— Мальчик, ты не успеешь произнести и слов… — протянул опасливо покосившийся на дымящуюся книгу франт.

БАМ!

— Вы… уверены? — переспросил я, кивая на небольшую ямку в трех метрах от меня, куда со свободной руки была выпущена молния. Для такого разряда пришлось напрячь все свои силы — и чтобы жахнуть, и чтобы сохранить похерфейс.

— Беру свои слова назад! — в полной тишине показал ладони мой оппонент, в глазах которого мелькнула искра интереса, — Я принимаю ваши условия… к переговорам! Вы очень забавный… кто?

— Кейн. Дайхард Кейн. Первый советник баронства Аркендорф к вашим услугам.

— Я слышал это имя… — поведал напряженным бандюгам и прочим вооруженным людям еще более изумленный тип, а затем вновь повернулся ко мне, отрекомендовавшись, — Красовский. Красовский Петр Васильевич, имею честь быть представителем интересов определенной организации… впрочем, вы, наверное, обо мне слышали.

— Я услышал о Синдикате минут пять назад, — пожал я плечами, — Давайте, Петр Васильевич, перейдем к делу, как серьезные люди. Сначала мелочи — боярыней Терновой было обещана неприкосновенность находящемуся здесь гостю города по имени Рао Тан. Если вы не согласны с этим положением дел, то увы, нам всем придётся умереть. Про айсберг возле Ратной Академии, думаю, слышали? Здесь будет еще больше. Намного. Всем хватит.

— У Службы есть дела с этим кланом? — быстро спросил серьезнеющий на глазах человек.

Опасен. Очень опасен. Настолько, что нервная Фелиция мне сейчас передает совет лорда: «убить при малейшей возможности».

— Нет, — ответил я, — Мы с вами просто вляпались друг в друга. И разойтись миром можем только если вы отступите сейчас.

— Слово боярыни, — кивнули мне, но тут же самым внезапным образом (от которого даже бандюги с автоматами чуть не подпрыгнули!) расплылись в широкой улыбке, — Я понял! С ерундой закончили! А теперь… что там у вас было серьезного, господин Дайхард? Вы же не планируете меня разочаровать? Нет? Не планируете?

— Судите сами. Второй международный скандал с участием баронессы Аркендорф на протяжении менее полугода, в одном и том же городе, и с непосредственным участием Синдиката как инициатора — вам нужен?

— Что? Парни? Давыдов? Кто что про это знает⁈

Я спокойно ждал, удерживая закрытый и сочащийся светящимся дымом гримуар так, чтобы его легко могли увидеть все заинтересованные лица. Красовский… лихой отморозок. Умный, проницательный, но явно очень тщеславный и темпераментный. Глядя на то, как его лицо сохраняет вежливо-веселую маску, пока невысокий человек, обнаружившийся в машине, что-то нашептывает ему на ухо, стоя на носочках, я понимал, что всё висит на волоске. Аргументов бандитам упаковаться и свалить — выше крыши, но главный вполне может поставить свою репутацию выше запредельного риска как жизнью, так и ссорой с Тайной Службой. Не говоря уже о швейцарке и самой Терновой, которую мало убить, так еще и надо выжить после.

Всё это крупными буквами было нарисовано на бледных рожах отбойщиков, но здоровяки в плащах и с автоматами молчали.

— Хм… — наконец, протянул этот кадр, выпрямляясь, — Хм…

…и начал неторопливо прохаживаться взад-вперед передо мной, собака такая! Нет, я всё понимаю, и могу уважить чужое желание как повыпендриваться, так и подумать, но не в тот момент, когда в уши благим матом визжит разумная книга, паникующая, что мы все умрём. Точнее, мы все умрём, но в таком магическом фейерверке, что оставшейся Фелицией точно заинтересуются силы, немногим слабее Сильверхеймов, а значит — новое заключение ей гарантировано!

— «Когда-нибудь у меня будет время узнать, что в твоей жизни такого светлого и радостного, что ты за нее цепляешься…», — нервно пробурчал я, не отрывая глаз от бандюг и их лидера. А вдруг кто-то решит выслужиться и полоснет по мне очередью?

— Так, я решил! — резко хлопнул в ладони Красовский, останавливаясь, — Парни, сворачиваемся!

Пока синдикатовцы с полными штанами облегчения паковались в машины, вставший в красивую позу отморозок поведал нам очень интересные вещи. А именно — что у каждого хорошего человека есть друзья, к чьим мелким капризам принято относиться с полным пониманием. К примеру, клан Лиэнь, желающий сожжения отпавшей ветви, либо один высокий и очень энергичный господин, любящий манациклы и не любящий Терновых, либо… тут Петр Васильевич обойдется без подробностей, но мы же все знаем, что мертвый, очень мертвый, просто совсем мертвый господин Дайхард, который настолько мертв, что у него, Красовского, рука не поднимется спрашивать в будущем за сегодняшнее, тоже обладает рядом недругов, чьи желания небезразличны Синдикату. Поэтому, во избежание усложнения текущей ситуации, Синдикат удаляется… на совещание.

— Ах да, господин Дайхард, — уже почти забравшийся в манамобиль Красовский обернулся, улыбаясь во все тридцать два зуба, — Мне оказалась очень по душе ваша пословица… как и подход к переговорам! Если вы каким-то образом выживете, скажем, в течение полугода, попробуйте меня найти! Мы либо найдем способ друг друга весело поубивать, либо, возможно, даже поработаем вместе! Во всяком случае, уступить такому настолько мертвому человеку как вы — даже Красовскому незазорно! И еще — Ставрицкая и её мужик? О них можете не беспокоиться. Это теперь дело Синдиката.

Не тщеславие, а мания величия, понял я, глядя на отъезжающие гробовозки. Либо предельная самоуверенность, вроде той, которой страдаю и я — подробным знанием, как легко человек становится трупом от переизбытка свинца в организме. Неважно, кто ты — ты всегда теплый мешок с мясом и кровью, который так легко надорвать. Какая разница, кем тебя считают другие мешки? Какая разница, кем себя считаешь ты? Пуле все равно.

— «Кейн! Я вся горююю!!», — страстно провыла мне на ухо Фелиция.

— «О! Точно!», — рассеянно отозвался я под злое рычание даймона, буквально купающейся в концентрированной магии. Сняв книгу с цепей, я едва успел разжать пальцы, как она рванула по воздуху от нас подальше, оставляя за собой загадочный голубой дым.

Назад, к условным «своим», я подходил в полной тишине, пытаясь придумать, что им сказать. На ум ничего не приходило. Мне надо было еще там, у этой проклятой Ставрицкой, одернуть тащащую баронессу бабу, нарваться на скандал, а затем уйти с гордо поднятой головой. Дальше? Уже нет. Нормальный человек, в смысле попаданец, сбежал бы, теряя тапки, бросая и китайца, и дурную красноголовую, и не менее (но по-своему!) дурную Тернову. Просто рявкнул бы, заставил водилу остановиться, а потом ушел бы в ночь. Однако, в словах «noblesse oblige» кроется куда больше, чем я раньше мог понять, принять и осознать. Быть благородным — это не только мужиков пороть на заднем дворе и служанкам сиськи мять. Это обязывает.

…и вот теперь, разобравшись с проблемами моей спутницы на сегодняшний вечер, я могу поступить так, как велит мне здравый смысл, а не воспитание.

— Ваша милость, баронесса Ария фон Аркендорф, — в полной тишине обратился я к растерянно моргающей аристократке, — С этого момента я считаю себя свободным от всех взятых по отношению к вам обязательств. Честь имею.

За спиной сильно и гулко жмыхнуло, озарив присутствующих и само здание голубым таким светом неслабой яркости. Чтобы не портить момент, я не стал оборачиваться, а лишь выставил руку, на которую вскоре спланировала облегчившаяся (и ругающаяся!) Фелиция. Как потом мне рассказали — взрыв просто звучал несильно, а так-то его отражение в облаках заметили по всему Санкт-Петербургу…

Через два довольно тихих часа, уже в домашней обстановке и расставшись с душевно поблагодарившим нас Рао Таном, мы с Кристиной получали зверский нагоняй от всклокоченного и злого как собака Христофора Анатольевича, примчавшегося черт знает откуда. Сидя на стуле, полный старик яростно дул обжигающий чай, отпихивался одной рукой от лезущего к нему Курва, и рычал, рычал, рычал… причем, не на меня. На Кристину.

— Что вас заставило не отпускать чертова китайца, боярыня⁈ Объясните мне! Кажется, он просил? Просил! Сам, лично! Вас! Зачем вы его повезли в Понеделье⁈ Что вас заставило рисковать собой, Еросимом, подзащитным, чертовой Аркендорф⁈…Понедельем, черт побери! Что⁈