Мы отпраздновали Сретение в небольшой часовне Министорума, зажигая одни свечи, чтобы приветствовать наступление нового имперского года, и другие — чтобы помянуть усопших этого городка. Эмос и Биквин читали за упокой всех экклезиархов, оказавшихся среди погибших. Бур со своими техножрецами пришел помолиться вместе с нами. Магос воспарил к хорам, устроенным под огромной статуей Бога-Императора, чтобы вести нас в молебне.

Я был обеспокоен и чувствовал постоянное напряжение. Отчасти потому, что мне уже не терпелось приступить к реализации своих планов, но также и из-за тайн, открытых мне Гло. Многие, очень многие принадлежали тьме. Я понимал, что стал другим человеком и что эта перемена необратима.

Но мне приходилось учитывать и то, что еще год назад — всего лишь год, хотя мне и казалось, что прошло куда больше времени, — я был беспомощным узником суровой Карнифицины, и Сретение промчалось тогда мимо прежде, чем я осознал это.

Тем человеком я тоже уже никогда не буду, и эту перемену вызвали вовсе не нашептанные секреты Понтиуса. Какая бы тьма ни плескалась в моей голове, лучше было находиться здесь, в компании друзей и союзников, быть сильным, готовым и укрепившимся духовно.

У нас не было хормейстера, чтобы сыграть на органе, поэтому Медея принесла главианскую лиру своего отца и сыграла Святой Триумф Золотого Трона, чтобы мы могли спеть.

Той же ночью мы устроили застолье в трапезной Адептус Механикус и отметили наступление 341.М41. Максилла, остававшийся на своем посту на борту «Иссина», прислал нам челнок с угощениями, а также сервиторов, чтобы прислуживать нам. Один из них сообщил, что с наступлением полуночи обширный метеоритный шторм наполнил небо, осветив своими огнями ночную сторону Синшары. Нейл прорычал, что это дурное предзнаменование, а Иншабель настаивал, что — хорошее.

Думаю, это главным образом зависит от того, из какой части Империума вы родом.

Мои сотрудники провели следующие два дня, упаковывая вещи и готовясь к отбытию, но мы с Эмосом еще должны были посетить церемонию посвящения в храме Адептус Механикус.

Сервиторы распевали псалмы на модулируемом бинарном коде и били в литавры. Магос Бур облачился в оранжевые одежды и накинул на плечи белую епитрахиль.

Он благословлял оружие, поочередно принимая одно, а потом второе из рук прислуживавших техножрецов.

Ожесточающая, ставшая теперь ничем иным, как украшенным пентаграммами силовым мечом, была поднята к свету, струившемуся из глаз статуи Бога-Машины. За ней пришел черед рунного посоха — шедевра Бура.

Навершие украшенного рунами стального посоха он сделал из электрума, выполнив его в виде солнечной короны. В центре ее был помещен человеческий череп, отмеченный тринадцатым знаком изгнания. Череп был собственноручно вырезан Буром из магнетического камня в соответствии со сканированным изображением моей головы. Он опробовал и отверг более двадцати различных телеэмпатических кристаллов, прежде чем найти тот, который, по его мнению, должен был соответствовать задаче.

— Красиво, — сказал я, принимая из его рук посох. — И на каком же кристалле ты в итоге остановился?

— На каком же еще! — сказал он. — Я вырезал копию твоего черепа из самой Плиты.

Он пришел в посадочный отсек, чтобы проводить нас. Мы и не думали, что наш боевой катер так надолго задержится здесь. Нейл и Фишиг уже заносили последние вещи на борт. Предыдущей ночью мы наконец нарушили астропатическое молчание, чтобы доложить Имперским Объединенным Каменоломням, Ортог Прометиум, Адептус Механикус и имперским властям о судьбе, которая постигла рудники Синшары. К тому времени, когда для восстановительных работ мог прибыть хоть кто-нибудь из них, мы уже должны были исчезнуть.

Бур попрощался с Эмосом, и старик шаркающей походкой направился к катеру.

— Не могу подобрать подходящих слов, — сказал я магосу.

— Как, впрочем, и я, Эйзенхорн. А что с моим... жильцом?

— Мне хотелось бы, чтобы ты сделал то, о чем я просил. Подари ему хотя бы возможность перемещаться. Но не больше. Теперь и навеки он должен оставаться нашим пленником.

— Очень хорошо. Надеюсь услышать вести о вашей победе, Эйзенхорн. Буду ждать.

— Гиард, пусть сохранят твои системы Святый Бог-Машина и сам Император.

— Спасибо, — сказал он и добавил то, что весьма озадачило меня, учитывая его абсолютную веру в технологию: — Удачи.

Я отправился к катеру. Он еще мгновение смотрел мне вслед, а потом скрылся, затворив за собой двери внутреннего люка.

Больше я никогда его не встречал.

От Синшары «Иссин» стремительно и нетерпеливо побежал к просторам Сегментум Обскурус. Рейс, прерываемый только дважды, продлился три месяца.

На Имшалусе мы остановились, чтобы передать все двадцать подготовленных посланий. Там же мы расстались с Иншабелем и Фишигом. Иншабель отправился к Эльвара Кардинал, чтобы приступить там к личному заданию, а Фишиг — пуститься в дальний обратный путь к Кадии. Могли пройти, месяцы, если не годы, прежде чем мы должны были увидеться снова. Расставание получилось печальным.

На Палобаре, пограничном перекрестке, полном торговых судов и караванов обскуры, охраняемых наемными боевыми судами, мы остановились, чтобы передать подготовленную карту экстремис. Пути назад теперь не было. Там я расстался с Биквин, Нейлом и Эмосом, которые по разным причинам должны были вернуться в Геликанский субсектор. Целью Биквин стала Мессина, а Эмос под присмотром Нейла отправился к Гудрун. Еще одно тяжелое расставание.

«Иссин» продолжал свой путь к Орбул Инфанта. Время проходило в ожидании и одиночестве. Каждый вечер собирались в столовой Максиллы и ужинали вместе остатки моей свиты: я, Бетанкор, Максилла и Унгиш. Последняя вообще была плохим собеседником, но даже Медея и Тобиус утратили свой задор. Они тосковали по остальным и, как мне кажется, понимали, насколько мрачные и тяжелые времена нас ожидают.

Я проводил дни за чтением в библиотечной каюте катера или играя в регицид с Медеей. И занимался с Ожесточающей в трюме, медленно отрабатывая приемы, привыкая к ее тяжести и балансу. Мне никогда не сравниться с мастером, рожденным на Картае, но я всегда был достаточно хорош во владении мечом. Ожесточающая оказалась особенным оружием. Я познавал ее, а она познавала меня. Через неделю она стала откликаться на мою Волю, проводя ее с такой силой, что рунные знаки пылали от проявлений ментальной энергии. Сабля обладала собственными желаниями, и, как только я извлекал ее и приступал к тренировке, становилось трудно помешать оружию колоть и кромсать так, как хотелось бы Ожесточающей. Она жаждала крови, а если и не крови, то, по крайней мере, радости сражения. Медея дважды за это время прерывала мои занятия, входя в трюм, чтобы узнать, не устал ли я и не желаю ли сыграть партию в регицид, и тогда мне приходилось удерживать рвущуюся к ней сталь.