Беременная девушка — вот кого я там увидел. Она лежала внутри некоего высокотехнологичного ложа, по форме напоминающего половинку яйца, к ее носу и рту, закрытым прозрачной маской, вели гофрированные трубки, к венам в локтевых сгибах были подсоединены катетеры с другими трубками, по которым циркулировала кровь. Кругом стояли какие-то сложные приборы, мигающие огоньками и тихо гудевшие. На их экранах постоянно обновлялись цифры медицинских показаний, мелькали графики и странные символы. Я ни черта в этом не понимал — это точно.

Но самым странным было другое: вокруг ложа замерли четыре молодые женщины в бело-красных одеяниях, с распущенными, седыми как снег волосами. Они стояли, сцепившись руками и закрыв глаза, на их лицах застыли напряженные выражения.

А лицо девушки на ложе… Оно казалось черным. Нет, это была обычная русская девушка, светловолосая, похожая чем-то на Григория Акинфиевича. Просто печать тяжкой болезни читалась так отчетливо, что смотреть без приступа жалости на страдалицу было невозможно. Огромные, темные круги под глазами, сухая как пергамент кожа, глубокие морщины, тоненькие запястья рук… И большой живот под простыней. Там теплилась жизнь, это я совершенно точно знал! Простыня прямо при нас дернулась от толчка ребенка изнутри!

— Ох, — только и смог сказать я.

И Демидов уволок меня прочь, и уже в коридоре заговорил:

— Я нанял целый клан целителей. Боткины-Торопецкие, слыхали? Хотел Пироговых тоже, но они все на Государевой службе… Да и Боткины хороши, дело свое знают, видели их девушек? Меняются каждый час — иначе померла бы и Пелагеюшка, и внучок мой!

— Вот как! — оказывается, внучок. Тут любой нормальный дед за соломинку схватится. — И вы думаете — я смогу им помочь?

Наконец появились дружинники Демидовых — в тяжелых доспехах и глухих шлемах. Я напрягся, а князь сделал успокаивающий жест: этих он, похоже, прекрасно знал. Воины вместе с нами шагнули на ту же самую платформу в шахте, и мы поднялись, субъективно — метров на пятнадцать вверх. Я был готов поклясться — не было тут никаких дверей, когда мы спускались!

В просторной приемной за стойкой сидела категорически красивая девушка явно смешанных кровей: миндалевидный разрез карих глаз и четкие скулы говорили о североазиатских корнях, а пшеничная, толстая коса — о русских, сибиряцких. Увидев своего господина, она тут же встала со своего места, продемонстрировав традиционный, богато украшенный сарафан, и поклонилась в пояс, причем коса ляпнулась на пол.

— Глафира, немедленно распорядись подать мундир, а потом — обслужи нашего гостя, — интонации его сиятельства теперь звенели холодом и надменностью и ни разу не напоминали того встревоженного свойского деда, который суетился вокруг меня все это время.

Сейчас это был хозяин жизни, царь и бог, БАРИН. И ему было абсолютно не важно, что бедная Глафира, завидев меня, едва в обморок от страха не упала.

— Господин Резчик — ожидайте меня здесь. Если возникнет нужда… в чем угодно — Глаша в вашем полном распоряжении, — бросил Демидов и ушел в стену, просто прямо в камень, как будто не было перед ним никакой преграды.

От этих слов девушка едва не лишилась чувств во второй раз. Похоже, говоря «в полном распоряжении» он имел в виду именно «в полном». Кто она ему — крепостная? Холопка? Кабальная? Интересно — разложи я ее прямо тут, на стойке — как бы он на самом деле отреагировал? Конечно, я не собирался этого делать. Что за свинство? Вообще не представляю — что делать с трясущимся от страха и ужаса тельцем, пусть и весьма привлекательных форм и размеров. Это, по меньшей мере, неинтересно!

Усевшись в удобное кресло рядом с журнальным столиком, я закинул ногу на ногу и некоторое время смотрел на замершую, аки трепетная лань, за стойкой Глафиру.

— Глашенька, солнышко, — сказал я и увидел, как становятся круглыми ее восточные глаза. — А можно мне самую большую кружку кофе, какая у вас найдется, и три… Нет, четыре! Четыре капитальных бутерброда с маслом, колбасой и сыром?

— А буженинка?.. — пискнула девица-красавица.

— Можно и буженинку вместо колбасы, на твое усмотрение. Не бойся ты меня, я между прочим, урук необычный. Я людей не кушаю, а очень даже наоборот. Натура у меня тонкая, можно сказать — романтичная. Представляешь — я к своей возлюбленной ехал, прежде чем меня сюда дернули. Есть у меня уже зазноба — красивая до умопомрачения, стреляет лучше всех и ни капельки меня не боится! Так что твоя небесная красота и стать меня не особенно волнуют.

— Ваши девки страшные как смерть, чего им бояться? — снова пропищала она, а потом закрыла рот руками.

— Она лаэгрим, — усмехнулся я. — И да, мне тоже не очень-то нравятся орчанки. Дерутся сильно больно и вредные до ужаса. Но симпатичные среди них тоже есть, это точно. Если говорить о наших, урукских девушках.

— Эльфийка? О-о-о-ого! — по всей ее фигуре, по расслабленной позе было видно — в обморок она падать больше не собирается. Общаясь со мной, Глафира орудовала там у себя за стойкой, и пряные мясные и терпкие кофейные ароматы так и витали в воздухе. — А что, так бывает? Прямо как в сказке…

— Про красавицу и чудовище? — усмехнулся я. — Ты давай, и себе кофе делай. И садись рядом.

— А так можно? — брови ее поползли вверх.

— Так князь что сказал? Что ты в полном моем распоряжении. Вот я и намереваюсь использовать тебя для совместного распития кофе. Садись, не стесняйся. Слушай, а чего Демидовы вдруг — ди Сан-Донато? Всегда хотел спросить, но как-то не у кого было…

Когда князь вышел из стенки — в парадном вицмундире с золотым шитьем, весь роскошный и представительный, Глаша щебетала что-то про Тоскану и про то, как мечтает о том, чтобы Григорий Акинфиевич ее туда с собой взял, на эту самую виллу Сан-Донато. А я жевал божественно вкусный бутерброд с бужениной и угукал с набитым ртом.

— А вы имеете вкус к жизни, господин Резчик, — усмехнулся Демидов, и Глафира с испуганным видом тут же упорхнула из-за стола за стойку. — Мне даже отчасти завидно. Кусок в горло не лезет в последнее время, представляете? Второй день заставить себя поесть не могу.

Я сунул в рот последний кусок бутерброда, запил его остатками кофе и помотал головой:

— Не представляю. То есть — горе ваше осознаю и постараюсь помочь, но кушать — нужно. Тут на вас всё завязано, если сил лишитесь — кто заботиться о людях будет? Всё ведь посыплется! Кому от этого легче станет?

Глафира мелко закивала, подтверждая справедливость моих слов.

— А, черт с ним, действительно… — прищурился князь. — Подай через пять минут кофе и чего-нибудь… Того же самого, что наш гость вот так смачно уписывал за обе щеки. В кабинет принесешь.

Мановением руки Демидов сотворил в одной из стен приемных фигурную арку, и мы прошли в его кабинет. Помещение это было, прямо скажем, помпезным: высоченные потолки с фигурной лепниной, малахитовые стены, позолота, огромный стол в форме буквы Т с мощнейшим компьютерным терминалом и огромным вогнутым экраном, полки с книгами и огромная коллекция минералов в специальных прозрачных боксах. Хозяин замка уселся в свое кресло за столом и указал мне на один из стульев напротив себя. Я, вертя головой во все стороны и разглядывая интерьеры, занял предложенное место и уставился на Демидова.

— Вы ведь в некотором роде специалист по хтоническим прорывам и аномалиям, верно? — он сцепил пальцы в замок.

— Узкий специалист. По Сан-Себастьянской Хтони, — скорректировал я.

— Тем не менее… Известно ли вам о присутствии на пораженных Хтонью территориях и акваториях могущественных сущностей, которые напрямую с тварями никак не связаны и хтоническими миазмами не поражены, однако тоже проживают в аномалиях и могут считаться сверхъестественными и разумными, при весьма странном внешнем облике?

Если он говорит не о Слонопотаме, тогда о ком вообще?

— Приходилось встречаться, — у меня даже рожа зачесалась в тех местах, где по ней прошелся волосатый хобот. — Среди них действительно могут попадаться сущности весьма могущественные, спорить с этим сложно.