— Это ничего не значит! — вторила мне Катерина.
Утром болела голова. Пили вчера много и разного. Устроили дегустацию. И куда я полез? В соревнование по питию со здоровыми и опытными людьми? Я больной, не так давно бывший на больничной койке? Это еще хорошо, что не первым был отправлен спать. Спасибо Померанцеву, быстро набравшемуся! Остальные оказались матерыми выпивохами. По Твердышеву вообще было не понятно, воду он пьет, или все же водку.
— Эй! Ты где? — сказал я, стуча по кровати, на которой проснулся один. — Это что привиделось? Да и ладно!
Я махнул рукой. Что произошло, если все же эту ночь я провел с женой, то уже назад не отыграть. А было действительно эмоционально и хорошо. Я-то уже было продумывал выражения, как спровадить Екатерину, по смыслу схожие из будущего про вызов такси или «я тебе позвоню… честно!» А тут не пришлось объясняться. Вот и ладненько! Менять отношения с Екатериной не хотел. Выстроилась какая-то стена, которая не позволяла предположить возвращение к светлому прошлому.
— Илья! Илья! — кричал я, не находя заветного колокольчика.
— Ваше Величество, — в спальню зашел один из слуг.
— Илья где? — спросил я, силясь вспомнить имя вошедшего слуги.
— Ваше Величество изволили вчера отпустить Илью, — спокойным холодным и рассудительным голосом ответил вошедший, подозрительно картавя.
— Так! А ты кто есть? — спросил я, ощущая легкую неловкость, что не знаю имени слуги, который среди прочих занимает особое положение.
— Ваше Величество, меня зовут Антуан, и, если Вашему Величеству будет угодно, я приглашу кого-нибудь иного или срочно отправлю за Ильей.
— Да, нет же, меня смущает только, что в моем окружении француз, — сказал я, приподнимаясь с кровати.
— Как будет угодно Вашему Величеству, но я родился в России, а мой отец служил еще вашему великому деду, — отвечал Антуан.
— Отчего картавишь? И ты дворянин? — спросил я, не стесняясь усаживаться на ночной горшок.
Некогда подобные процедуры меня сильно смущали, и я всерьез продумывал обустройство специальных комнат, вспоминал, как может работать водопровод, чтобы установить такой родной ватерклозет. Нет ностальгии ни по интернету, ни по комфортабельному автомобилю, может, немного тоскую хоть по какой-либо связи, но вот унитаз, в особенности в первое время, был желаем больше прочего.
— Ваше Величество, да, я дворянин, православный и имел продолжительный разговор и с господином Шешковским, и с его людьми, — ответил дворянин Антуан.
Я пристально посмотрел на русского француза и, наверное, со стороны это могло выглядеть комично: сидит на горшке русской император, страдающий с похмелья, с растрепанными волосами, опухшим лицом и щурится рассмотреть своего слугу-дворянина. Хотя, чего смущаться? Во Франции целые интриги строят, чтобы только вынести ночной горшок у короля, а процесс одевания монарха возведен в сакральное таинство.
— Ну, если Степан Иванович с Вами имел разговор, то, думаю, все в порядке. Пригласите кого-нибудь, чтобы убрать эти мешки под глазами, а еще я сейчас напишу записку для господина Шешковского, и Вы ее незамедлительно отдадите вестовому, чтобы он передал Степану Ивановичу, который, скорее всего, в Петропавловской крепости. Итак, Антуан. Что у нас на сегодня? — сказал я, пытаясь вспомнить, а что же, действительно, я на сегодня планировал.
Что касается записки Шешковскому, то я велел ему самолично, или пусть работу выполнит кто из особо приближенных, выяснить что это такое было ночью. Нет! Я помнил, что и как. И мне эти воспоминания были усладой. Но! Мое отношение к Екатерине такое: чтобы она не сделала, это может иметь цель, задачи, следствия. Можно допустить, что женщина просто стосковалась по мужской ласке. Так, оно, наверняка и было. Но подобным образом играть страсть, даже Екатерине Алексеевне не под силу. Ну могли же быть и иные мотивы! Вот были ли они и какие могли быть, нужно выяснить. А после такой ночи мне будет нелегко найти женщину для физиологических потребностей, уж больно все было… феерично, что ли.
Из того, что я планировал, как минимум одно весьма интересное дело можно уже отложить. Думал, что проснусь с Ефросиньей и побалуюсь. Но, какое бы отношение у меня ни было к Екатерине, но после ночи с ней приглашать Фросю желания не было. Наверное, для профилактики пора давать указания сменить мне подругу.
— Ваше Величество, сегодня у Вас были запланированы встречи с академиком Ломоносовым Михаилом Васильевичем, канцлером, господином горнозаводчиком Твердышевым, а также прибыл ваш камердинер господин Брокдорф. Он вчера был расстроен и изволил напиться, — докладывал Антуан.
— Это все? — спросил я.
— Ваше Величество, это до обеда! — невозмутимо ответил Антуан.
Вот, замечательный исполнитель, но как-то нет в нем русской души, что ли — все так четко, ничего не забывает. Илья тоже имеет феноменальную память, но вот такой невозмутимостью, да в ситуации, когда император изволил гадить, он не обладает.
Через час я уже был готов воспринимать информацию, пусть в голове и еще немножко отбивали барабанную дробь мои фантомные тараканы.
— Антуан, пригласите господина Ломоносова и принесите чаю с лимоном, — повелел я уже на ходу, так как направлялся в соседнее помещение, где был мой, по местным меркам, шикарный для всесторонней работы кабинет.
— Прошу простить, Ваше Величество, господин Ломоносов не один. С ним господа Георг Вильгельм Рихман и Даниэль Роландер, — дополнил доклад Антуан.
— Сперва Ломоносов, а уже после шведскую немчуру послушаем.
Михайло Васильевич, видимо, уже заждался меня. Ученый плохо умел скрывать эмоции и нетерпенье, которое проявлялось в его движениях, говорило, что академик сидел под моим кабинетом не один час. Я уже приучаю своих подданных, что рабочий день начинается не позднее восьми утра. Тут же из-за некоторых событий вчерашнего вечера и ночи я только проснулся чуть позднее одиннадцати. Вряд ли получится отработать всю повестку дня, так как только разговор с Ломоносовым может затянуться не на один час.
— Ваше императорское величество! — Михайло Васильевич изобразил поклон.
Как бы ни силился Ломоносов демонстрировать светскость и придворный этикет, в нем все еще жил сын рыбака-помора.
— Михаил Васильевич, уж кому, но вам, когда мы наедине, позволено обращаться ко мне без чинов. Давайте будем держать великосветскость в присутствии иных лиц, — сказал я, жестом приглашая Ломоносова присесть.
— Я чрезмерно Вас уважаю и не смею ставить Вашу волю и желание под какое-либо сомнение, потому, Петр Федорович, я преступлю через собственные убеждения и буду называть вас так, как это будет угодно моему императору, — сказал Ломоносов, усаживая свое грузное тело на прекрасной выделки стул с императорской мебельной фабрики.
— Вот потому, Михаил Васильевич, и не хочу я в разговоре с Вами сколь много светских манер и придворного этикета. Мы потеряли на приветствие более пяти минут. Давайте сперва пройдемся по тем проектам, которые сейчас в работе, — сказал я, открывая свой блокнот с закладкой «Ломоносов».
— Перейду сразу к делу. Мы изменили смесь, которая двигает ракеты. На основе пороха снаряды летят лучше и дальше. Но при этом еще больше сокращается масса заряда. Есть подвижки в деле летательных шаров, но докладывать об этом рано, нужно все испытать. К вопросу бездымного пороха подошли близко, но уже понятно, что для такого пороха не подойдут стволы фузей, которыми нынче вооружены наши войска. Работаем над сплавами, — докладывал ученый.
— Телеграф? — спросил я о связи, так как именно этот вопрос для меня был более животрепещущий.
— Господин Рихнер по Вашим подсказкам, Петр Федорович, разработал световой язык, стучащий с точками и тире. Еще не все продумано, но это дело ближайшего будущего, — докладывал Ломоносов.
— Я готов ассигновать банковскими бумагами строительство оптического телеграфа между Петербургом и Москвой. Не думаю, что сможете быстро, даже усилиями Вашего друга Георга Рихмана, соорудить электрический телеграф. Продумайте завод по производству проводов. Можете привлекать к делу мощности Компанейства и господина Твердышева. Никиту Акинфеевича Демидова пока не трогайте, так как у него важный заказ. Не стоит ему распылять свои силы. По железным дорогам Вас не спрашиваю, тут мне должны иные люди сообщить. Я же благодарю Вас, что помогли господину Ползунову и его команде.
