Он пощелкал языком, заглянул в номер, словно оценивал мою работу. Затем похлопал свернутым блокнотом себя по ладони.

– Ладно, упаковщик… Шеф, конечно, пошутил. Давай оформим красотку, и я доставлю ее экспертам. Подпиши здесь и здесь, – он извлек из блокнота два уже заполненных листа и подставил коленку. Колпачок ручки уже поблескивал у него в пальцах.

Я нацарапал имя на первом листе и он, победно свернув его сунул в карман.

– Второй не надо – это твой. Гляди-ка – фокус.

Он прошел в комнату, оставляя грязные следы на молочно-белом виниле. Подошел к девушке и усмехнувшись уставился на широкий запа́х в плохо застегнутом халате. Потом поднял руку и легко щелкнул большим пальцем и мизинцем, едва слышно. Лань повернула голову и вопросительно уставилась на него. Городовой дважды хлопнул в ладоши. Она поднялась с кровати, легко и невесомо, как заводной механизм на туго взведенной пружине. И тогда я увидел ее лицо. Мне казалось, что выращенная в каких-то полугосударственных и полулегальных лабораториях живая кукла должна быть отталкивающе совершенной и тошнотворно миловидной в лучших традициях рекламных девочек с каналов по подписке. Но лань не была такой. Почти не была. Пустые серые широко посаженные глаза смотрели на меня, но как бы сквозь меня, хотя ее головка слегка была наклонена, словно проявляя любопытство и под гладкими волосами мелькнуло слегка оттопыренное ушко. Ее губы были плотно сжаты, но левый уголок рта слегка растянулся словно в полуулыбке – непростительно живое для куклы несовершенство линий. Это уже брак.

Она была ниже городового почти на голову и, тем более, ниже меня. Но шелковый халат едва прикрывал ее коленки. Голые ступни стояли на холодном и еще мокром полу.

– Идем, – городовой сжал и разжал ладонь и шуршащий звук его пальцев заставил лань двинуться за ним. Она мягко наступала на пол, выгибая ступню от пятки до кончиков пальцев и вовсе не была похожа на оживший манекен. Если не смотреть в глаза, конечно. Ее руки не болтались безвольно, а вполне естественно шевелились в такт движениям ног.

– Вот и весь фокус. До лифта дойдет. Как спускать ее по лестнице – я не в курсе, такого нигде не пишут, – он похлопал меня по плечу и сунул блокнот в карман своей куртки. – Бывай, упаковщик. А ты, куколка, за мной.

Двери лифта послушно закрылись за ними. Ждать меня никто не стал.

У двери я остановился, подхватил коробки и обернулся на приоткрытую дверь. В просвете виднелось последнее жилище моего последнего друга. Забавно, что из всех невероятных мест, в которых смерть ходила за ним по пятам, он простился с жизнью в нашем, по сути, транзитном городе – перевалочном пятачке между далеким заплесневелым Западом и роскошью Поднебесной, второй столице пустынной никому не нужной Сиболии. Теперь ни грязного носка, ни зубной нити от тебя не осталось, дружище. Словно и не приезжал ты никогда.

Меня отвлек звук сообщения. Марта волновалась, что меня нет дома, осторожно интересовалась все ли в порядке. Домашний Сяо[7] оповещал, что кто-то дважды стучал в дверь, причем довольно настойчиво и спрашивал не требуется ли вызвать полицию. Потом снова сообщения от Марта о том, что она любит и ждет дома. Я повертел в руках телефон, потер пальцем трещину на задней крышке. Хотел было ответить, но затем быстро сунув телефон в карман, заспешил по лестнице вниз.

В широком фойе внизу уже ничто не напоминало о недавнем происшествии. Исчезла женщина-администратор. За стойкой стоял высокий парень в костюме и близоруко щурясь набирал номер в телефоне. Семья постояльцев дремала на чемоданах у входа. В полупрозрачной переноске на коленях пухлого мальчика метался хорек.

Я вышел на улицу. Осколки стекол уже убрали, а к рассвету заменят и окно. Только грязная и уже пустая лужа пузырилась от крупных капель дождя, смывавших остатки бурых пятен на мостовой.

Городовые загнали фургон под навес. Парень с фотоаппаратом и блокнотом возился с замком. Лань послушно стояла рядом. Он махнул мне рукой и попросил помочь.

– А что с ней будет? – я кивнул в сторону девушки.

– С ланью? Все нормально будет, – дверка наконец поддалась и противно скрипнув открылась. Городовой вытирал пальцы промасленной тряпкой. – Сдадим экспертам по описи, не бери в голову. Тебе проблемой меньше.

Проблемой меньше. Моя несостоявшаяся проблема смотрела себе под ноги. Мокрые волосы прилипли к ее лбу и вискам. Вода лилась тонкими ручейками по изгибу шеи и вдоль выпирающих сквозь кожу ключиц.

– А потом?

– Ну, тесты там разные. Мало ли. Для отчета все нужно, – он подмигнул мне и усмехнулся. – Протестируют как надо, не переживай. Такие штуки у нас – большая редкость, – он согнул руку в локте, щелкнул пальцами, но из-за шума дождя команда не сработала. Лань осталась под навесом, только слегка вздрогнула, словно почуяв зов.

Городовой раздраженно выпрыгнул из кузова.

– А, черт! Ближе надо.

– Ее вернут обратно? – спросил я.

– Куда? – он засмеялся, прикрыв рот ладонью. – Утилизируют. Или на запчасти в Агатовый рынок уйдет. Кроме вот этого, – он постучал себя пальцем по лбу, – она же настоящая. Идем, кукла! Щелк-щелк, не слышишь, что ли?

Я быстро потер лицо ладонями, затем уперся руками в грудь городового. Он удивленно смотрел на меня, непроизвольно дернулся к кобуре, припрятанной под плащом.

– Постой! Слышишь? Не дергайся. Я ее сам…

– Чего сам? – не понял он.

– Заберу сам. Это вещь Моно.

Он непонимающе мотнул головой, затем рывком отбросил мои руки.

– Ты определись, уважаемый! Головную боль с тебя снимаю.

– Спасибо, но я сам.

Городовой кивнул, хлопнул дверкой фургона, отчего машина дернулась. Водитель недовольно высунулся в окно.

– Черт с тобой, упаковщик, – он сунул мне в карман акт, размокший от дождя. – Делай что знаешь.

Фургон покатил по грязным лужам, оставив нас в свете мерцающих вывесок под проливным дождем – меня и живую куклу Лань.

Я поднял руку, неумело пощелкал пальцами. Лань повернула ко мне голову, удивленно уставилась на пальцы.

– Ладно, пошли. Как тебя там? Не спрашивай куда и что мы будем делать – я понятия не имею.

Моя нога замерла над знакомой лужей, аккуратно опустилась на край. Впереди в пелене дождя маячила безлюдная улица низких двухэтажных домов, небо над которыми было изрезано паутиной обвисших проводов и тенями нацеленных в низкие облака тарелок. А над ними маячил бледный призрак рассвета. Я топал по превратившейся в реку мостовой, накинув на голову мокрый капюшон, а Лань мягко ступая по холодной грязной воде брела за мной.

Говорят, что утро в Яндаше начинается со звука колокольчика на двери вьетнамского ресторана «Бао», что в конце квартала «Малый Сычуань» за аптекой. Там жил я, а окна моей маленькой квартиры выходили на тусклую вывеску этой забегаловки господина Во. Из всего ассортимента мне лично нравились только хрустящие Нем Ран[8]. Всего остального и особенно яичного кофе, который он делал особенно скверно, я предпочитал избегать.

По пятницам в двери ресторанчика вместо обычных посетителей заходили хмурые типы с высоко выбритыми висками и в одинаковых куртках. В это время ресторан был пуст, а занавески окон, выходящих на жизнерадостный зеленый неон, были предусмотрительно задернуты. Говорят, что из выбитых зубов, которые можно наковырять между камнями брусчатки, получится собрать не одно ожерелье. Пожалуй, и сам Во не был особенно рад тому, что его закусочная пользовалась такой популярностью у разношерстных банд от подручных господина Вана до осевших тут триад. Впрочем, как услужить особым гостям он знал – часть выручки одним и бесплатный ужин всем.

Сегодня в окнах «Бао» не горел свет, хотя восход уже давно где-то прятался за тяжелой накипью облаков, под которыми хлестал по сонному городу ливень, прибивая к асфальту клубы привычного смога. Квартал заканчивался там, где кончалась брусчатка. За ней взбирался на низкий холм сжатый трехэтажными домами асфальт.