Они поедают растительность так, что она не теряет способность возобновляться. И эффективность превращения растительной массы в животный белок многих диких животных выше, чем у домашних. Поэтому продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН — ФАО предложила для некоторых районе Африки разводить и отстреливать диких животных, живущих на свободе. Это заменяет в принципе кочевое скотоводство, а нарушений почвы и природных источников, к которым ведет нынешняя форма скотоводства, не происходит. Ввести такой способ производства животного белка в Сахаре труднее, чем в других частях Африки, так как этот район может прокормить чрезвычайно малое количество населения и животных здесь тоже мало.
На пятый день нашего становившегося все более трудным путешествия появилась зелень: огромные кустины травы и кустарников, местами даже деревья — акация и тамариски. С правой стороны на горизонте вырисовывались невысокие дюны эрга Адмер, с левой — поднималась гряда скальных замков причудливых силуэтов, тянущаяся к югу, — Тассили! Недаром на карте эта часть дороги обведена зеленой линией, а в объяснениях стоит: pittoresque (живописная дорога). Приближались горы, и после пяти дней одиночества мы наконец увидели и других людей кроме членов наших экипажей; появились разбросанные домики и небольшая крепость.
— Джанет? — спросили мы нетерпеливо.
— Какой там Джанет, — унимали нас перевозчики, — это маленький туарегский оазис Зауаталлаз с брошенной крепостью Форт-Гардель. Здесь перекресток, и, если бы вы ехали через Ин-Аменас, вы бы приехали вон туда, в горы.
До Джанета уже оставалось в общем около 150 километров, он был уже в принципе «в пределах досягаемости». В действительности же самый тяжелый путь нам еще предстоял, поскольку справа от дороги лежала пустыня, слева возвышались скалы и уже через 20 километров мы увязли в песчаном подъеме из долины Сисуф. Дул обжигающий ветер, по земле стелились подвижные языки песка.
Вытаскивать из песка застрявший в нем тяжелый, нагруженный доверху грузовик, поверьте, занятие не из приятных. Прежде всего приходилось разгребать песок перед колесами, затем раскладывать перед ними полосы «запасной дороги» весом в полцентнера каждая в виде перфорированной толстой жести длиной несколько метров. Машина наезжает на спасательные полосы и едет по ним до конца (полос бывает три-четыре пары). При этом начало «дороги» вдавливается глубоко в песок; его нужно найти, откопать, перенести полосу вперед и снова дать машине немного продвинуться.
Европейцу трудно представить, чего стоят описанные упражнения в сахарской жаре. Мы, конечно, старались помогать водителям, но не могли выдержать их темп — схватить полцентнера, пробежать с этим грузом 20 метров по рыхлому песчаному откосу вверх, бросить груз на песок, уложить его перед колесом — и назад за следующей полосой. В сорокапятиградусной жаре даже попытка завязать шнурок ботинка кажется изнурительным занятием. Песчаное поле было бесконечно, а экипажи машин в отличие от нас неутомимы. Ветер усиливался и бичевал нас тучами песка. И вот в разгар этой стихии великан Мохамед вдруг подскочил к маленькому Зергуину, с трудом тащившему на спине жестяную «дорогу» втрое длиннее его, взвалил его себе на спину вместе с грузом и уже с ним и полосой поскакал галопом вперед, весело и озорно насвистывая. С отчаянным стоном бросился я стремглав к машине за своим фотоаппаратом, чтобы сделать снимок. Я успел несколько раз «щелкнуть» и затем упал в песок, обессиленный этим представлением, но счастливый тем, что успел сделать «бессмертный снимок». Меньше чем через две недели я поплатился за эту радость, но в тот момент я еще ничего не знал об этом.
Последние 150 километров мы ехали целый день; это была очень тяжелая дорога. К вечеру, однако, мы были щедро вознаграждены. Перед нами предстал Джанет, и его волшебная панорама все время менялась, пока мы проезжали долину, где слева расстилался зеленый ковер из пальмовых рощ и садов, а справа поднимались склоны с прилепившимися к ним коробочками каменных строений и крепостью наверху. Завершал панораму возвышавшийся вдали величественный «Джанетский конус», могучее горное образование, размещенное с редким композиционным вкусом на тассилийском плато как раз там, где разместил бы его фотограф или художник. Долина под ним сворачивала влево, и зеленый ковер в этом месте терялся среди золотых песчаных дюн.
Мы отправились на почту за письмом от Веры и Петра и по дороге встретили их. Они были здесь уже десять дней и понемногу свыклись с мыслью, что уже никогда нас не увидят. Жили они в заброшенных гаражах Иностранного легиона вместе с молодым моторизованным немецким путешественником Экхардом Римом. Они собрали множество интересных коллекций и не менее интересно разместили их; например, в яме для монтажа прыгали четыре жабы, сразу ставшие предметом моей фотострасти; в тазах для стирки жили скорпионы, и повсюду были развешаны полотняные мешочки с гекконами, агамами, змеями и шипохвостами.
На другой день утром мы отправились в местное экскурсионное бюро, организующее поездки в горы к наскальным росписям. Экхард решил пойти с нами, хотя уже был там, — фрески стоили того.
Нам выделили проводника — старого туарега, звали его (как уж заведено в Алжире) Мохамед, он должен был Постараться, чтобы мы не заблудились; и еще с ними шел мальчик Саддик, в обязанности которого входило следить за пятью осликами, несшими наш груз, запасы воды и продовольствия.
Мы отправились из Джанета к груде гор тассилийского сброса и поднялись на 700 метров до перевала Тафилалет. Пейзаж с каньонами и отвесными скалами был фантастическим — диким и живописным. Как бы назло пустыне, местами попадались цветущие олеандры и островки другой зелени. Иногда в углублениях каньона мы обнаруживали лужу мутной воды с личинками насекомых, плавунцами и изобилием других интересных живых существ, а иногда и цветов. Целых восемь дней мы были вынуждены пить воду из этих сомнительных источников, называемых гельтами; но воды сахарских гор, видимо, не являются рассадниками инфекции, поскольку экспедиции Анри Лота пили ее здесь долгие месяцы, а горные туареги — всю жизнь.
После целого дня подъема по каньонам и скальным откосам мы внезапно очутились на верху плоскогорья, которое совсем не соответствует обычным представлениям о горах; к востоку простиралась, насколько хватало глаз, совсем ровная каменистая поверхность, чуть снижающаяся, что можно было заметить по нескольким канавкам, выдолбленным теперь уже высохшими ручьями воды, бежавшими здесь в период зимних дождей. На западе за нашими спинами этот пейзаж обрывался восьмиметровым сбросом.
К вечеру на востоке у горизонта появилось нечто похожее на дремучий лес. Прежде чем солнце зашло, мы успели дойти до этого «леса». Перед нами оказались знаменитые скальные колонны Тамрита. Мы ночевали, подобно создателям доисторических художественных произведений, — под навесами скал, называемыми «абрис». Их выдолбили у подножия колоннообразных скал потоки воды тысячи лет назад; сегодня здесь все засыпал песок.
Все последующие дни мы бродили по узеньким улочкам и широким площадям необозримых лабиринтов и приходили в священный трепет от того, как наш Мохамед легко здесь ориентировался, на этих тысячах квадратных километров, мы бы заблудились здесь навсегда уже через сто метров. Мы увидели несчетное множество наскальных рисунков Тамрита, Тин Абу Тека, Ин-Итинена, Тин-Тазарифта и Сефара, и это только незначительная часть того, что открыто. А что великое множество их до сих пор еще не обнаружено, доказывают ежегодные новые открытия, к каковым имела некоторое отношение и наша следующая экспедиция, в 1973 году.
Мы были приятно удивлены тем, что информация о невозможности сфотографировать наскальные рисунки не имела оснований. Недостаток света можно было компенсировать — увеличить выдержку; увеличение контрастности снимка — дело дальнейшей обработки материала. Искажение цветов из-за освещения лучами, отраженными от желтого песка, можно исправить при печатании снимков, а можно снимать и при искусственном освещении (вспышкой).
