Видар медленно терял рассудок, самообладание, все те фундаментальные крупицы, что пока ещё позволяли держаться на плаву и не блевать каждый раз после выполнения очередного задания Тьмы. Растерзать младенцев? Обрушить катаклизм? Лишить Мятежников ног, чтобы те ползли на руках до трона самозванки, возомнившей себя Истинной Королевой? Да, хоть каждый час. И это ещё называлось «пощадой». Видимо, Тьма решила по полной оправдать его прозвище, отрываясь буквально на каждом, кто не так скосит глаза.

Первая и Пятая Тэрры сразу вступили в новый мир Тьмы. Оба короля подавляли волнения в своих странах. Находились и Мятежники, которых Видар и Паскаль, в лучшем случае, лишали права голоса, а в худшем — жизней. И только приближённые двух королей знали, что другого выхода пока что просто не было. Видар придерживался собственного плана, но спасти всех не мог, да и героем, в конце концов, не слыл, особенно теперь. Раскрывать карты перед странами достаточно опасная затея, особенно когда сторонников Тьмы становилось больше и больше.

С каждым днём всё это походило на вальс со Смертью. Ипока чтовёл Видар.

Вторая и Четвёртая Тэрры превратились в оплот дляОрдена Мятежников, несмотря на недавнее обещание королю Видару — во всём поддерживать его. Они считали, что король обезумел от горя, не справившись с болью потери. И отчасти были правы.

Ожесточенные бои вспыхивали и угасали. Пятитэррье превратилось в бензин. Огнём для которого служил Видар Гидеон Тейт Рихард.

В замке все сторонились Видара. Не притрагиваться к еде он предпочитал один, за закрытыми дверьми кабинета. Там же всё и крушил каждый раз, когда осознавал, что зелье заканчивалось. Тётушка До старалась суетиться как можно меньше вокруг короля, но не от страха, от жалости. Когда Видар сталкивался со слугами, те поспешно отводили глаза, но не от ужасающих деяний короля, их глотки сдавливало от горя, которое их королю снова приходилось переживать снова и снова.

Каждый день его Тэрра разрушалась. Каждый день он стягивал трещины и возвращал первозданный вид разрухе. Онне смогпохоронить свою любовь. Каждый вечер, возвращаясь с заданий Тьмы он проходил через один и тот же ритуал: стоял на коленях перед кроватью Эсфирь, целуя костяшки бледных ледяных пальцев; затем укреплял чары холода, чтобы избежать разложения; выходил из покоев на ватных ногах, заходясь в беззвучном вое; наощупь возвращался к себе, заливал зелье и снова просил прощения. Безостановочно. В иступлённом сумасшествии.

Видит Хаос, он всё-таки был слабаком и с радостью тонул в горе.

— Видар? — Себастьян застаёт друга, сидящим в центре созданного им хаоса из бумаг, стекла, поломанных статуэток и раскиданных перьев. — Демон тебя дери! — он подрывается к нему.

— Вон. Если ты пришёл сказать, что демоновы камелии снова не дали результата, то пошёл вон! — Видар не открывает глаз.

Его раздражает долбанное беспокойство. Выводит из себя жалость. Хочется простоперестатьчувствовать.

Несколько недель Румпельштильцхен возился с отваром из камелий, сок которых клялся воскресить нежить. На четвёртый день Видар перестал верить в сумасбродную затею только потому, что в его жене не было сердца. Там нечего возвращать к жизни. На девятый — Видар потерял надежду. День назад Румпельштильцхен пришёл к выводу, что нужно нечто иное, нежели просто сок камелии. Он предложил похоронить Эсфирь.

И это резонно по многим причинам.

Во-первых, Тэрра прекратила бы разрушаться, почувствовав, что тело Верховной предано земле — это могло позволить Видару перестать мучать себя и хоть немного восстановить собственные силы. Во-вторых, Румпельштильцхен предложил пересадить камелии прямиком на могилу, дабы её корни сами потянулись к ведьме, высосав трупный яд и заменив его на собственный сок. Старожил клятвенно заверял странный способ (наверное, потому что так выглядело отчаяние). А в-третьих — до Тьмы (демон его знает как) дошли слухи, что похороны Эсфирь постоянно откладывались. Госпожа выражала недовольство, а Видар едва сдерживал порыв вцепиться ей в глотку.

Себастьян молча усаживается рядом с другом.

Он не знал, как именно нужно вести себя, что говорить… Страх дня, когда земля задрожит в разы сильнее предыдущих, а он найдёт друга со срезанной Меткой и перерезанной глоткой — брал верх над чувствами, заставляя молчать и стараться спрятать жалостливый взгляд.

— Сегодня опять? — тихо спрашивает Баш, опираясь затылком на ножку стола.

Боковым зрением видит, как Видар коротко и резко кивает.

Спустя несколько минут молчания Себастьян снова делает попытку к разговору:

— Слушай, я всё понимаю. И твой план хорош, честно, но не в том случае, когда ты еле дышишь!

— Могу не дышать, — хмыкает Видар.

Себастьян плотно стискивает зубы, замечая цвет глаз Видара — радужки не насыщались яркой синью величественных камней, как несколькими минутами ранее. Цвет пыльного василька медленно растекался по кайме, пока Баш с ужасом осознавал, что именно делал Видар над собой — пытался держать под контролем собственную душу.

Генерал горько усмехается, едва заметно покачивая головой из стороны в сторону. В том, кто сидел рядом — не осталось и крупицы от его друга. Там сидел Кровавый Король с безумным планом, который претворял в жизнь.

А план действительно балансировал где-то на грани с гениальностью и величайшей тупостью. Когда Тьма не смогла обнаружить Метку на его теле — Видар понял, что угодил в ловушку, хотя та и была соткана из благих намерений. Тьма требовала, чтобы он беспрестанно поставлял души — в их полной ярости и величии, ей нужны были абсолютно все, включая неугодные, а ему нужно воскресить ведьму, спрятать страшную тайну о том, что это возможно. Пока что Видару удавалось выдавать те крупицы, которые он отдаёт, за его слабость и неумение пользоваться даром магии душ. Тьма стремилась, чтобы тот больше практиковался и смог выучиться настолько, что в конечном итоге положит к её стопам миры.

Но Видар знал, что чем больше душ он отнимает, тем могущественнее становится новое сердце, магия, земля, а, значит, день, который Тьма посчитает собственной победой — послужит поражением. А Видар, несомненно получивший выгоду из своих «кровавых выступлений», займёт место Истинного Короля. Народ, на своей шкуре, прочувствовавший его ярость, гнев, злость — подчинится. В лучшем случае, это обернётся актом леденящего душу уважения, а в худшем — страхом, обращающим во прах все внутренности.

— Только попробуй, — рычит в ответ Себастьян. — Эффи явно не одобрит этого, когда вернётся из своего увлекательного путешествия.

— Не будь идиотом, Себастьян. Она уже должна была вернуться. Уже. И её…похоронывряд ли исправят ситуацию.

— Возможно. Но мы не знаем наверняка, мы не…

— Довольно, — Видар устало прикрывает глаза на несколько секунд, а затем опираясь на стол, поднимается с пола. — Пора искать Мятежников.

Себастьян сухо усмехается, зная, что под утро найдёт Видара на этом же месте. Что его взгляд снова будет стеклянным, он будет тянуть руки к воздуху, не понимая насколько устрашающе выглядит за пределами своей головы.

— Не забудь посмотреть в зеркало.

Видар едва поворачивает голову, когда открывает дверь. Себастьян поспешно объясняется:

— Там ты найдёшь их предводителя.

— Несомненно. — Видар скрывается за дверьми прежде, чем зрачки Себастьяна успевают расшириться от страха.

Он резко вскакивает на ноги, озираясь по кабинету, как сумасшедший, словно пытаясь найти подтверждение последним словам. Тщетно. Себастьян нервно одёргивает камзол, точно зная, что усилит охрану Видара. Но как защитить его от самого себя?

Видар тоже хотел бы знать ответ на этот вопрос, но вместо очередного копания в себе, поправляет тонкую магическую ткань чёрной брони. Он аккуратно обводит большим пальцем нашивку на груди — где поблёскивал новый герб страны — чёрная лилия в переплетении ветвей терновника.

Благодаря зелью перемещения, он уже стоял на пороге поместья, которое ненавидел всей душой, но, по Вселенской иронии судьбы, вынужден был посещать по каждому зову не менее ненавистной особы.