МАКС

Похоже, день не задался. Сначала проспал – будло забыл поставить с вечера, потом почти час провозился у зеркала. Хах! Как баба! Потом пробка. Потом дождь, хотя не предвещало – декабрь не время для дождя. Бежать от машины до спортклуба минуты две, но прическа, из—за которой я и торчал у зеркала, развалится, к чертям, сразу. А сидеть и ждать, пока закончится – не варик, опаздываю. Когда он кончится… Небо заволокло, и похоже, на долго. Зонта нет. Лядь!

Выскочил из "Мерса", натянул куртку на голову,и понесся, огромными скачками к заведению, мимо мокнущей под дождем большой наряженной елки.

Уф—ф! Зря спешил. Та, что была мне нужна, еще плавала в бассейне, и уходить, пока, не собиралась.

Меня она не заметила, и, что бы исправить эту несправедливость, я присел у дорожки, по которой женщина плыла. Вынырнув у самого бортика, она смогла лицезреть мое лицо, и мою улыбку, самую обаятельную, которую только смог изобразить. И отшатнулась, будто призрака увидела.

– Привет, Эстер! – ласково сказал я – Поздравляю! Такую жирную птичку поймала! Жду приглашения на свадьбу!

Лицо женщины исказилось гримасой ненависти, она протянула руку, попыталась цапнуть меня за одежду, и стащить в воду. Я быстро вскочил, и отшатнулся.

Потом мы мирно сидели в кафешке, и Эстер – вернее, Танюха – угощала меня завтраком – не успел перекусить.

– Люди ужинают, а ты еще не завтракал! – сказала Танька, взглянув на время в телефоне.

– Работа такая! – пожал плечами я, уплетая сочный бифштекс.

– Макс! – отложив мобильник, просительно произнесла Танюха – Ты же понимаешь… Пока не жена – денег нет. Ну нет денег! – с отчаянием воскликнула эта актрисуля – Не мешай ты мне, а? Потом расплачусь, сполна! Подожди, прошу!

– Не! – отвечаю, отодвигая тарелку – Мне сейчас надо! Или, твой жених, один из богатейших людей страны, узнает, как ты, во времена юности, зарабатывала. И про клуб узнает, где ты плеткой мужиков охаживала. А потом они тебя.

И я рассмеялся. Противненько так… С презрением. Лицо бывшей Эстер скукожилось, и покрылось красными пятнами.

Зря я решил, что день плохой… Естественно, Танька заплатила. Знал, чувствовал, что врет, и деньги есть! Но – нам еще встречаться и встречаться… Ей платить и платить… Не отстану.

Следующее место – богатый квартал, где дома имеют огороженные дворы, в которые можно попасть, если не живешь в доме, только по приглашению. Я приглашен. И охранник это знает – бываю здесь, время от времени.

… Мирослава. Стройная и жгучая, словно перчинка. И такая же острая на язык. Стерва. Но – не со мной, меня она обожает. Едва переступаю порог квартиры, с изысканным и шикарным интерьером, как Мира набрасывается на меня, и не отрывая жадного рта от моих губ, торопливо помогает раздеться. Идти до спальни ей не можется – надо здесь, сейчас, и немедленно. Сама Мирослава в накинутом на голое тело шелковом халатике, который сразу летит на пол. Мира поскуливает от нетерпения, хватает меня за член, и быстро дрочит, не отрываясь от моих губ. Я тоже сую руку ей между ног, и двигаю пальцами во влажному, набухшему от возбуждения лону. Мирослава прижимается ко мне, трется всем телом, привстает на носочки, и нанизывается на член – я помогаю рукой, вставляю его в мокрую дырочку – и начинает движения вверх – вниз. Мне не удобно держать женщину на весу, и я сажаю ее на тумбу. Мира стонет, выгибается, а я двигаюсь навстречу, как можно быстрее, сильнее и глубже, продолжая ее целовать, и гладить гладкое, дрожащее от страсти тело. Перед тем, как кончить, Мира запускает пальцы в мои волосы, треплет и дергает – довольно больно, и кусает мои губы, сильно, и тоже больно. Но, мне все нравиться, и мы кончаем одновременно.

…Спальня чуть позже. Потягиваю, полулежа на огромной кровати, Совиньен Блан, почти за шесть тысяч долларов бутылка. И думаю – зачем Мирославе вся эта роскошь, которую никто, кроме меня не видит? И, зачем такая огромная кровать, для одинокой женщины "чуть за тридцать"?

Хотя… Понимаю. Мы похожи. Мира, обожающая секс, и имеющая годовой доход пятьсот тысяч долларов, любит деньги и красивую жизнь, но, делиться этой красотой ни с кем не желает. Она не была замужем, и, насколько я знаю, не собирается. И любовник у нее, уже года три, только один – я. Потому что, не претендую на ее доходы, квартиру, и бизнес.

Мира, лежащая рядом, приподнимает голову, и смотрит, загадочно улыбаясь. Что бы это значило?

– Какие планы на Новый Год? – спрашиваю я.

– Уеду, на несколько дней! – продолжает улыбаться Мирослава. Куда и зачем – она не скажет, просто не считает нужным. И правильно – мне все равно, спросил из вежливости.

– У меня есть подарок. Хотя заранее не дарят, но… на Новый Год не увидимся! – говорит Мира, берет меня за руку и надевает на запястье часы. Ого!

– Они лунные! – говорит Мира, наслаждаясь произведенным эффектом.

Я знаю… И знаю, что стоят эти часики. Прижимаю Мирославу к себе, и целую, долго, и нежно… Она отстраняется, облизывается, как кошка, и произносит, задыхаясь от страсти:

– От твоих поцелуев можно умереть!

Надо же… Романтично… И на Миру не похоже.

Видимо, она сама устыдилась своего порыва, отстранилась, и произнесла:

– Я вспомнила! Рассказывали – одна женщина намазала свои губы ядом, поцеловала мужа – изменника, и тот умер!

– А она? – спрашиваю я.

– Что она? – не понимает Мира.

– Женщина, чьи губы убивают, тоже должна умереть! От яда!

Мирослава смеется, и говорит, что это городская легенда.

Придвигаю ее ближе, но она выскальзывает, и скользит губами по моему животу…И ниже…

Мира мне нравиться – она стройная и гибкая, с безупречной гладкой кожей, пахнущей зноем…

Мирослава зажимает член своей маленькой ручкой, и проводит по нему языком, вызывая во мне вспышку желания. Еще раз, и еще. Потом аккуратно забирает губами головку, играет языком по самому кончику, и погружает этот жезл любви в рот. Она касается только губами, позволяя члену свободно двигаться во рту, делает все медленно и осторожно, будто стоящий колом жезл сделан из хрусталя. Движения ее губ, и руки ускоряются, она засовывает член все глубже и глубже, и сосет все сильнее. А я двигаюсь быстрее, заталкиваю его дальше, и это уже для Миры не хрусталь, а твердое, набухшее орудие наслаждения. При этом, с самого первого прикосновения губ, Мира смотрит мне в лицо, не отрываясь, и не мигая, глазами, затуманенными похотью. И этот ее взгляд, заводит больше всего. О самой Мирославе тоже не забываю, ласкаю ее упругие, как у молодухи, груди, и твердые набухшие соски. Мира глухо постанывает, член уже достает до ее горла, и когда волна оргазма собирается извергнуться из моего тела женщине в рот, она отпускает член, и садиться на него, подставляя свои соски моим губам. Я забираю один в рот, посасываю и покусываю, а второй зажимаю пальцами. Из – за смены позиции мой оргазм отступил, но, распирающая мошонку приятная боль вскоре вернулась. Мирослава, буквально скачет на мне, безостановочно стонет, и помогает себе рукой, двигая пальцами клитор. Я кончаю первый, и, положив Миру на спину – она хнычет как ребенок, у которого отняли игрушку – наклоняюсь к ее лону, и играю языком с клитором, погрузив два пальца в ее дырочку, и быстро двигая ими. Мирослава кричит, почти воет, и кончает, зажав мою голову коленями – третий раз за сегодня. Лунные часы я отработал.

Да, Мира использует меня для утоления своих желаний, но исполняет и мои – она старается, что бы и мне было хорошо. Офигенно хорошо!

Пожалуй, я ее люблю.

…Просыпаюсь как всегда, ближе к вечеру. У меня не так изящно и роскошно, как у Мирославы, но не хреново. Свою квартиру, также расположенную в элитном квартале, я тоже люблю.

Пора собираться в "Каприз". На работу. Где меня окатят волной презрения. И будут гаденько хихикать – именно, так, как я вчера ржал над Танькой. Я привык. Я в броне цинизма, и мне пофиг. Работа такая. Официально – работаю в клубе "Каприз" хостес. На деле – экскортник. Со всем вытекающими.