Он сидел на перилах, упершись пятками в камень, а локтями в колени. Мимо шли женщины, носильщики с корзинами, прикрепленными лямкой ко лбу, мальчишка тащил волокушу с музыкальными инструментами. Клодон понял теперь, что из-за рубцов кажется всем рабом – или варваром.
Тут как раз, попивая пиво из меха, подошел тот варвар, что сказал ему про купца.
Клодон отвернулся, удерживаясь от просьбы дать глотнуть и ему.
– Ты что-то угрюм, – сказал ему какой-то мужчина.
– С чего бы? – огрызнулся Клодон.
На незнакомце была бурая туника и пояс с железной пряжкой – состоятельный, видать, человек.
– Тебе лучше знать. Что ты делаешь на мосту? – И сандалии, и браслет на руке.
– Заработать хочу. – «Может, удастся стащить у него кошелек, – думал Клодон, – до того, как они начнут, а если не выйдет, то после».
– Думаю, тебе это будет нетрудно, если ты не слишком разборчив.
Клодон как раз был разборчив, но спросил, не хочет ли незнакомец пойти позабавиться.
– Не сейчас. Может, другим разом.
– Все так говорят, – буркнул Клодон.
– Я только поговорить хочу, – засмеялся мужчина. – Тут есть таверна – если будешь со мной, твои рубцы нареканий не вызовут. – Клодон не знал, что на это сказать, но дядька был вроде не злой. – Посидим, выпьем.
– И поедим?
– И поедим, если ты голодный.
– Но миловаться не будем?
– Я же сказал, что нет. Я уже побыл с мужчиной на прошлой неделе и снова побуду дня через три – юнцы мне, как правило, ни к чему. Ты задаешь слишком много вопросов для мальчишки с моста – договоримся сразу, что спрашивать буду я. Так как, пойдем?
– Ясное дело, если только поговорить.
Клодон уже знал, что пойти куда-то с новым знакомым значит открыть для себя новые улицы, новые кварталы – целые скрытые в Колхари города. После прогулок с варваром он думал, что они и теперь придут в какую-нибудь грязную харчевню, где подают приправленную корицей похлебку или горячую колбасу, – но они шли по богатой улице, где ездили кареты и стояли дома с садами. Незнакомец привел его к зданию с резными шестами у входа; в прихожей висели красные с синим ковры. Человек, одетый как вельможа, но вроде бы подавальщик, проводил их в зал с колоннами, где среди белого дня горели лампы на столиках, а за столиками сидело много мужчин и несколько женщин. Дальше была терраса, тоже со столиками и растениями в кадках, а за ней пруд с фонтанами и выступающими из воды изваяниями разных зверей. Подавальщик, выслушав незнакомца, кивнул и задернул зеленовато-синюю занавеску на кольцах, отгородив пришедших от всех остальных. Теперь Клодон видел только желтые облака и их отражения в пенной воде. Другой прислужник принес кувшин пива, третий – сидр; следом явились колбасы, фрукты и хлеб; спутник Клодона объяснил, что все это подается вместе с напитками, а обещанная еда еще впереди.
Сидр Клодону не пришелся по вкусу – пиво дело иное. Держа в одной руке кусок хлеба с колбасой, в другой кружку, он спросил с набитым ртом:
– Занавеска-то… это чтоб моих рубцов никто не видал? – Клодон упомянул о них впервые за прошедший после наказания месяц.
Незнакомец поднял кружку и вскинул бровь.
– Опять вопросы… ну что ж. Подумай сам: ты приходишь сюда в обрывке кожи на чреслах и со знаками, обличающими тебя как деревенского вора. Здешние клиенты носят все больше туники и тоги. Ты, видно, не понял пока почему, но если бы по прихоти некоего безымянного бога мы все оказались голыми, ты удивился бы метинам на наших телах. И ты, думаю, уже знаешь, что самых больших злодеев можно опознать как раз по отсутствию таких метин.
Клодон ухмыльнулся, представив, что все эти люди за столиками прячут под одеждой такие же, как у него, рубцы.
– Это, конечно, шутка, – Клодону стало приятно, что незнакомец с ним шутит, – но доля правды в ней есть. Ты пей, а есть будешь после, иначе не распробуешь как следует пиво. Пора уже это знать. И рассказывай, как получил это свое украшение.
На второй кружке Клодон рассказал про козлятину и про ром (умолчав о деньгах, поскольку все еще имел виды на кошелек незнакомца), про девку с заячьей губой, про родича-пристава и глазевшую на них ребятню. Есть ему почему-то расхотелось, и когда незнакомец расплачивался за три неспешных кувшина, Клодон, зевая и потягиваясь, не напомнил ему про еду. Засмотревшись на красные закатные облака и синеву восточного неба, он так и не понял, где незнакомец прячет свой кошелек. Увидел только, как последняя монетка переходит из его руки в руку прислужника, но не разглядел, золотая она или железная.
– Хочешь, пойдем ко мне? – Зал со столиками почти опустел. – Летом солнце подолгу задерживается на небе и дурачит нас. Скоро уже стемнеет. У меня спать удобней, чем под мостом.
– Если хочешь чего-то такого, – Клодон пытался говорить воинственно, но, к досаде своей, никакой воинственности в себе не находил, – то дай мне денег. Я не из тех, кого можно иметь за еду и питье. Мне это дело не нравится, так что…
– Тогда постараемся заняться тем, что тебе по душе. – Незнакомец положил руку ему на плечо и вывел наружу, заглушая смехом громкие речи Клодона. – Я живу в родительском доме, с матерью, сестрой и отцом. Есть еще слуги и стража. Если б я хотел сделать «что-то такое», не приглашал бы тебя к себе. Утром, когда будешь уходить, могу дать тебе пару монет, а то и больше. Хочешь ночевать под мостом – дело твое, – («Ты, я погляжу, тоже сильно подвыпил», – подумал Клодон), – но если тебе улыбается поспать на мягкой постели, притом одному, то идем. И помни, что ничего мне не должен.
Небо между их выходом из таверны и нестойким шествием по улице и впрямь налилось темнотой.
– А выпить у тебя дома найдется? – Клодону было хорошо, и он хотел продлить это блаженное состояние.
– Уж получше, чем там, – кивнул через плечо его спутник.
– Тогда пошли. – Клодон зашагал вдоль по улице, но спутник, смеясь, показал в другую сторону.
– Нам туда.
Переход от моста к той таверне стал для Клодона прыжком в роскошную жизнь, о которой он только догадывался. Он думал, что переход к дому этого человека будет таким же прыжком, но скоро засомневался. Ему, то ли из-за выпитого, то ли впотьмах, казалось, что улицы и дома стали беднее прежних. Дом, на который наконец указал провожатый, был вылитый амбар, у которого Клодон говорил сегодня с купцом, только стены из желтого камня вечером стали голубовато-серыми.
– Внизу наше заведение, – объяснил провожатый, – а живем мы наверху. Это черный ход – я всегда им пользуюсь, тебя это задевать не должно. – Он отвел кожаную завесу, и Клодон вошел вслед за ним в деревянную прихожую с пятью лампами на полке – две из них горели, три нет. – Не сказать, чтоб у нас все было по моде, зато просторно. Мать все очень удобно устроила. – Клодон попятился, увидев на стене в красном свете ламп три черепа в глиняной рамке, а незнакомец вынул из стены доску и взял одну лампу. – Теперь вниз, тут шесть ступенек. – Клодон не знал, идти за ним или бежать, пока можно. – Идем же. Ты что, боишься?
– Что это за место такое? – Клодон шагнул в темноту и чуть не упал.
– Осторожно! Это наше похоронное заведение. Моя семья владела им, когда я еще не родился.
– Значит, тут мертвецы? – Клодон ухватился за плечо идущего впереди владельца покойницкой; тот шагнул вниз, Клодону тоже пришлось.
– И мы благодаря им неплохо живем.
В подвале гуляло эхо. Не видя впереди ничего, кроме огонька в руке хозяина и его освещенного уха, Клодон посмотрел вверх. Стропила лежали не вкривь и вкось, как в рыночных складах, а пересекались через равные промежутки, заполненные расписной плиткой.
– Я то и дело грожусь отцу, что займусь торговлей или недвижимостью, но годы идут, а я все утешаю скорбящих вдов да заплаканных дядюшек. Не будь это так выгодно, давно бы ушел.
Запах, который Клодон учуял еще в прихожей, разгонял опьянение. Удушливый, густой, сладкий запах, будто кто-то раздавил и разложил толстым слоем кучу цветов и фруктов. К нему примешивался другой, уксусно-резкий.
