В чем заключается ценность тассилийских фресок с точки зрения естествоиспытателя? Они не только свидетельствуют о развитии неолитических культур и их упадке, но и дают представление об изменении жизненных условий и природной среды; по ним можно судить о постепенном высыхании местности и исчезновении отдельных видов животных, а также оценить роль в этом человека, которой своей деятельностью способствовал возникновению пустыни.
Тассилийские наскальные фрески относятся к нескольким основным периодам, которые перекрывают друг друга. Самая древняя эпоха (до 10 000 лет до н. э.) оставила нам изображения охотничьих сцен и всего богатства фауны того времени. Рисунки подтверждают существование. большинства характерных представителей крупных африканских животных (страусов, жирафов, антилоп, слонов, а также гиппопотамов, которые не могут жить без воды) в Сахаре и в более поздние периоды, когда она была уже заселена скотоводческими племенами. К этому времени относится наибольшее количество рисунков, а их художественный уровень самый высокий. На рисунках скотоводческого периода преобладают стада одомашненных животных как символ изобилия и благосостояния. Кроме того, появляются рисунки интроспективные, изображающие сцены человеческой жизни, попадаются символы магического и культового характера.
В период расцвета скотоводства начинается роковой процесс опустынивания Сахары под влиянием постепенного изменения климата. Этот процесс продолжается с небольшими отступлениями до сегодняшнего дня, пустыня захватывает все новые земли. Многочисленные скотоводческие поселения начали терять источники питания. Уже в те времена, так же как и сегодня в Африке и странах Сахеля, многочисленные сахарские стада явно способствовали опустошению земель и превращению их в пустыню. За уничтожением растительного покрова следовало постепенное разрушение почв, их размывали периодические дожди и развевал ветер. За оставшиеся источники питания, вероятно, велась жестокая борьба, во время которой «музы молчали». Если рисунки и появляются, то их уровень при общем хозяйственном и культурном упадке тоже падает. После исчезновения постоянных скотоводческих поселений появляются рисунки мигрирующих групп, путешествующих на конях. Следующая волна опустынивания истребила в начале нашего тысячелетия и лошадей. Последние две тысячи лет здешняя ситуация представляется лишь очень примитивными изображениями верблюда.
Несколько раз в этом сказочном нереальном ландшафте Тассили нам попадались и тароты — тассилийские кипарисы. Здесь зарегистрировано 130 кипарисов, возраст которых определяется в тысячу лет; но мы нашли только одно молодое деревце. Деревья гибнут все быстрее, потому что на тассилийском плато становится все оживленнее, а других деревьев для топлива и домашних нужд здесь практически нет. Раскидистая крона старых кипарисов бывает живой только частично. Этот реликтовый вид, который не растет больше нигде на земном шаре, да и здесь встречается лишь на небольшой площади на высоте более 1500 метров, является живым памятником «лучших времен» Сахары. Семена тарота в настоящее время уже не дают всходов. Раскидистое дерево с номерным знаком «1» стоит в Тамрите у караванного пути из Джанета в Гат в Ливии. Благодаря своей тени дерево с незапамятных времен служит одновременно отелем, стойлом, складом и вешалкой.
Переполненные впечатлениями, вернулись мы в Джанет, где нас, и прежде всего меня, ожидал удар: машина Экхарда, в которой мы перед отъездом собрали и заперли все вещи, была ограблена Не полностью, видно, вора довольно быстро спугнули. Больше всего вора заинтересовал мой рюкзак, лежавший под тем окном машины, которое он разбил. И хотя значительные материальные потери и пропажа всего запаса валюты, конечно, неприятны сами по себе, я пришел в отчаяние, только когда увидал, что нет мешочка с отснятыми пленками. От всего путешествия до самого Джанета не осталось ничего! А там был Мохамед, несущий Зергуина с полосой металла, все пейзажи, все дорожные происшествия, репортаж о преследовании газели… А не вызвана ли кража страхом перед обнародованием этих снимков? Но пропали и другие вещи и деньги; почему, однако, не пропадало ничего в течение тех десяти дней, когда Вера, Петр и Экхард оставляли все свои вещи незапертыми, а просто лежащими открыто — и при этом часто с утра до вечера их не было дома? Жители оазисов и сахарские бедуины не занимаются воровством; а что, если это сами «стражи закона» с севера? Или водители проезжающих мимо транссахарских грузовиков, или просто туристы? Слишком много вопросов — и ни одного ответа. Что делать? Мне казалось, что следует заявить о краже в полицию, хотя остальные реагировали на это довольно спокойно, говорили, что это не поможет, и не хотели идти со мной. Тогда я заявил, что, если они со мной не пойдут, я пойду один, но пусть Ота научит меня, что и как я должен сказать по-французски. Ота минуту отсутствующим взглядом смотрел в пустоту, а затем сказал: «Он ма воле», что по-чешски означает: «У него есть зоб». Поскольку ни у кого из присутствующих не было неприятностей с щитовидной железой, а если бы и были, то замечание это прозвучало не совсем уместно в данной ситуации, я испугался, что ко всем прочим нашим несчастьям с Отой на обратном пути случился солнечный удар или какая-то другая болезнь, проявляющаяся обычно бредом. Позднее выяснилось, что ошибался я, поскольку фраза эта была произнесена по-французски («on. т’а vole») и была в принципе ответом на мой вопрос. Между тем Милада и Ота решили пойти со мной в полицию. В результате появился протокол, если выражаться канцелярским языком. У меня по крайней мере был документ, который я мог представить при таможенном контроле.
Мир потерял для меня краски, а Джанет утратил: свои прелести. Остались только жара и мухи. В полной апатии сел я в самолет, который летел на север, и немного оживился, только когда под нами появились Тафилалет и скальные «города» Тамрита. Я достал оставшуюся «Экзакту» (вторую тоже украли) и попытался с самолета снять пейзаж под нами. К сожалению, близился полдень, ландшафт потерял рельефность, и я оставил эту затею.
Мы высадились в Гардае и до Алжира доехали автостопом. Здесь мы оставили лишний груз и коллекции живности и снова совершили «вылазку» в пустыню — теперь в северо-западную сахарскую впадину Шотт-Мельгир с оазисом Бискра. По дороге мы остановились в Тимгаде, самом большом памятнике римской колонизации на земле Алжира.
С незапамятных времен я испытываю особый интерес к исторической архитектуре. Старые, потрескавшиеся стены служат идеальным убежищем массе животных, и здесь можно найти то, что вы будете безуспешно разыскивать по всей округе. В тот момент, когда я собирался проникнуть в хорошо сохранившееся со времен колонизации подземелье, ко мне подошли два мальчика и предложили купить у них горсть старых римских монет, которые здесь еще и сейчас находят в большом количестве. Я ласково улыбнулся им и объяснил, что монеты я не ищу, да и все равно у меня нет денег для того, чтобы купить такую редкость. Мальчики слегка удивились и стали объяснять, что уступят дешево, — видимо, решили, что я пытаюсь торговаться. Тогда я прибегнул к наглядному методу. Я пошарил рукой в подземной шахте и вытянул геккона Tarentola mauretanica, которых там было видимо-невидимо.
— Вот это вы умеете искать? — спросил я как ни в чем не бывало.
Ребята, как им и положено, пришли в неописуемый восторг. Среди бесчисленных туристов, наводняющих Тимгад, романтически вздыхающих и накупающих сувениры, я был исключением, свежей струей, прямо оазисом в пустыне для молодежи, которая пока еще не утратила фантазии. Они бросили свой промысел и четыре часа ловили со мной ящериц, сцинков и змей. Благодаря им я поймал интересную рыже-коричневую змею Malpolon monspessulanus (обыкновенная ящеричная змея). Они пришли в ужас, увидев, как змея кусает меня, и в отчаянии пытались растолковать мне, что это опасно; но они еще не достигли возраста, когда человек предпочитает, несмотря ни на что, оставаться в заблуждении, так что через минуту они осмелели и один за другим потрогали змею. Тот, что посмелее, рассудив, что если ничего не случилось со мной, то не случится и с ним, довел это рассуждение до конца — дал себя укусить. От этого все пришли в некоторое замешательство: им пришлось признать, что некая достойная уважения тысячелетняя традиция изжила себя. Следует сказать, что хотя это были змеи ядовитые и кусающиеся, но опять-таки они относились к группе, имеющей задние ядовитые зубы, которые при укусе в целях обороны не достигают раны, и яд туда не попадает.
