Ох, Эмилия, я так зол. Я хочу пойти прямо к твоему Уильяму Дэниелсу и разбить ему лицо, но я не могу. Это было бы безрассудством. И теперь мне всегда приходится думать, прежде чем что-то делать. Забавно, что в последнее время, когда мне нужно подумать, у меня в голове всегда звучит голос моего отца. Он говорит что-то вроде: Подумай о последствиях своих действий, если ты сделаешь это. Ты же не хочешь напугать ее, Мейсон. У тебя остался только один шанс, Мейсон. Если ты все испортишь, я сам оторву тебе яйца, Мейсон.

Мне нравятся мои яйца там, где они есть, Эмилия.

Ты пишешь ответ: хорошо. К чему такая спешка, Эмилия?

Твоя гордость уязвлена тем, что он заставил тебя ждать так долго. Ты ни на секунду не задумываешься о том, что у него мог быть пациент. Потому что ты убеждаешь себя, что это твоя вина. Что ты всегда виновата, если кто-то теряет интерес, не находит тебя сексуальной или плохо к тебе относится. Даже если ты прошла терапию, а ты прошла достаточно, ты просто не можешь избавиться от некоторых вещей. Ты стала такой уверенной и сильной, Эмилия, но я все еще вижу ту хрупкую девушку с болью в глазах, которая сидела передо мной когда-то. Такую невинную. Именно эту версию тебя я люблю больше всего. Та версия, которая отпугивает всех остальных, потому что они не знают, как с ней справиться.

Мне нужно составить список людей, от которых нужно избавиться, которые не годятся для тебя, Эмилия. И я собираюсь сделать это в строгом соответствии с дневником моего отца. Он поступил точно так же. Не убивая никого, он избавился от всего, что было нехорошо для мамы, и в твоей жизни есть вещи, которые нехороши для тебя. Но давай начнем с малого и будем двигаться постепенно.

Во-первых, доктор Дэниелс…

Я роюсь в чемодане в поисках пары трусов-боксеров и надеваю их, после чего перекидываю полотенце через плечо и открываю окно, чтобы покурить. Я сажусь на подоконник и глубоко затягиваюсь сигаретой; у меня нет с собой травы из-за долбаной службы безопасности аэропорта, но ничего, я просто достану немного позже. Здесь, в Нью-Йорке, дилеры на каждом углу.

Заметив краем глаза движение, я поворачиваю голову к окну Сета — и вот ты, детка. Только вчера ты уехала, а я улетел за тобой в ту же ночь. В Нью-Йорке девять часов утра, но ты, Эмилия, похоже, только что встала. На тебе только трусики и обтягивающий белый топ без лифчика. Волосы уложены в беспорядочную прическу, и ты трешь глаза, держа в руках телефон. Неужели ты проснулась два часа назад, чтобы написать этому неудачнику, а потом снова заснула? Неужели?

Ты нервно бегаешь по квартире. Почему ты так нервничаешь, Эмилия?

Внезапно ты подходишь к окну и толкаешь его вверх. Ты опираешься на подоконник обеими руками и судорожно вдыхаешь и выдыхаешь. Я хмурюсь. Мне не нравится, как ты бледна, Эмилия.

Бурно жестикулируя, за тобой идет Сет в одних трусах-боксерках, Эмилия. Он обращается к тебе и, похоже, он в ярости. Даже на расстоянии я вижу, как он напряжен, как и я перед тем, как сорваться. Я так крепко сжимаю сигарету между большим и указательным пальцами, что она ломается. Я должен быть осторожен, Эмилия. Я вот-вот ворвусь туда, сорву балку с его потолка и обмотаю ее вокруг его головы или подвешу его на ней и буду использовать как грушу для битья. Ты кричишь на него, что для меня непривычно. Ты никогда так не делаешь, детка. Я не знаю, как бы я отреагировал, если бы ты когда-нибудь сделала это со мной, но я хочу это выяснить.

Стоя лицом к лицу, ты сердито смотришь на него. Даже отсюда я вижу, как неровно ты дышишь. Ты не боишься его. Ты вообще чего-нибудь боишься, Эмилия? Когда ты проходишь мимо него, он хватает тебя за запястье и тянет назад. Он держит твою руку между вами, и вы некоторое время смотрите друг на друга, но он не отпускает ее. Вместо этого он что-то шипит в твой адрес, что заставляет тебя опустить взгляд. Мне это не нравится, Эмилия. Это Эмилия, которую я знаю, но она вся моя. Я должен оберегать ее, а не какой-то болван, который ее не ценит.

Он сильно дергает тебя за запястье, отчего твои глаза снова вспыхивают. Когда он продолжает шипеть на тебя, ты медленно киваешь. Затем он внезапно отпускает тебя так, что ты, споткнувшись, отступаешь на два шага назад. Черт, Эмилия! Я с трудом сдерживаю себя. Я не могу остановиться. Из более чем восьми миллионов человек — восьми миллионов — почему ты выбрала его? Почему ты выбрала меня?

Он исчезает и оставляет тебя одну. Ты сползаешь по стене у окна, — я все еще вижу тебя там, — прислоняешься головой к стеклу и закрываешь глаза.

Черт, Эмилия.

Ты плачешь.

Я так зол. Когда он выходит из дома, я слышу голос отца, который говорит мне, что будет, если я не возьму себя в руки, потому что я пойду за ним и буду бить его морду в каком-нибудь переулке, пока кость в его носу не проткнет мозг, а потом меня посадят за решетку за то, что я оставил отпечатки пальцев. И все это из-за тебя, Эмилия. Я всегда это знал. Но тогда все будет напрасно, и я никогда не верну тебя.

Так что я буду сидеть здесь и смотреть, как ты плачешь. Черт. Я не знал, что такое боль, пока не увидел ее на твоем лице, и я ничего не могу сделать, кроме как наблюдать издалека, как я делал это с Райли. Ты даже не знаешь этого, но я все еще здесь, детка. Я всегда рядом, если я тебе нужен.

Я достаю свой телефон и пишу тебе в Инстаграме, потому что ты не заблокировала меня там.

Привет…

Я наблюдаю за тем, как ты смотришь на мигающий телефон, который все еще держишь в руке. Вздохнув, ты поднимаешь и смотришь на него. Ты удивленно поднимаешь брови, ненадолго закрываешь глаза и застываешь. Ты поджимаешь губы и пишешь ответ.

Что тебе нужно, Мейсон?

Ты пишешь грубо, хотя у тебя все так же хреново, как у маленькой разбитой девочки, которая сидела на полу в моем подвале.

Я хочу знать, как ты, Эмилия.

Я сейчас очень занята, Мейсон. Я в метро, а здесь дурдом, так что выкладывай. Чего ты хочешь? Я уверена, что ты пишешь не просто так. Больше никаких обнаженных фотографий.

Ты откидываешь голову назад и дышишь через рот, сжимая пальцами телефон.

В какую игру ты играешь, Эмилия?

Ты всегда так делала?

Детка, мне достаточно твоих обнаженных фотографий в моем телефоне. Я хочу знать, как ты, Эмилия. Честный ответ.

Ты немного улыбаешься. Я вижу это.

С каких это пор тебя волнует, как у меня дела?

Ты идешь на кухню и включаешь кофеварку. Пока ты это делаешь, ты почти не отрываешь глаз от экрана. Ты умираешь от желания получить от меня ответ.

Если бы я позволил себе задуматься над подобными вопросами, мысль о том, как ты мне дорога, стала бы слишком реальной. Теперь я спрашиваю в последний раз: Эмилия, как у тебя дела или мне приехать в Нью-Йорк и надрать тебе задницу, чтобы ты ответила?

С чашкой кофе ты сидишь на подоконнике, детка. Чтобы ты меня не видела, я отхожу в сторону, хотя это маловероятно, учитывая все окна и людей. Ты вздыхаешь, и тонкий топ плотно облегает твои изгибы без лифчика. Ты вытягиваешь свои длинные загорелые ноги на подоконнике, как кошка, нежащаяся на солнце. Ты прислоняешься головой к стене.

Ты понимаешь, что все видят тебя такой, какой я вижу тебя сейчас? Нравится ли тебе это? Ты такая же, как мама, Эмилия? Неужели я влюбился в свою мать? Мне противно об этом думать, но разве не все так или иначе это делают? Находят в своих партнерах отца и мать? Я похож на твоего отца, Эмилия, или он на меня?

Я в порядке, Мейсон, а как ты? Ты действительно собираешься вести со мной светскую беседу? Меня окружают примерно два миллиона человек, которые хотят прокатиться на метро.

Ага, думаю я, пока ты делаешь глоток кофе и прикуриваешь сигарету, Эмилия. Однако меня это забавляет, детка, как любит говорить моя мама.

Я не отвечаю, потому что ты не была честна. Если ты не будешь честна, то не получишь никаких ответов, Эмилия.