорогу к тете, станешь почтенным крестьянином и ни в чем не будешь нуждаться всю оставшуюся жизнь. Но ты позабудешь о прежних мечтах. Все это останется в твоей памяти как детское дурачество.

Я сделал шаг навстречу к ней. Она слегка подняла руку, как бы давая понять, что не договорила.

– Но если ты поцелуешь меня, то ты станешь моим слугой на долгих семь лет, оставив родных тебе. Только так ты изменишься полностью.

– Что такое семь лет? – радостно вскрикнул я. – Ради такого услужения я бы отдал и всю жизнь!

И я прикоснулся к ее устам. Мир бешено завращался, обретя настолько красочные силуэты, что я почувствовал, будто с глаз спала какая-то плотная пелена. Небеса были неописуемо чисты и отливали самым голубым цветом, что я видел. За каждым деревом я чувствовал, как ползают крохотные мурашки, пробегают зверьки лесные, а трава чутко шевелится под легкими порывами ветерка.

– Садись позади меня, – и она запрыгнула на своего белоснежного коня. – Мы отправимся в страну, которую ты видел только во снах.

Ее слова оказались сущей правдой. Мы помчались быстрее ветра. Где найти слова, чтобы описать как быстро менялась вокруг местность? Летали ли вы во сне? Это ощущение окажется наиболее близко к тому, что я испытал. Конь несся по воздушной закрученной спирали, но вместе с тем и весь мир летел по этой же спирали. Думаю, если бы меня бросили в морскую пучину, где бушует водоворот, да вывернули бы его наизнанку, да великанской силой пустили бы по землям и лесам, то я, оказавшись там, примерно так же видел бы мелькавшие мимо меня верхушки деревьев, проторенные дороги, овраги, ущелья, долы и равнины, крыши домов и башни замков, городские площади и портовые склады, всю невероятную кипучую жизнь, что происходила на земле, и в которую я проникал каким-то новым, неведанным мне прежде чутьем, помимо тех пяти чувств, которые работали теперь на пределе.

В какой-то миг краски перемешались, будто попали в одно огромное ведро. И из ярких, разноцветных стали едва ли не серее горного склона, у подножия которого мы оказались. Широченная ровная дорога шла прямо, плавно огибая его. Тут плясали всевозможные солнечные зайчики, на каждом шагу плавали лужайки из зеленого бархата, по краям росли такие пестрые цветы, что после прежней серости у меня пятна заплясали в глазах. Хотелось прыгать, веселиться. Одни фигуры шли по ней, другие бежали. Дорога оказалась настолько широкой, что глаз не охватывал всю ее целиком: тут находилось место всем и каждому; притом и однообразие на ней едва ли встречалось, если только не задаться такой целью. При переходе от одного места к другому вспыхивали плоды для любых чувств. Пожалуй, запросто и всю жизнь на ней провести! Редкие ответвления от нее сворачивали на такие же прямые пути, которые вели к резким обрывам в пропасть, что зияла бесконечной чернотой, охватывая гору невиданных размеров и высоты. Другие ответвления вели в болотистую местность и терялись там.

– Широка дорога жизни, не правда ли, мой юный друг? – заметила Вивиен. – И сколько по ней идут?

Я еще раз посмотрел – и действительно: теперь увидел, какое огромное число народа было здесь. Но куда же подевались все площади, дома, башни?

– По ней можно идти долго. Пока не устанешь, – показала прекрасная дева на несколько фигур, – и не свернешь на одну из боковых троп. Но и на прямом ее конце не ждет ничего другого – он лишь предназначен для наиболее терпеливых и желающих перепробовать все краски мира.

– А то что? – показал я на резкие, кривые, узкие ответвления от основной дороги, которые шли там, где она примыкала к горе. Там карабкались несколько одиноких фигур. Может быть, я и не заметил бы их, но мое зрение стало таким острым, как у орла.