Он окинул девушек своим безжизненным взглядом. Молча кивнул «сподвижникам», те подошли к тем, кто пока оставались в своей одежде- их было трое. Одну из них схватили с двух сторон и в буквальном смысле разорвали все, что на ней было, в клочья, оставив в одном нижнем белье.

–Рахбиткун ария (араб.– она пойдет голая),– произнес Эли совершенно бесстрастно,– кто-то еще хочет испытать мое терпение?

Девушки начали плакать еще сильнее, но теперь всё же стали активнее снимать с себя собственную одежду. Несчастная, которую минуту назад раздели, попыталась было неуклюже тоже натянуть на себя вульгарную тряпку, но стоявшие возле нее экзекуторы резко ее одернули, дав оплеуху.

–Я сказал, ты пойдешь голая, раз не хотела принимать мой подарок! Палестинская сука!– он с размаху ударил ее по лицу, от чего та всхлипнула и начала плакать еще сильнее.

Через несколько минут девушек увели, и «голая» вынуждена была на негнущихся ногах и заливаясь слезами, идти туда, в бесчестие и неизвестность. У меня в ушах загудело еще сильнее. Я думала, что видела все проклятые Богом, насквозь пропитанные пороком и жестокостью места на Ближнем Востоке. Я ошибалась… Вид этих молодых и невинных, живущих до последнего в своем закрытом, консервативном обществе бедных девушек, для которых вот такой позор был в буквальном смысле равносилен смерти, стигматизируя их на всю оставшуюся жизнь, заставил меня почувствовать, как внутренности неприятно переворачиваются. Я попыталась не думать об их участи, абстрагироваться, сосредоточившись на мыслях о себе, но не выходило. Перед глазами все равно стояли бледные лица арабок, идущих за Удавом с фатальной обреченностью.

Палестинок привели обратно спустя три часа. Вернее, только троих из них, остальных не было. Те же, что вернулись, выглядели изрядно потрепанными- взлохмаченные волосы, следы размазанной по лицу помады, у одной из них даже был кровоподтек на губе. На нас они все так же не смотрели, вели себя тихо и подавленно.

–Их изнасиловали?-спросила я осипшим голосом.

–Уж явно не про культуру и искусство с ними говорили…– мрачно усмехнулась Ирка шепотом.– Давайте спать. И ты, Алёна, меньше смотри на этих сочувственным взглядом. Арабки… Этим все сказано. Они ненавидят нас. Мы для них все шармуты и шлюхи. Если бы ей сейчас сказали, чтобы она тебя убила за то, чтобы выйти отсюда, она бы не задумываясь сделала это,– отрезала она, пренебрежительно мотнув головой в сторону одной из девиц, которая сейчас забилась в угол, свернувшись калачиком, и плакала.

Я молча с ней согласилась. Потому что сама слишком хорошо знала арабок. И действительно, какой бы ни была ситуация, они нам не союзники. Наверное, это генетически заложено. Их мужчины все равно будут реагировать на нас, как быки на красную тряпку, а они- вечно видеть в каждой из нас потенциальную соперницу.

Мы легли спать почти вповалку. Так было теплее и как-то даже спокойнее. Несмотря на адскую усталость, сна не было ни в одном глазу. Я все еще помнила ужас своего заключения в том жутком склепе. По сравнению с предыдущей ночью, условия здесь были почти пятизвездочными. Зато на душе было гораздо хуже, чем вчера. Там, в сыром мраке ограниченного пространства, я могла думать только о своем спасении либо смерти. Сейчас в голову лезли все мысли на свете, они заполняли мое сознание подобно тому, как муравьи атакуют дом- лезли во все щели. Мама… Должно быть, она места себе не находит сейчас… Больше всего сердце болело за нее. Дико хотелось утешить ее, успокоить, что все со мной в порядке, что все будет хорошо… Мне казалось, скажи я так, и реально со мной все было бы в порядке…

Сон, наконец, стал вить вокруг меня кривую, покореженную стрессом и переживаниями паутину, как вдруг дверь снова резко распахнулась. Нас всех тут же ослепил острый луч фонаря, гуляющий по лицам в поисках того, кто им был нужен.

–Ты,– указал на меня один из знакомых экзекуторов,– на выход.

-На выход,– он теперь подходит ко мне и размахивает прямо перед носом автоматом.

Внутри все переворачивается. Вот и по мою душу пришли… В голове сразу всплывают десятки страшных кадров возможного развития событий. Я незаметно щипаю свою руку, чтобы не впадать в панику… Нет, Алёна, ты не закончишь так нелепо свою жизнь…

–Вперед!-снова бряцает передо мной оружием, заставляя идти по коридору перед ним, под прицелом. И хотя я молча исполняю его приказ, получаю весомый подзатыльник и тут же- увесистый шлепок по пятой точке. Сжимаю до боли от унижения и беспомощности губы, чтобы не проронить ни слова, не дать ему радости почувствовать свое превосходство.

Я слышу, как он пошло- грязно усмехается мне вслед. Мне даже не нужно смотреть в его глаза, чтобы это понять. Это такая порода мужиков- мелких, боязливых, подлых. Они хуже баб в самом плохом, сварливом и склочном понимании этого слова. Из тех, кто ненавидит женщин а- приори за то, что сами ущербны. Мужчин они тоже ненавидят. Настоящих мужчин. Но их хотя бы боятся, поэтому и отыгрываются на женщинах.

Меня вталкивают в комнату. Посередине стол, по обеим сторонам которого два стула. Больше ничего.

У окна стоит Он. Тот самый, что Тигр. Мужчина, с головы до ног одетый в черное. По телу пробегает дрожь. Что сейчас будет?

–Иджлиси (араб.-садись), -говорит он мне на арабском, не поворачиваясь.

Я делаю, как велено, но он не спешит отходить от окна. Все так же повернут ко мне спиной. Я смотрю на его статную фигуру. Идеальные пропорции. Натренированное тело. Натренированное убивать. Я думала, что в ту нашу первую встречу это холод и шок так подействовали на меня, но нет. Я боялась этого человека, жутко боялась. Он внушал страх, оцепенение и трепет.

Развернулся он резко, не дав возможности скрыть то, что я его изучала. Я быстро опустила глаза, но успела поймать в поле своего зрения чуть тронувшую его капризные пухлые губы усмешку.

Чувствую, как подходит ко мне. Близко. Его энергетика волнами бьет по моему нутру. Пальцы касаются моего подбородка. Точно так же, как это делал Удав. И иначе. Они не горячие и не холодные. Жесткие. Мужские. Созданные для того, чтобы нажимать на спусковой крючок автомата. Интересно, умеют ли эти пальцы ласкать? Способны ли эти руки созидать или только уничтожать?

–Смотри в глаза,– следующий короткий приказ на арабском.

Почему он говорит со мной на арабском? Знает, что я понимаю? Как много он обо мне знает? Снова от страха и тревоги внутри все переворачивается.

Я опять повинуюсь и чувствую, как воздух покидает легкие. Его ртутная чернота прожигает дырки в моей душе. Я знаю, он видит меня всю, насквозь. Большой палец ложится на мою нижнюю губу, слегка на нее нажимает. Я чувствую легкую боль. Наверное, там все же ранка от собственного укуса.

–Алёна, да?– спрашивает тихо,– это ведь вариант имени Елена?

Я молча киваю.

–Из- за Елены развязалась «Троянская война»… Оскорбленный муж решил вернуть ее себе, забрав из объятий похитившего ее любовника… А тебя, Алёна, захотят возвращать?

Я молчала. Он усмехнулся. Отошел и сел на стул напротив. Снова смотрит этим своим испепеляющим взглядом. Он как вампир, только пьет не кровь, а мою решительность… Вблизи он еще более молод, чем мне сначала показалось. Мне кажется, моложе меня.

– Больно?– спрашивает вдруг, кивая головой в сторону ранки на губе.

Я машинально прикладываю руку ко рту. Машу отрицательно…

Он снова усмехается.

–Ты красивая, Алёна. Я понимаю, почему ты с ним пять лет…-наклоняет голову и продолжает меня изучать. Как же некомфортно от этого взгляда. Пронзительного, мужского, но холодного. Эта ртуть в черной бездне его глаз никуда не делась. Не убежать от нее. Она токсична.

Мне отчаянно хотелось то ли смеяться, то ли кричать, потому что нет никакого «с ним»… Потому что я не нужна Али, я выкинута им. Никто никуда возвращать меня не захочет. Знали бы они… Но я молчу, потому что и сама не понимаю, что делать. Как поступить правильнее. Каждое мое слово- как прыжок в темноту. Не знаешь- там пропасть или твердыня…