Больше в сражении убитыми и раненными потеряла французская армия — более трех тысяч. Когда Уильям Август протрезвел и на следующий день к нему явились вестовые, английский принц схватился за голову и даже отказался от завтрака. Оказывается, что это он выиграл сражение, но абсолютно не заботился тем, чтобы воспользоваться своей победой.

Петербург

25 мая 1752 года

Как выглядит нынче империя? Я имею в виду то высшее общество, в котором приходится жить и на мнение которого, пусть незначительно, но стоит опираться.

Вот, только что похоронили императрицу, в семье нового императора происходят непонятные вещи, смещен Бестужев, еще ранее погибли Шуваловы, потом покушение на наследника, весьма странный, местами безрассудный заговор Разумовских. А еще, оказывается, среди сановников процветал содомский грех. Еще и война, кровопролитная битва, в которой Россия то ли выиграла, то ли проиграла, но потеряла немало своих солдат. А потом приходят сообщения, что османы взяли Аккерман, волнами накатываются на оборонительные сооружения Ясс. Уныние, озабоченность, и все это экстраполируется на меня, как на наследника. Что в этом случае нужно сделать?

К проблеме можно подходить с разных сторон: прививать нужное мнение через прессу, восхвалять незначительные успехи, меньше говорить о неудачах. А есть другой, привычный для двора, да и всего общества, метод — праздник. И, слава Богу, повод имеется более, чем существенный. Два дня назад пришли известия о взятии Константинополя. Что интересно, я узнал об этом историческом моменте двумя днями ранее из австрийской прессы. И почему не сработала голубиная почта?

Как же не хватает хотя бы телеграфа! Нужно будет спросить у господина Виноградова, что там с проектом телеграфов, пока оптических.

Меня бы никто не понял и даже осудили бы, назвали жадным, если бы не было организовано празднество по случаю принесенного православного креста в собор Святой Софии. Да и мой образ, ставший сейчас непонятным, неоднозначным, нужно окрашивать яркими красками. А ярче царьградского оттенка придумать сложно.

Организацию праздника было некому поручить. Александра Виста я направил в Москву и там уже должны заканчиваться приготовления к моей коронации. В Первопрестольную отправились и другие люди, которые были способными организовать празднество. Пришлось откровенно просить гвардейских офицеров-артиллеристов, чтобы те устроили фейерверки. Моим именем поступили просьбы в театры, и те охотно откликнулись подготовить маскарадное шествие и какие-то представления.

Территория вокруг Петергофа была поделена на зоны, и каждому театру необходимо было занимать людей и веселить не менее пяти часов кряду. По моему наущению в садах Петергофа были поставлены двадцать шоколадных фонтанчиков, якобы по числу полков, принимавших участие во взятии Константинополя. Кроме того, были сделаны ответвления от фонтанов, где вместо воды было вино как символ пролитой христианской крови во время османского ига. В небо то и дело, так как до сих пор не решили проблему с нагреванием воздуха, взмывали воздушные шары, к которым был прикреплен флаг или герб Российской империи.

Отдельно расположилась выставка обмундирования оружия и османских флагов, которые были взяты еще во время первой русско-турецкой кампании. Всем желающим разрешалось пострелять из массивных турецких ружей, помахать затупленным ятаганом, примерить турецкую феску. Ну, а вечером должен был состояться бал, на котором в центре зала под стеклянным куполом располагались различные ценности и символы, связанные с Византией и Константинополем. Во всем витал дух, смыслом которого была фраза «Москва — третий Рим». Только, видимо, сейчас не Москва, а Петербург.

Наутро началось с грохота орудий. В Петербурге на улицы вышли оставшиеся воинские части, увеличенные в количестве полицмейстеры, казаки, в трактиры завезены бочки с хмельным и каждому входящему в питейное заведение наливали чарку от государя, также давали либо кусок колбасы, либо ломоть ветчины. Благо, в магазинных производствах за последнее время скопилось немало колбасной продукции. Но, я не думал об этом и не вникал. Петр Евреинов получил задание обеспечить столицу угощениями, и я был уверен, что он его выполняет с прилежанием.

День прошел в сплошных приветствиях и заверениях. Я постарался показать себя, как уже практически здорового, пусть с тростью, в повязке на левом глазу, все еще худым, но живым. Был и новый посол Австрии и, наконец, официальный, посол Франции, посол Швеции, которая, оказывается, наша союзница против Пруссии.

Перед началом театральных представлений, исполнения музыкальных произведений, в том числе и моих, состоялся парад. Русские гвардейцы и представители иных воинских подразделений прошлись вдоль собравшихся гостей, проехали пушки, проскакали бравые кавалеристы. Плохо прошли, но выглядело все равно внушительно и грозно.

Вечером я лишь наблюдал, как красиво отплясывали гости, так соскучившиеся по увеселительным мероприятиям. Екатерина была рядом, вела себя предельно скромно и подчеркнуто холодно к любым мужчинам, даже, если те были откровенно не годны не то, что для любовных интриг, а даже в подозрении возможности подобных приключений. Игра жены не впечатлила, Екатерина была прогнозируема, а потому не вызвала никаких эмоций. Да и какие эмоции могли быть, когда даже глаз, уже как неделю не беспокоящий, начал пульсировать болью. Откровенно, хотелось напиться в хорошей компании, поговорить за жизнь, послать кого-нибудь «на хрен», а потом с ним же обняться и выпить «мировую». Но в этот день подобное было невозможно. Поэтому, когда я в начале пятого утра, удалился в свои покои, то Ефросинья, периодически разгонявшая мою тоску, даже не попыталась предложить свои услуги.

А вот на следующий день все было иначе. Состоялся, так сказать, корпоратив в узком кругу. В Петербург по делам военного заказа прибыл Твердышев. Наконец, получилось встретиться и с Ломоносовым. Пригласил я и Померанцева, которому скоро отправляться по министерским делам в Тобольск и дальше. Были и Неплюев, и Шешковский. К сожалению, не получилось расслабиться полностью, нет такой компании, в которой можно было бы на пару часов не быть императором. Но, все же лучше, чем статичность и чопорность официальных мероприятий, да и я позволил общаться без чинов. Пили за здравие Миниха, за упокой Шпанберга, у которого случился сердечный приступ прямо на капитанском мостике, но купол Святой Софии он успел увидеть. Говорили ни о чем, все дела после, лишь условились на отдельные встречи, но всю суету сует решено отложить. Я хотел пригласить еще и Румянцева, но Петр Александрович на днях выезжает в расположение русского корпуса в Мемель, чтобы начать реализацию плана летней кампании.

Чего хотел, того добился, преизрядненько напился. Усталости особой уже не чувствовалось, а опьянение и дурь в голове присутствовали.

— Ларион, позови-ка Фросю, у меня есть коллекция лютневой музыки 15-го века, хотел бы с ней обсудить! — говорил я, не задумываясь, какую же чушь и глупость несу.

— Ваше Величество, вы звали? — пришла Ефросинья в легком платьице с необычайно глубоким, несуразно, вульгарно, выглядевшем, декольте.

— Иди сюда! — сказал я и махнул рукой, указывая на кровать.

— Сей момент, Ваше Величество, — игриво проворковала Фрося и стала расшнуровывать платье.

Дверь резко открылась и на пороге появилась Екатерина.

— Пошла прочь! — сказала моя жена и Ефросинья поспешила исполнить повеление Великой княгини.

— Не понял! Ты что здесь распоряжаешься? — сказал я, недоуменно рассматривая Катерину.

— Сегодня я буду твоей Фросей! Тьфу ты, как это… впрочем, не важно. Завтра хоть топи, хоть в монастырь, но этой ночью я не хочу спасть в холодной кровати, — сказала Катерина и решительно скинула халат, под которым ничего не было.

— Это ничего не значит! — вяло возражал я, разум бежал, покидая мозг, быстрее, чем персы под Ереваном.