В целом же Амьен для Жюля Верна и его работы был выбором очень неплохим. В городе находилось старейшее научное учреждение Пикардии, – основанная в 1750 году Амьенская «Академия науки, литературы и искусства». В городе был музей, ботанический сад, театр. Работало Промышленное общество, созданное для поощрения местной индустрии и защиты ее от английской конкуренции.

Поселилась семья в собственном доме по адресу бульвар Лонжери, дом номер сорок четыре, на углу улицы Шарля Дюбуа. Массивный двухэтажный дом выходил своим фасадом на широкий двор. За ним лежал сад, тянущийся вдоль Лонгевилльского бульвара. Высокая каменная стена отгораживала сад от нескромных взоров. Чтобы проникнуть в дом, нужно было или позвонить в большой медный колокол у главного входа, или вой ти в маленькую калитку со стороны улицы Шарля Дюбуа.

Если входить со двора, предстояло пройти через большую оранжерею и огромную гостиную с широкими окнами, а кабинет писателя помещался на втором этаже большой круглой башни, возвышающейся над одним из углов дома. Уединенное место, в которое писатель пускал далеко не всех.

Обстановка самая простая: узкая железная кровать, тяжелое кожаное кресло, большой круглый стол и старая конторка. На ней и писалось все, кроме созданного в каюте «Сен-Мишеля». На каминной полке два бюста: Мольера и Шекспира.

«Амьенский период» – едва ли не самый продуктивный в жизни писателя. Здесь написаны 34 романа, и при том писатель вел в Амьене довольно активный образ жизни. Верны участвуют в жизни города, устраивают вечера для соседей и знакомых. Жюля Верна избирают в члены Амьенской академии наук и искусств, а в 1875 и 1881 – ее председателем. В 1888 году Верна избирают в городское управление Амьена, где он трудился муниципальным советником почти до физического конца, до 1903 года. На общественных началах, бесплатно.

Отмечу еще раз: в творчестве писателя не отразилась Парижская коммуна. Никак. В советское время этого или не замечали, или толсто намекали на то, что писатель революциям сочувствовал, но был вынужден молчать. А то его перестали бы печатать, упекли бы на каторгу… Но никаких, даже самых тонких и смутных намеков на парижские события 1871 года у Жюля Верна нет. Вообще. Нет никаких причин полагать, что Жюль Верн хотя бы слабенько сочувствовал коммунарам, и был врагом существующего строя. Убежденным сторонником технического прогресса он был. Либералом – был. Поборником равных прав людей разных народов – был. Экономическое неравенство людей осуждал. Тиранию презирал. Рабством возмущался, в том числе торговлей африканцами. Конкретными действиями правительства мог возмущаться. Но революционером не был ни в какой степени.

Если Виктор Гюго революции поддерживал и в пользу Парижской коммуны высказывался, то Жюль Верн этого не делал. Никогда.

И нет никаких оснований полагать, что он противопоставлял себя своему обществу, и политическому строю Франции своего времени. Тем более, при всех своих недостатках, этот политический строй не был ни жестоким, ни крайне несправедливым.

Живя в стране, пережившей большую и страшную революцию, фактически гражданскую войну, серию революций XIX века – 1830, 1848, 1871 годов, Жюль Верн постоянно оказывался среди людей разных, порой взаимоисключающих убеждений. Дружить он был готов со всеми – были бы люди хорошие. Хоть с анархистами, хоть с монархистами. Неразборчивость? В стране было слишком много противоборствующих сил. Или заниматься политикой, или писать. Если заниматься общественной работой, приходится делать это, лавируя между политическими противниками.

В городское управление Амьена Верна выдвинули республиканцы, но он до конца своих дней оставался монархистом, сторонником орлеанской династии¹⁵. Впрочем, и с республиканцами он поддерживал самые лучшие отношения, – с теми, кто вызывал его уважение.

Рабочий кабинет и одновременно спальня писателя. Легко заметить – кровать никак не двуспальная.

В Амьене Верн организовывал выставки и представления, построил цирк; после смерти Жюля Верна цирк назвали его именем.

В Амьенский период приходит полное признание всего французского общества.

Тем не менее официальные академические учреждения дистанцируются от Жюля Верна.

Французская академия удостаивает его Большой премии за «Необыкновенные путешествия».

Но Академия не принимает его в свои члены.

Одновременно иллюстрация и портрет: писатель в образе астронома-любителя, короля Малекарлии из романа «Плавучий остров». Л. Бенетт, 1895.

Причина простая и понятная: Жюль Верн пишет не «серьезные» романы, а какие-то побасенки для школьников и любителей приключений… Даже активнейшая помощь Дюма-сына не помогает стать академиком.

Правительство тоже прохладно. Во Франции, к ее чести будь сказано, есть несколько высших правительственных наград для писателей.

В 1892 году Жюль Верн стал кавалером ордена Почетного легиона, но ни медали «За заслуги перед Францией», ни «Ордена искусств и изящной литературы» он не получает. Причина та же самая: он не работает в жанре «высокой литературы». Ведь целями Академии является изучение французского языка, литературы, регулирование языковой и литературной нормы французского языка. А тут что? Так, песенки моряков, да «массовая литература», приключенческие поделки для подростков.

До самого недавнего времени фантастику не считали жанром «серьезной литературы». Научно-популярную литературу – тем более.

Если мы посмотрим на списки членов Французской Академии, то найдем там только одно знакомое имя: Виктора Гюго. Ни Дюма, ни Бальзак членами Академии не были.

Считается, что после 1892 года писатель только дорабатывает заготовленные сюжеты, не создавая новых. Ссылаются на его слова 1902 года, – что в его возрасте «слова уходят, а идеи не приходят».

Вопреки этим грустным словам, Жюль Верн рассказывал и совершенно иное: «Каждое утро я встаю незадолго до пяти (зимой, может быть, чуть попозже), а в пять уже сажусь за стол и работаю до одиннадцати. Пишу я очень медленно, неимоверно тщательно, постоянно переписываю, пока каждая фраза не примет окончательную форму. В голове я держу сюжеты по крайней мере десяти романов, готовые образы и фабулы, так что, как вы понимаете, материала мне хватает с избытком, и трудностей с доведением числа романов до восьмидесяти у меня не будет. Однако постоянные переделки отнимают много времени. Я никогда не удовлетворяюсь написанным, прежде чем не сделаю семь-восемь правок, всегда что-то правлю и правлю, можно сказать, что в чистовом варианте почти ничего не остается от первоначального. Это ведет к большой потере времени и денег, но я всегда стараюсь добиться лучшего как по форме, так и по стилю, хотя люди никогда в этом отношении не отдают мне должного».

Жюль Верн в 1892 году.

По мнению Евгения Павловича Брандиса, «тоска и одиночество толкали Жюля Верна к еще более интенсивной работе, превратившейся под конец жизни в маниакальную страсть. Полуослепший, глухой, страдающий от подагры и диабета, от мучительных резей в желудке, он почти не ел, почти не спал, но продолжал исступленно писать… В результате накопилось столько готовых рукописей, что издатель, Этцель-младший, выпускавший ежегодно по два новых тома «Необыкновенных путешествий», не мог угнаться за производительностью автора. Многие из поздних романов, как и предвидел писатель, стали посмертными»[7].

Только ли в тоске и одиночестве дело? С тем же успехом можно предположить, что Жюль Верн к концу жизни сделался более продуктивен, чем был раньше. И что писать ему нравилось.