Потому что любое действие, умаляющее авторитет отца в глазах сына, выйдет ребенку боком.

Назар знал, что где-то по Красной Нерке рыскали ребята из уголовного розыска или той же патрульно-постовой службы – наводили справки о найденной девушке. Один звонок, и озябший коллега, готовый разогреться на деревенском дурачке, примчится без лишних вопросов. Однако Назар предпочел не будить лихо. Так что он остался на месте, пронизываемый холодным ветром.

Не успела дверь дома закрыться за вошедшими, как опять показался отец мальчика, а следом выскочил и сам Матвей. Его левая щека горела лихорадочным румянцем, красноречиво свидетельствуя о контакте с жесткой ладонью родителя. Матвей, не оборачиваясь, помчался в глубь деревни и вскоре исчез за заборчиками.

«Ясно, эта экзекуция была только для своих», – со злостью подумал Назар.

Деревенский тем временем вернулся к оперуполномоченному. Белокурые волосы вспыхивали на ветру. Глаза сверкали гневом. Через мгновение он буквально выплюнул:

– Хочешь что-то вызнать – спрашивай у меня.

– Я тебя понял, здоровяк.

Назар опустил голову, пряча оскал. Он прикидывал, как лучше поступить. Мысль о том, что любое действие может навлечь на Матвея гнев отца, вытеснила заботы о мертвой девушке. Ему не хотелось, чтобы поздне́е, наедине, этот кретин выместил обиду на пацане.

Наконец соломоново решение было найдено, и Назар полез за бумажником. На свет божий появились четыре однотысячные бумажки. Секундой позже они легли на мозолистую ладонь рыбака.

– Это тебе – чтобы ты не трогал пацана. – Злость неожиданно взяла верх, и Назар, зябко расстегнув куртку, вот уже второй раз за утро показал кобуру. – А если узнаю, что ты продолжаешь распускать руки, отстрелю тебе яйца, понял? Ну так что? Деньги и яйца – хочешь их себе оставить?

Купюры, будто по волшебству, исчезли, говоря о том, что их новый владелец желал оставить себе всё.

Мужчина явил мрачную улыбку:

– Что мелкий говнюк наплел?

– Кто живет на Сиренах Амая? – спросил в ответ Назар.

Краснота с лица мужчины схлынула. Казалось, под его кожей завелось нечто такое, что всасывало и растворяло цвет.

– Кто живет… Там обитают уроды. В смысле настоящие, а не какие-то придурки. Хотя, может, и это тоже. Приплывают только по ночам. Наверное, стыдятся себя. Ну, своих рож и тел. Как по мне, стыдиться нечего, ежели на раздаче достался маленький член или горб.

Перед мысленным взором Назара возникла мертвая девушка. Он со стыдом подумал, что ее ноги, пожалуй, действительно уродливы. Да и от срезанных грудей в дрожь бросало. Размышляя над этим, оперуполномоченный закурил.

– Можно? – Мужчина взглядом показал на сигареты.

– На берегу нашли труп девушки. Некоторые раны – чуть ли не до костей. – Назар затянулся и убрал сигареты, оставив в глазах рыбака голодный блеск. – Знаешь про это что-нибудь?

– Нет.

– Что этим уродам от вас нужно?

– Ну, пенициллин там, обезболивающее, иногда одежда или туристическая мелочевка вроде непромокаемых спичек. Торгаши они, понимаешь? Расплачиваются украшениями, которые сами же и лепят из какого-то местного камня. Эту дрянь на рынке в Кеми с руками отрывают.

А вот это уже было интересно, и Назар подобрался.

– Откуда вы знаете, что им понадобится в следующий раз?

Мужчина вздохнул и зашагал обратно к дому. Бросил через плечо:

– Стой здесь.

Саркастично кивнув, Назар двинулся следом. Когда до влажного заборчика осталось не больше пяти метров, со двора донеся хриплый лай, и оперуполномоченному волей-неволей пришлось замереть. Судя по голосу, где-то на цепи прыгала настоящая зверюга.

Едва Назар распрощался с окурком, как из дверей, пригнувшись, вышел рыбак. Протянул руку. На ладони, насквозь провонявшей рыбой, лежал пожелтевший, смятый листок блокнота. В центре бумаги покоилась бусина – черная и пористая. Размерами она чуть не дотягивала до ногтя большого пальца мужчины.

Назар взял бумагу и шарик, перевел недоумевающий взгляд на рыбака.

– Что это?

– Твои покупки, полицейский. Люди с острова всегда оставляют список – чтобы мы наперед знали, что им потребуется.

Вглядевшись в водянистые глаза мужчины, Назар увидел в них страх. Рыбак боялся. И не того, что его лишат странного заработка, нет. Этот страх был сродни тому, что испытывает человек, который не способен самостоятельно остановить нечто для себя неприятное. Вроде удаления желчного пузыря или падающего лезвия гильотины.

– И когда они планируют вас проведать? – поинтересовался Назар.

– Мы не знаем. Никто не знает. Как только мы собираем необходимое, они приходят. Просто заявляются посреди ночи и забирают свое. Так это и бывает.

Повторив себе под нос «так это и бывает» еще раз, рыбак обогнул угол дома и отправился в глубь грязного двора. Лай зверюги стих, сменившись поскуливанием.

– Эй, купи пацану чего-нибудь! – крикнул Назар, особо и не рассчитывая, что его услышат.

Колени отказывались гнуться от холода, и оперуполномоченный, выйдя на разбитую дорогу, тянувшуюся вдоль деревенских домов, достал смартфон. Небо прямо на глазах беременело чернотой. Вот-вот пойдет дождь. Море тревожно рокотало.

Назар взмолился про себя, чтобы по Красной Нерке всё еще кто-нибудь бродил. Тогда бы его без проблем доставили к прекрасному трупу – холодному олицетворению этого утра. Ковылять второй раз по берегу было выше всяческих сил.

Но перед тем как обзванивать тех, кого могли бросить на это дело, Назар спрятал шарик в куртку и развернул бумажку. Брови оперуполномоченного поползли вверх.

Список был чертовски странным.

Земляная шелуха камня неожиданно поддалась, и пальцы Марьятты вонзились в твердое. Безымянный на правой руке обожгло болью. Ноготь, прореженный белыми серпиками, отошел от фаланги и теперь напоминал окровавленное надкрылье насекомого.

Марьятта плюхнулась на землю и уперлась в нее коленями. Надвинула кепку-шестиклинку на глаза, но едва ли в том было что-то залихватское. Обхватила здоровой рукой камень и принялась выкручивать его из земли. Плуг, который она же полчаса назад и тащила, пока сзади вышагивал Юсси, нередко поднимал камни из земли только наполовину.

– Прокля́тый камень, – пробормотала Марьятта. – Пусть будут прокляты твои дети и твоя холодная жена.

– Хорошо сказано.

Марьятта обернулась, хоть и боялась, что ее слёзы заметят. Слёзы приравнивались к предательству: плачешь – значит недоволен. Вот почему шестиклинка была сдвинута почти к самой переносице. Девушка встретилась взглядом с Юсси. Парень вынимал из земли камень вдвое больше, чем тот, с которым пыталась совладать Марьятта.

Мгновением позже камень с грохотом ударился о дно помятой тачки, а сам Юсси распрямился. Ветер шевелил белые волоски на его предплечьях.

«Сильный, высокий, настоящий», – пронеслось в голове Марьятты.

Стоило ей так подумать, как в груди заелозила боль. Перед глазами возникли образы двух зеленых холмов, которые уже через миг вспыхнули ярким, хохочущем пламенем.

«Пожалуйста, не надо. Я не хочу этого больше вспоминать… пожалуйста…»

Сипя от боли, Марьятта осторожно налегла на камень. Тот немного сдвинулся под ее весом, и она, шмыгнув носом, улыбнулась. Взглянула вперед, пытаясь оценить, сколько еще осталось.

Она и другие мужчины – настоящие и такие, как она, – трудились на лесном поле. Само поле представляло собой прерывистые полосы, разделенные в хаотичном порядке соснами. Находясь в тени хвойных великанов, труженики вспахивали и очищали участки земли длиной в тысячу метров. Тайга скрывала и кормила общину.

Саргул иногда посылал неподвижных белых птиц, чтобы найти их, и тогда Амай, в отместку, заставлял деревья расти пуще прежнего. Так облачный демон и подземный бог состязались в давней и бесконечной игре, известной человеку с древности. Они играли в прятки. Но вот беда – никто не мог с уверенностью сказать, кто кого искал.