Короче говоря, пьяный Витька рассказал первым встречным проходимцам историю верхнемакушкинского «самогонного колхоза». Свои последние слова он произносил уже на улице, а его новые «дружки» вели его под руки в ближайшую темную подворотню, чтобы ограбить говоруна и, конечно же, набить ему физиономию за его бестолковый и неумолчный язык.
Все бы так и случилось, если бы среди тройки уголовников не нашелся один умный. Он остановил едва не начавшуюся расправу и принялся подробно расспрашивать Витьку, что у него за село, много ли там народа и сколько «клиентов» из «Сытых боровичков» посещают село. Витька отвечал охотно, но, как и любой пьяный дурак, говорил не правду, а словно рассказывал о некоей золотой жиле, собственником которой – конечно же! – является он один, а остальные селяне просто пользуются его добротой и доверчивостью. Уголовник задумался… Очень вероятно, что он и его ребята кочевали по стране в поисках теплого места. Какая сила выгнала этих типов из их прежнего обиталища, так и осталось тайной, но несомненно, что главарь знал не только тюрьмы, в которых сидел, но и народ, который ограждала от него колючая проволока.
Тимофеевну выкупили у милиции уголовники. Трудно сказать, насколько удачно была подделана справка, в которой утверждалось, что один из них является внучатым племянником старушки, но, несомненно, и то, что вместе со справкой уголовники передали в милицию еще что-то куда более весомое. Затем эти бойкие ребята со знанием дела взяли под свою опеку «самогонный колхоз», захватив общественную бочку, и установили такие низкие закупочные цены на сдаваемый селянами самогон, что верхнемакушкинцы сразу вспомнили о давно забытом на Руси крепостном праве. Что же касается старушки Тимофеевны, то теперь она жила в полном затворе под присмотром «племянника» и не выходила из дома.
Обращение селян в прокуратуру ни к чему не привело. Закон не то чтобы не хотел связываться с заезжими уголовниками, он просто-напросто крайне неохотно поворачивал голову в сторону обиженного народа. У закона было множество своих, так сказать, личных дел, но ему все-таки нужно было показать, что он есть и поэтому милиция возобновила штрафы. Их почему-то брали только с селян и не трогали уголовников.
Борец за всеобщее равенство Иван Ухин сник и какое-то время не показывался на улице. Между тем «племянник» Тимофеевны быстро и на зависть всей деревне расширил производство своего самогона и практически прекратил его закупку у селян. Зависть мужиков превратилась в алкогольную тоску, и многие из них принялись хлебать свое доморощенное спиртное сами. Например, за пару недель дикого запоя Иван Ухин уничтожил почти весь свой запас не очень-то качественного спиртного не успевшего пройти очистку по методу бабушки Тимофеевны. Сивушные масла, страшное умственное и физическое напряжение принесло свои плоды: Иван вдруг понял, что движущей силой экономического производства является не соцсоревнование с его грамотами и копеечными премиями, и даже не объединение людей в простодушный колхозный коллектив, а жесточайшее, лишенное намека на гуманность, капиталистическое соперничество. Бывший коммунист Иван Ухин сжег свой партийный билет на синем спиртовом пламени и поклялся стать беспринципным дельцом. За окном лил проливной дождь. С треском ударила молния, и в доме погас свет. От руки Ивана с зажатым в ней горящим партбилетом, на стене рядом с телевизором, плясали жуткие, средневековые тени, напоминающие взлохмаченных ведьм.
– Все!.. – прошептал самому себе Иван. – Вы, сволочи, мне всю жизнь врали, а вот теперь я дураком быть все-таки перестал.
Тут он, не глядя на сатанинские, средневековые тени широко и истово перекрестился и, хотя женины иконы висели на восточной стороне комнаты, низко поклонился пустой западной стене…
Между тем «фирма» Тимофеевны, возглавляемая «племянником», в погоне за сверхприбылями, давно забыла о бабушкиных травах и стала впрыскивать в самогон супердешевую, заграничную «химию». Новая добавка имела довольно приятный запах, но наутро валила людей с ног страшной головной болью, а кое-кого, цепко ухватив за желудок, пыталась еще и вывернуть наизнанку. Отдыхающие «боровички» страдали, но продолжали пить. Увы, но людская разобщенность, наспех украшенная витиеватыми речами Михаила Сергеевича Горбачева, как нищенская сума дешевыми картинками, царила не только в Верхних Макушках, а во всей стране, так сказать в целом. Народ был похож на хрупкую сталь, но совсем не из-за своей природной слабости, а из-за обманутых надежд. Эту «сталь» закаляли не раз, не два и даже не десять, ее «закаляли» до тех пор, пока между зернами металла не образовалась пленка окислов. «Пережженная сталь» стала хрупкой, как стекло и была годна только в переплавку.
«Племянник» и его дружки продолжали слизывать сверхприбыли до тех пор, пока не пустили в «производство» раздобытую где-то по дешевке машину свекольной патоки трижды перешагнувшую срок годности, но годности не в смысле ее употребления, а в смысле безопасной утилизации на свалке. «Сытые боровички» наконец-то проснулись и вспомнили, что заповедь «не убий» обращена не только к людям вообще, но и к бесчестным продавцам в частности. Когда вдруг среди возмущенных селян оказалось немало здоровых, рослых мужчин из «Боровичков» Иван Ухин понял, что пришло его время. Несмотря на то, что отдыхающие ушли, так и не выяснив отношения с «племенником», Иван, тем же вечером, прихватив с собой Витьку Кузьмина, – как доказательство и первопричину общественной беды – и сумку с оставшимися бутылками, направился в «Боровички». Витьку грызла совесть, он не сопротивлялся и только шмыгал носом.
Устная агитация Ивана в виде явно приукрашенной правды о злодейской «фирме», к тому же щедро сдобренная сносным самогоном, усилила кипение страстей среди отдыхающих. Следующей же ночью селяне были разбужены шумом драки возле дома Тимофеевны. Люди с надеждой прильнули к окнам. Уголовники оказались не такими уж крутыми ребятами и быстро проиграли бой. Разгневанные «боровички» побили спиртозаводчиков ногами, (тут почему-то больше всех досталось хроническому неудачнику Витьке Кузьмину), а затем попытались поджечь дом Тимофеевны. Увидев, что битва практически закончилась, селяне выползли на улицу. Они спасли старушку, потушили горящую крышу, а «племянник» и его подельники – черт бы их побрал! – исчезли без следа в ту же недобрую, но все-таки справедливую ночь.
Иван Ухин торжествовал. Как пробудившийся после долгой спячки вампир, ночами и в одиночку, он пробирался в «Сытые боровички» и предлагал свой товар за полцены. Отдыхающие «боровички» уже в полной мере вкусившие химической отравы в виде самогона из патоки сначала не верили Ивану, но тогда бывший коммунист и теперешний «беспринципный делец» открывал бутылку и начинал пить самогон сам. Осторожно, шаг за шагом, как трудолюбивый, но не очень-то желательный на огороде крот, двигался Иван к своей цели. Его самогон снова начали покупать… За Иваном потянулись и другие селяне – нужно было как-то жить, а нищенская зарплата обеспечивала минимум потребностей и будила максимум нелегальных способностей.
Вскоре снова встал вопрос об «общественной бочке» и на этот раз он был решен тихо и без скандала – ее вернули Ивану. Среднестатистическое качество верхнемакушкинского самогона неуклонно повышалось. Народ умнел буквально на глазах. Народ становился суровым, молчаливым и постигал азы рыночных отношений, в отличие от «кремлевских мечтателей» и прочих политических небожителей, не в политических лабораториях крикливых и дешевых газет, а в условиях жесточайшей экономической практики. Проблемы были просто огромны. Например, селян мучила бедность и нехватка знаний по химии. В общем, занимаясь нелегальным бизнесом, верхнемакушкинцам приходилось обходиться только скромными личными сбережениями, а научный план развития производства им подсказывала древняя Тимофеевна.
Время шло, и экономическое положение страны становилось все хуже. Руководство «Сытых боровичков» чтобы хоть как-то свести концы с концами, перевело базу отдыха на круглогодичный режим работы. Ее главная длинная «пятиэтажка» гостиного типа и двадцать три бревенчатых домика распахнули свои двери перед отдыхающими, привлекая зимним замороженным воздухом и демпинговыми ценами. «Боровички»-отдыхающие – пусть теперь их было немного, да и приезжали они в основном на выходные – стали появляться на «базе» и зимой. Они катались на лыжах и сверлили лед на речке Синей не столько ради рыбалки, а, так сказать, сколько во имя ее.
