Прикрыла глаза, воскрешая в памяти последующие события. Напарник надеялся, что моих рун хватит. Обычно в странном месте мне хватает одной ночи сна, чтобы понять, в какую сторону вести расследование, но здесь было не так. Запах, этот стойкий приторно-мерзкий запах сшибал все настройки. Игорь даже не стал заходить в свою старую квартиру, доверив нам ключи. Мне тоже хотелось убежать, но мы обследовали всё; напарник снял отпечатки с ручек двери, кружек и других доступных поверхностей. Помню: меня тогда удивил ход расследования, ведь гораздо проще было вычислить местоположение телефона.

– Телефон старый, не отследишь, а на звонки не отвечают, – пояснил мне тогда Виктор.

Я согласно кивала и вновь проверяла спальню, руны позволяли запоминать многое, и я старалась не упустить ни одной детали. Каждую полку, горшок, растение. Я нахмурилась. В том месте, где я обнаружила пятно, раньше стоял белый, в чёрную полоску горшок, а в нём росло растение с длинными ярко-алыми вытянутыми листьями с тёмно-зелёной окантовкой. Кто же его унёс? Таинственный похититель телефона или всё же Виктор?

Я прижала правую ладонь ко лбу. Ситуация мне нравилась всё меньше и меньше. Сколько я здесь пролежала? Несколько дней или всё же месяц? Каждый день пропитываясь ядовитыми парами всё больше и больше. Меня не вынесли из опасного помещения, а оставили. Но зачем? Что такого важного я должна была узнать? Я разъярённо бухнула кружкой об стол, и та раскололась, расплескав остатки чая. Почему меня никто не искал? Что такого сказал Виктор, что обо мне предпочли забыть? Вопросы, вопросы… В голове молоточком отбивала мелодию мигрень. И вдруг, на какой-то особенно громкой ноте, в мозгу что-то щёлкнуло, и память, словно чёрно-белая плёнка, начала мотать назад: вот я в первый раз засыпаю на плюшевом медведе, как до этого неоднократно делала Анжелика прежде, хожу меж цветов и прокручиваю вариацию рун, все как одна говорят, что дело в цветах, но всё не так просто, и нужно зайти глубже. Я решаюсь на сон в этой комнате, хотя уже понимаю, что это опасно.

Мне нужно ещё одно сновидение, но не в зелёном хаосе, а, пожалуй, тут, в относительно чистой кухне. «Память, как же ты мне нужна», – прошептала я перед тем, как меня закружил золотой вихрь, в котором ярче всех сверкнуло поставленное на бок коромысло.

Я провалилась в вязкую мглу, стало душно, на язык словно вылили кисель с горьковато-приторным послевкусием, глаза слезились, веки припухли, под руками расстилался нежный мех, в который я вцепилась, чтобы не потеряться в этой какофонии запахов и образов. Я вжалась в пушистый бок, и мне стало… хуже, сильный, удушающий аромат просачивался сквозь пальцы. Сладковатый аромат ландыша, нежный, приторный запах мака и что-то ещё… Не менее концентрированное, горьковатое и острое, неприятно ворочающееся на языке. Я заставила себя проснуться в уверенности, что нашла разгадку; слишком резкий подъем – поскальзываюсь на простынях, нелепо валюсь на пол. Моя щека прилипает к полу, и я от омерзения дёргаюсь, вдыхая полной грудью. И снова забвение.

На этот раз запахи ещё резче, они проникают в сознание, распугивают руны, колотят молоточком по стеклу памяти в надежде его разбить, но безуспешно. А потом в моём сознании просачивается тень, она ласково берёт меня на руки, а потом кладёт обратно на плюшевую игрушку и снова исчезает, не отпечатавшись в памяти. В голове шумят чужие голоса, шелестом они пытаются пробиться в моё сознание, что-то говорят или даже приказывают, но я не понимаю. Всё происходит сначала. Понимание, пробуждение, мои онемевшие конечности подгибаются в самый неподходящий момент, и лечу на пол, еле успев выставить руки, чуть отдышаться, и в голове поселился мерцающий туман, и снова приходит тень.

Иногда приходит и другая, чуть выше, тоньше. Он тянется к зеленным монстрам и забирает у них что-то важное, очень нужное, но отдаёт не менее ценное, и растения успокаиваются. Эта тень стоит над моим телом, что-то шепчет, гладит по слипшимся волосам, а потом уходит, тихо претворяя за собой дверь. Словно боясь разбудить. От дуновения свежего воздуха моё сознание на краткий миг вспыхивает, и я нахожу в себе силы проснуться, ползу до края кровати, в бессилии валюсь на пол и снова затихаю, вдохнув смесь ароматов. Тень ласково возвращает меня на место и вытирает салфеткой лицо, а потом вновь исчезает. И мне кажется, я слышу два голоса: мужской и женский – но сознание не успевает засечь момент разговора и снова уплывает туда, где уже лежит моя покорёженная память: в трещинах, зазубринах выбоинах – но ещё целая. И снова тени меняются местами, высокая тень долго стояла, склонившись над моим ложем. Провела пальцем по моим губам, взяла за плечи и немного встряхнула, моя голова мотнулась из стороны в сторону, но я не очнулась. Мне послышался тяжёлый вздох, а потом тень опустила меня обратно, обвив моими руками игрушку, и двинулась прочь из комнаты. Почти у самого порога остановилась, повернулась вправо и забрала зелёного монстра. Голосов в моей голове стало на одного меньше. Когда он ушёл, я снова попыталась встать и даже сделала пару шагов, но мир пошатнулся, и я рухнула всей тяжестью на ненавистный пол. В голове тоненько зазвенело, звон становился громче с каждым мгновением, пока не разнёсся оглушительным гулом. Моя память осыпалась осколками, куда-то внутрь сознания, дальше образы мешались, переплетались и совершенно не собирались воедино.

Я очнулась, тяжело дыша, волосы, как и во сне, прилипли к лицу, пот ручьями стекал за шиворот. Мне было до того омерзительно, что я дёрнулась всем телом; стул накренился, и одна из ножек подломилась от моего веса. Как ни странно, это меня взбодрило и привело мысли в порядок. Черт с ним – с напарником, и эта квартира пусть идёт туда же, в конечном счёте у меня есть знакомые специалисты, которые могут помочь с негласным расследованием. Пора выбираться из этой западни.

Ветер был прохладным, ласкающим. Мокрые пряди неопрятными локонами зависали над головой, а потом снова укладывались в невообразимый хаос. Со стороны это, наверно, выглядело довольно противно, но меня это не беспокоило. Я чувствовала себя свободно, словно оковы, которые я на себя нацепила добровольно, наконец, спали. Мостовая была прохладной, и я слегка поджимала пальцы на ногах, чтобы не замёрзнуть, в руках держала документы, нервно сжимая кулаки, отчего корочка удостоверения слегка похрустывала. Я прекрасно осознавала, что сама я не дойду до своего дома – не вся память ещё восстановилась, – но в паспорте был указан адрес, и я надеялась, что не ошиблась: улица Летняя, 22. Я прошептала этот адрес несколько раз, пока в голове не оформился образ: трёхэтажный кирпичный многоквартирный дом, открытый балкон увит плющом. Этот плющ разросся на полдома. Я вздохнула: раньше это растение было визитной карточкой моего дома, сейчас я ещё долго не смогу выходить на балкон, пока не переборю страх перед зелёным ужасом.

Я покрутилась на месте, надеясь, что сработает механическая память, и ноги сами приведут меня к дому. Не сработало. Сил оставалось мало, но я всё же прикрыла глаза и вызвала руну пути. Теперь ноги действительно шли сами прямо по мостовой, мимо окованного железом моста, по левому берегу небольшого озера, больше похожего на болото. Прошла под кроной высокой берёзы, свернула в тёмный проулок, чуть не наступила на стекло; из проулка я вышла на небольшую улицу и уже через пару кварталов была возле дома.

Дом был таким, каким я себе представляла: старинная кладка, отбитый правый угол дома, два клёна, сплетённые аркой над моим подъездом. Преодолев лёгкую дрожь, я прошлёпала босыми пятками в третий подъезд. Старая, обшарпанная, но чисто вымытая лестница… Здесь всегда было чисто, жильцы любили свой дом и жили в квартире поколениями, сохраняя старые устои. Каждый жилец знал соседа как напротив, так и во всех подъездах. Вот тут, на первом этаже, проживали четыре семьи: смешливая Вероника со своим вечно хмурым мужем; старая чета Варьяновых, которых нельзя было представить друг без друга, скандальная пара Марцепановых – сладким в их отношениях была только фамилия, их дети часто убегали в первый подъезд к живущей там всеобщей бабушке Груне, у которой всегда наготове были пироги и доброе слово. В четвёртой квартире жил замкнутый паренёк Виктор; я помнила его, ещё когда он был розовощёким смешливым, радостно агукающим на руках у родителей. К сожалению, родители не дожили даже до его совершеннолетия. Каждая ступенька словно растворяла дверь моей памяти: первый поцелуй на пролёте между первым и вторым этажом; мальчик был мил и застенчив, как, впрочем, и я. На этой ступеньке мы сидели компанией и распевали песни во всё горло под гитару, соседи ласково попросили заткнуться, пригрозив ведром ледяной воды. На втором этаже была одна объединённая квартира большой семьи Филатовых и две квартиры двух одиноких старушек – заклятых подруг. Я поднималась всё выше, лёгкие наполнял запах старого жилья, пирогов, кто-то варил суп, у кого-то на обед были котлеты, и это прекрасно. Третью ступеньку после второго пролёта я переступила машинально, она была ниже всех, словно полуступенька, – не знающий человек всегда спотыкался о неё. Дальше мой шаг замедлился, я вспомнила весь мой подъезд и третий этаж, и даже рифлёные голубые шторы на своих окнах, но меня вдруг посетил страх. Я не дошла до конца – ноги внезапно подогнулись, перестав держать, и я рухнула коленями на ступеньки, даже не почувствовала боли. Ноги просто онемели и перестали слушаться. Я изо всех сил вцепилась в металлические витые перила, чёртовы цветы были даже здесь – чугунные бутоны розочек и распустившиеся васильки. Я бы плюнула, но дело же не в цветах, я сама заработала себе фобию, всего лишь доверившись не тому человеку. Через пару минут я нашла в себе силы и поднялась, ноги гудели, но я сделала усилие и преодолела две последние ступеньки.