– Санни, – снова послышалось сверху, – приходи ко мне. Со мной весело, вот увидишь. Тебе больше не будет грустно и одиноко. Я буду с тобой дружить.

Откуда он знает мое имя? Я не помню, называл ли его кому-нибудь из гостей санатория. Но если он знает мое имя, значит, знает и меня. Как и то, насколько мне тоскливо в этом месте.

– Санни, скорее, – все зазывал меня мальчик.

Я услышал удаляющиеся звуки прыгающего по полу мяча и детский смех. Подумал, что там действительно весело. И шагнул на первую ступеньку, ведущую на третий этаж, лишь в последний раз бросив осторожный взгляд по направлению комнаты дежурной.

Я прошел под лентой и поднялся наверх. Чистый пол второго этажа сменился пыльным, густо затянутым паутиной коридором, уходящим далеко в темноту. Мне стало страшно, потому что я ничего не видел перед собой. Где же мальчик, который звал меня, подумал я и несмело подал голос:

– Эй?

Несколько секунд я ничего не видел, кроме всепоглощающей тьмы, затем из-за двери одной из комнат вышел мальчишка. Лица его я разглядеть не смог – очки я так и оставил на тумбочке в спальне, – но создалось впечатление, будто он напихал фонариков за пазуху. Его футболка и штанишки излучали яркий свет, озаряющий пустынный коридор. Мальчик склонил голову набок и махнул мне рукой, приговаривая:

– Иди сюда, у меня здесь весело. Тебе понравится.

Мне стало интересно, что он может делать тут в такое время и откуда у него фонарики. Чем он таким занимается, что даже воспитатели не знают. Он ушел тайком и забрался сюда один? Что он задумал?

И я шагнул в темноту, идя на яркий свет. Теперь я видел, куда идти. Видел перед собой свет и больше не боялся.

– Дай мне руку, – говорил мальчик, протягивая свою ладонь.

Она светилась точно так же, как и его одежда. Как же он это делает? – думал я.

– Дай и мне эти фонарики, – сказал я и ускорил шаг. – Дай и мне. И я хочу, – сказал я еще громче, уже протягивая к нему руку.

И мальчик потянулся ко мне навстречу.

Наши ладони почти соприкоснулись.

Я уже ощущал тепло, источаемое его светом, падающим на мои пальцы.

Я коснулся его руки.

И все вдруг померкло…

Каким может сложиться мнение о человеке у психолога – пускай он и выбрал профессию, в которой ему приходится ежедневно выслушивать россказни о чужих проблемах, – когда он познакомится со всеми тараканами, населявшими голову этого бедолаги-повествователя? Как он будет смотреть на пациента, когда каждому из этих паразитов пожмет руку, сперва втираясь в доверие, а затем скажет, что готов взяться за психологический дихлофос, чтобы самолично вытравить всех до единого, даже если придется и камня на камне не оставить после себя?

Меня заверили, что отныне общение приобретает дружеские ноты, потому можно говорить все приходящее на ум. И я ощутил это, но по мере того, как вливал в уши девушке свою историю, уверенность меня постепенно оставляла. Я начинал сомневаться, правильно ли делаю, исповедуясь ей. Что она будет думать, глядя на меня, когда узнает всю историю? Отстранится? Пожалеет? Прогонит, сказав, что лечить подобные расстройства не в ее компетенции?

Мне снова стало страшно.

Но нашу беседу – не знаю, к счастью или к горю – в тот день прервали. Точнее, мой монолог. Ирина Сергеевна смиренно, как и подобает хорошему психологу, в чем мне еще предстояло убедиться, слушала и не перебивала меня никакими вопросами и замечаниями. Не спрашивала о моем состоянии, хотя, как мне кажется, я его достаточно красочно передал, как и о поведении воспитательниц, которые должны были более скрупулезно относиться к своей работе. Просто слушала и кое-что конспектировала в блокнотик. Записывать все у нее не было никакой необходимости, потому что каждое мое слово и эмоцию пеленговал диктофон.

В дверь постучались. Пришлось заткнуться. Хотя, сказать честно, от этого я испытал какое-то облегчение даже. Эдакая передышка, позволяющая в должной мере осознать, что я подошел к черте и правда выложу всю эту грязь перед другим человеком; как и возможность понять, насколько сильно стоит открываться, а то завелся и погнал бездумно нести чушь – так мою историю назвал бы любой здравомыслящий человек. Так мне, по крайней мере, казалось.

Затем выслушал извинения ввиду какого-то неотложного дела. Напоследок мы договорились встретиться на следующей неделе, в субботу, в четыре часа вечера. И меня это полностью устроило – неделя на размышления. Ирина Сергеевна хотела услышать финал моей истории, а я – избавиться от жгучего желания его рассказать. Значит, было время, чтобы подготовиться.

На том мы и попрощались.

Она выпроводила меня за дверь, улыбнувшись, как близкому другу, и тут же переключила внимание на белокурую гостью с какими-то картонными папками в руках. Перелистывая многочисленные бумаги, она бросила на меня последний взгляд и погрузилась в работу, а я покинул здание и вышел на ярко освещенный полуденным солнцем тротуар и пошагал к автобусной остановке.

Осень в этом году слишком быстро наступала, сменяя зелень на земле и закаты в небе сплошной ржавчиной. Я надеялся, что смогу наслаждаться теплыми деньками еще хотя бы месяцок, но уже теперь по утрам приходилось надевать кофту, прячась от промозглого ветра. Каждый следующий год все сильнее удивлял своей странностью: лето становится короче, а зимы слякотными и лишенными снега, напоминающими раннюю весну, когда утром асфальт покрыт коркой льда, а к обеду негде ступить, чтобы не погрузиться в кашу из грязи и талого снега по щиколотки.

И люди вокруг все злее и противнее становятся.

А еще этот коронавирус, знаете же? Да кто о нем не слышал в современном мире… Он всех в той или иной мере достал! У нас хоть масочный режим отменили, отчего стало проще понимать эмоции на лицах. До этого живое общение превращалось в нечто похожее на переписку стариков в интернете, где нет ни единого проявления чувств – сплошные сухие слова, которые следует воспринимать именно так, как они были произнесены, не предполагая наличия юмора, доброты или даже какого-либо сарказма. А я не представляю своей жизни без последнего, вот правда. Да что там старики… Я даже с мамой иногда не могу нормально поговорить. Не знай я, как она на самом деле ко мне относится, то ее безэмоциональные сообщения в духе «тебе бы девушку найти» или «вы снова просидели весь день в комнате, не выходя на свежий воздух?» могли бы ввести в заблуждение. Такое вполне можно было расценить как упрек или даже оскорбление, а не заботу, чем оно на самом-таки деле и является.

В попытке заглушить поток мыслей я надел беспроводные наушники и нажал «Play» на экране телефона. Маленькие, но амбициозно мощные динамики тут же принялись вколачивать мне в уши суровый гроулинг вокалиста группы Set for Tomorrow, вопящего что-то нечленораздельное из своей композиции «The New Narrative», так идеально подходящей под мое теперешнее эмоциональное состояние. А следом за ней «Ghost of Me» от UNI/VS, сопровождаемое не то звуками губной гармошки, не то какого-то саксофона. Честно сказать, я совсем не разбираюсь в духовых, но подобное сочетание в этом музыкальном направлении хоть и кажется неоднозначным и даже странным, тем не менее, как раньше, так и сейчас сослужило моей душе роль подорожника. Вот так, да – музыка на меня оказывает не абы какое влияние. И если мои любимые жанры расшатывают психику обычного человека, то мою же они врачуют.

Я решил не ехать. Водитель автобуса распахнул передо мной створки дверей, повел плечами и что-то сказал, когда я просто развернулся и пошел по направлению студгородка. Путь неблизкий, но торопиться мне оказалось совершенно незачем и некуда. Было как никогда приятно пройтись в одиночестве и подумать. Нет, не о чем-то конкретном даже. Атмосфера захлестнула, вот и все. И я шел по малознакомым улицам, потупив взгляд, изредка осматриваясь, чтобы не забрести куда не надо. Вскоре начало темнеть – в этом году осень пришла не по календарю рано. Рядом лениво проплывали машины, обливая меня волнами света фар. У подъездов, на скамейках, зажимались влюбленные парочки, совсем не обращая внимания на прохожих. Вечерние тона подминали под себя город…