– Что, нравится? – ухмыляется Зайд. Потом показывает мне обе свои руки, покрытые разноцветными татуировками. – Приготовил этими ох_енными руками. Они не только пи_дато управляются с кисками, но и ещё неплохо готовят.

– Зайд, – прикрикивает Гай. – Ещё одно подобное слово, и ты вылетишь отсюда.

Я явно свыкаюсь с мыслью о том, что речь Зайда не ограничивается простыми повседневными словами, а постоянно смешивается с самыми грязными выражениями, которые только могут быть мной услышаны. Поэтому внимания на это я уже не обращаю: гораздо удивительней для меня тот факт, что лежащий в большой плоской тарелке, прикрытой стеклянным клошем, ростбиф приготовлен именно им.

Сажусь на стул, готовясь приступать к трапезе.

– Держи. – Нейт открывает крышку, отрезает кусок мяса и кладёт в чистую тарелку передо мной. – Буду тебе служить верой и правдой, пока ты не перестанешь обижаться из-за того, что я натворил. Ведь я каюсь! Искренне каюсь! Почти как согрешивший монах перед Господом Богом.

– Отстань, Нейт, – отмахиваюсь я. – Я больше на тебя не обижаюсь.

У него загорелись глаза, и это вызывает у меня неожиданную улыбку.

– Что? Правда?

– Да, – киваю я. – Так что хватит подлизываться.

Он вдруг по-дружески обнимает меня за шею, подойдя сзади, и от неожиданности я чуть не роняю вилку с рук.

– Отлично, – отстраняясь от меня, выговаривает Нейт и садится на своё место. – Я уж думал, придётся ползти на коленях до скончания веков.

Отойдя от изумления, я всё же крепче хватаю столовый прибор, вонзаю его в кусочек мяса и отправляю в рот. Он почти тает во рту. Язык ярко ощущает каждую использованную при готовке специю и пряность. Я прикрываю глаза, не сдержавшись от восхитительного стона.

– Это безумно вкусно, Зайд, – говорю я. – Очень.

– Кто бы сомневался, – отвечает мне он, жуя свою порцию.

И стоило мне лишь повернуть голову обратно вперёд, как вдруг мои глаза встречаются со взглядом Гая, сидящим передо мной. Он к своей еде не притронулся. Более того, тарелки перед ним вовсе нет.

– Ешь и собирайся, – говорит мне он. – Мы поедем прикупить тебе одежду и немного изменим имидж.

Я в удивлении моргаю несколько раз подряд без остановки. Откладываю вилку.

– В каком смысле?

– Ну, Гай, в общем, решил изменить твою оболочку, – поясняет Нейт, как бы обводя мою фигуру пальцем. – Прикрасить волосы, нарядить во что-нибудь более… ну не знаю даже, в более экстравагантное.

– Зачем?

– Очевидно же для того, чтобы тебя было сложно узнать. Так скажем, ты, крошка, должна стать противоположностью той милой и невинной девочки из богатой семьи, которую все знают. Люди Вистана, если они вдруг тебя вынюхивают или собираются вынюхивать, знают тебя только по фотке.

Я откусываю ещё кусочек мяса, тщательно прожёвываю и проглатываю, смиряясь с тем фактом, что впервые за семнадцать лет изменюсь внешне.

Мама всегда говорила, что мои каштановые волосы выглядит безупречно именно в той длине, в какой они есть у меня сейчас – доходящие до середины спины. Испанские корни со стороны мамы никуда не подевались, и волосы у меня чуть волнистые, их никогда не нужно было как-то закручивать или укладывать, так как густота позволяла им красиво «подпрыгивать», пока я шагала, и блестеть на солнце. Я всегда ухаживала за ними. Вероятно, мне придётся теперь расстаться с цветом шоколада, какой имелся у моих волос всю жизнь.

Что же касается одежды, то мне было бы даже здорово попробовать что-то новое. Женщины из нашего рода отдавали предпочтение более нежным оттенкам: бледно-розовый, бежевый, светло-голубой или белый… Фасоны более сдержанные и скромные. Я совсем не против надеть что-нибудь противоположное.

– Я готова ехать, – говорю я, вытерев салфеткой губы.

Гай сразу же встаёт, встаёт за ним и Зайд, однако он останавливает друга, положив руку на его грудь.

– Ты останься тут, – произносит Гай. – Приглядывай за домом. Если вдруг увидишь подозрительных личностей, сразу сообщай мне, понятно?

– О'кей, понял, – кивает Зайд, снова садясь на место. – Буду держать в курсе, но и вы там х_и не пинайте.

Я делаю слишком много громких вдохов, когда понимаю, что вот-вот выберусь на улицу, где царствует свобода. По идее у меня вполне может получиться спрятаться от них, затерявшись среди толпы в магазине, а потом и попросить у кого-нибудь из прохожих телефон. Позвоню родителям или даже дяде Джозефу. Почему бы не попробовать, если выдастся такая возможность?

Гай направляется к двери, подавая мне непонятно откуда-то взявшийся плащ моего размера. Потом вдруг сплетает наши пальцы и выходит из дома, а я за ним.

Может быть, сегодня у меня получится сбежать.

Воздух на улицах Сиэтла кажется мне глотком драгоценной воды после затянувшейся жажды. Ощущения одни и те же.

Я глотаю взглядом высокие здания, движущиеся автомобили, людей и вывески магазинов. Так много народу, что мне ничего не стоит вырвать руку из хватки Гая и побежать сквозь них, куда-нибудь вперёд. Свернуть за угол, затеряться, например, между магазинами одежды.

От подобных мыслей меня пробивает волнение и катится дрожь по всему телу.

Мы поднимаемся по движущемуся эскалатору вверх, на третий этаж крупного торгового центра. По убеждениям Гая здесь не должно быть людей из Могильных карт, хотя я и вижу, что он в своих словах не уверен. Он вечно озирается по сторонам, словно сам является жертвой, которого готовы убить, хотя Лэнс дал мне чётко понять, что Вистан не тронет своего сына. А Нейт добавил, что зато вполне может попытать.

Мне вдруг становится интересно, получал ли Гай какие-нибудь… наказания от отца. Может ли быть такое, что его когда-то ударяли? Давали ли пощёчину?

Я осматриваюсь. Люди проходят мимо, как издевательство над моей беспомощностью. Словно напоминание, что они все свободны и вольны делать всё, что им заблагорассудится. А у меня такой возможности нет. Может быть, если я вырву руку и побегу к какой-нибудь женщине или крупному мужчине и попрошу помощи, они вызовут полицию? Однако затем все органы внутри меня неприятно сжимаются, когда за этими опрометчивыми мыслями возникает новый вопрос: и что тогда. Вызовут полицию, и что тогда? Они не смогут мне помочь. Они находятся под Могильными картами, они, как оказалось, выполняют роли шавок, питомцев, бесхребетных существ, готовые на всё ради крупных денег.

Они мне не помогут.

Я должна помочь себе сама.

Как только мы втроём ступаем на сверкающий пол третьего этажа, преодолев эскалатор, Гай, не дав мне времени на тщательные размышления, вдруг отводит меня в сторону, потянув за руку. И хоть прикосновение сейчас нежное, я всё же ощущаю через него злость. У меня бешено бьётся сердце, когда он наклоняется к уху, произнося:

– И не думай, Каталина. Я знаю, что ты сейчас хочешь сделать. Не пытайся.

Я поднимаю на него взгляд, – наверняка напуганный и удивлённый, – однако язык вопреки моему чувству врёт:

– Не понимаю, о чём ты.

– Не принимай меня за глупца, – отвечает он. – Я читаю людей насквозь. Особенно таких как ты.

– Таких как я? – У меня внутри вновь загорается этот жгучий гнев. Течёт лавой по венам. – Поясни. Что ты имеешь ввиду, когда говоришь: «таких как ты»?

– То и имею ввиду. – Гай поворачивает меня обратно. – А теперь иди ровно и не пытайся звать на помощь.

Я горько усмехаюсь:

– Так ты не отрицаешь того, что являешься противоположным понятием слову «помощь»?

– Нет, не отрицаю. Более того, я всё ещё считаю тебя своей пленницей. Мы ведь так и договорились, Каталина Норвуд, разве нет?

Я громко фыркаю. Клянусь богом, сейчас я больше всего на свете желаю его ударить!

Он ведёт меня дальше по огромному фойе, украшенному цветами и декоративными растениями и переполненному магазинами обуви и одежды. Мы заходим в один из них и покупаем сразу несколько нарядов: каждый из них отличается от того, что я обычно ношу. Теперь мой новый гардероб это преимущественно чёрный цвет, и Гай приложил руку к выбору. По своему подобию, думаю я.