Поскольку неудача следовала за неудачей, и я видел, как Джефф погружался все глубже и глубже, я, тем не менее, продолжал оказывать свою долю духовной, интеллектуальной и финансовой поддержки, благодаря которой он все еще мог достичь достойной жизни.

Но когда я наблюдал, как Джефф разговаривает с судьей, я внезапно ощутил собственную беспомощность. Внезапно и впервые я больше не верил, что одних моих усилий и ресурсов будет достаточно, чтобы спасти моего сына.

Я увидел юношу, в котором не хватало чего-то существенного, того элемента воли, который позволяет человеку самому распоряжаться своей жизнью и направлять ее. С того времени и даже когда я наблюдал, как Джеффа уводят отбывать год в Исправительном заведении, я знал, что если он когда-нибудь и будет «исправлен», то только благодаря заступничеству какой-то иной силы, более могущественной, чем я. «Может быть, это Бог», — подумал я. Или это может быть Государство. Возможно, это какая-то программа консультирования. Или это может быть просто другой человек, который, несмотря ни на что, мог бы научить его, как жить лучшей жизнью. Какой бы это ни была сила, она должна была исходить извне личности Джеффа, и это был бы не я.

С тех пор я начал искать это внешнее решение. Я больше не верил, что мое собственное подталкивание может помочь моему сыну. Я больше не верил, что смогу выдержать всю тяжесть его падения. Из-за этого я знал, что мы больше не сядем за стол, чтобы предложить пути его будущего, больше не будет полезных и благонамеренных предложений об образовании или карьере, мы больше не будем притворяться, что он просто своенравный юноша. Мой сын переступил грань.

Пока Джефф оставался в Исправительном заведении, я пытался заручиться той помощью, в которой, по моему мнению, он нуждался. Я написал множество писем Джеральду Бойлу, адвокату Джеффа. Каждое письмо было более решительным, чем предыдущее, и по мере того, как проходили месяцы, а освобождение Джеффа приближалось, я все больше и больше преисполнялся решимости найти какую-нибудь независимую помощь для моего сына.

Но в некоторых вещах я все еще был слеп. Я по-прежнему считал, что проблемы Джеффа в первую очередь связаны с его алкоголизмом. Я позволил себе поверить, что если бы с этой зависимостью можно было справиться, то и другие его поступки исправились бы сами собой. Я не хотел понимать того факта, что алкоголизм был не корнем всех бед Джеффа, а всего лишь первым симптомом. Пока я мог видеть в нем просто жертву алкоголизма, я мог продолжать верить, что у него все еще может быть где-то будущее, жизнь, которая может быть чем-то большим, чем длинная нисходящая спираль, которой она была до сих пор.

Я писал письмо за письмом адвокату Джеффа, и все они умоляли поместить Джеффа в какую-нибудь высокоструктурированную программу лечения. Я был убежден, что если Джефф выйдет из тюрьмы, не избавившись от своего алкоголизма, то он продолжит совершать акты сексуального насилия и растления. На мой взгляд, именно зависимость моего сына от алкоголя ослабила его волю сопротивляться этим другим, еще более опасным и разрушительным импульсам.

Потерявшись в этой иллюзии, я приложил все усилия, чтобы Джеффа поместили в эффективную программу лечения от алкоголизма. Я сказал адвокату Джеффа, что я не думаю, что ему следует разрешить досрочное освобождение из тюрьмы, учитывая тот факт, что он не проходил лечение от алкоголизма во время пребывания в тюрьме. Мистер Бойл ответил, что вопрос о лечении должен быть рассмотрен с сотрудником службы пробации Джеффа, и что как адвокат Джеффа таким образом, его долгом было добиваться досрочного освобождения, если это было то, чего хотел Джефф, а так оно и было.

В последнем ответе мистер Бойл написал, что Джефф заверил его, что он «контролирует себя». По словам Бойла, Джефф «страстно желал вернуться в общество». Джефф сказал ему, что разработал программу лечения от алкоголизма и что он «никогда, никогда больше не попадет в беду». В целом, по словам Бойла, он считает нынешнее отношение Джеффа «очень позитивным». Он признал, что я сомневался в способности Джеффа контролировать себя или даже следовать какой-либо программе лечения, в которой он не находился под пристальным наблюдением. Он даже сказал, что «Очень может быть, что вы правы в конечном счете», но его работа заключалась в том, чтобы обеспечить Джеффу все, на что он имел право по закону, в данном случае «рассмотрение Судом вопроса о его досрочном освобождении». И на этой заключительной ноте Бойл заключил: «Я должен сказать вам спасибо и попрощаться».

В конце февраля 1990 года я узнал, что Джеффа собираются досрочно освободить, поскольку он отсидел всего десять месяцев из своего двенадцатимесячного срока. Следующие несколько лет он будет находиться на испытательном сроке, но, за исключением случайных визитов к своему надзирателю, Джефф будет совершенно свободен.

После этого мне ничего не оставалось, как обратиться непосредственно в суд. 1 марта 1990 года я написал судье Гарднеру письмо о своих опасениях за Джеффа и за тех, кому он может навредить, если его выпустят до того, как его алкоголизм будет эффективно излечен. Я обратил внимание на тот факт, что Джефф в прошлом избегал терапевтического вмешательства, и что даже когда он проходил лечение, оно проходило под руководством терапевта, который не специализировался на лечении алкоголиков, и что никаких сообщений о его прогрессе или отсутствии прогресса не поступало ни в Суд ни в Управление пробации и условно-досрочного освобождения.

«У меня есть серьезные сомнения относительно шансов Джеффа, когда он выйдет на улицу. Я искренне надеюсь, что вы могли бы каким-то образом вмешаться, чтобы помочь моему сыну, которого я очень люблю и для которого я хочу лучшей жизни». Я писал, что слышал о программе лечения, которая добилась больших успехов в реабилитации алкоголиков, и что помещение Джеффа в такую же строгую программу имело решающее значение для его будущего. «Я действительно чувствую, что это может быть наш последний шанс создать что-то прочное, — написал я в последней строке своего письма, — и что ключ может быть у Вас».

Но шестеренки государственного механизма крутились слепо и Джефф был освобожден в следующем месяце. Он вернулся в дом моей матери в Вест-Эллисе, но не было никаких сомнений в том, что он не может оставаться там бесконечно. Она была старой и все более слабой, так что Джеффу было необходимо найти собственное жилье.

Он нашел его в Оксфордских апартаментах на Северной Двадцать пятой улице. Номер его квартиры был 213, и он был должным образом одобрен сотрудником службы пробации Джеффа.

На День благодарения 1990 года[17] мы с Шери навестили его в новом жилище. Мы нашли квартиру чрезвычайно аккуратной и упорядоченной. Меблирована она была скудно: бежевый диван и кресло предоставил квартировладелец. Кухня и гостиная были объединены, и Джефф с гордостью открыл дверцу холодильника, чтобы показать, насколько чисто внутри. Единственной странностью на кухне было то, что он купил отдельную морозилку.

— Зачем она тебе? — спросил я.

— Экономия, — ответил Джефф. — Когда будет распродажа, я смогу запастись продуктами.

Во всяком случае, это показалось мне разумной идеей, и я продолжил осмотр.

Короткий коридор вел в ванную и спальню, отделенную от гостиной раздвижной дверью, запертой на замок.

— А это зачем? — спросил я.

— Безопасность, — ответил Джефф. — Район не очень спокойный.

Он провел меня в спальню. Там была пара черных торшеров, телевизор и компьютер.

— Выглядит хорошо, Джефф, — сказал я.

Он гордо улыбнулся.

На обратном пути в гостиную Шери зашла в ванную и отдернула занавеску. Два черных полотенца аккуратно висели над безупречно чистой ванной.

Месяц спустя, во время рождественских каникул, я навестил Джеффа во второй раз. На этот раз со мной в Вест-Эллис поехал Дэйв, и я хотел показать ему квартиру брата. Джефф провел нас обоих по квартире, и она выглядела примерно так же, как на День благодарения. Новинкой была навороченная электронная система безопасности. Над дверью была установлена камера и сигнализация, которая, по словам Джеффа, издает «оглушительный» звук, если кто-то ворвется в квартиру.