Следует отдельно остановиться на приеме использования найденных в городе бросовых материалов, объединявшем Капроу с Ольденбургом, Дайном и Уитменом. Ольденбург в одном из своих текстов писал:

В одном из поздних интервью, данном куратору Сьюзен Хэпгуд, Капроу ответил на вопрос о том, почему художники конца 1950‐х – начала 1960‐х обратились к использованию мусора и бросовых материалов:

Подход Капроу отвечал поп-артистской культуре отбросов, Junk Culture206, и стремлению создавать искусство недолговечное, «легко распространяемое и легко забываемое, дешевое, массово-производимое»207, вдохновленное атмосферой потребительского бума в послевоенных США и рынка, заполненного одноразовыми товарами, быстро производимыми и быстро уходящими в небытие.

В «Ассамбляжах, энвайронментах и хеппенингах» Капроу отмечает, что эфемерность материалов, из которых создаются ассамбляжи и энвайронменты, и неминуемое исчезновение этих работ – если не запланированное художником, то обусловленное физическими причинами – вызывали наибольшее неприятие публики208. По мнению Капроу, проблематика постоянного и преходящего впервые заявляется в импрессионизме, пошатнувшем веру западного человека в постоянное, ясное, неизменное. Однако, в то время как в живописи импрессионизма мимолетное и изменчивое стало высшей ценностью, сами картины импрессионистов могли храниться вечно. Понятие изменения в практике Капроу занимает центральное место, и он отмечает, что изменчивость должна не просто репрезентироваться, но войти в саму структуру произведения искусства. В таком произведении медленные процессы изменения, свойственные живой природе, оказываются ускорены и становятся важнейшим фактором восприятия художественной работы, вписанной в процесс создания – разрушения – создания, проходящий практически на глазах зрителя. Принцип изменчивости ложится в основу организации произведения искусства, которое никогда не оказывается завершенным, части которого можно откреплять, менять и переставлять множеством способов, ничуть не вредя при этом произведению. И только такое искусство, по мысли Капроу, отвечает современному ему фундаментальному представлению об окружающей реальности как о беспрестанно меняющейся и тем самым выполняет свои функции. Но если подобное эфемерное произведение нельзя передать по наследству, как некое имущество, то отношения и ценности, которые оно воплощает, без сомнения, поддаются распространению209. Этот тезис Капроу, выдвинутый в «Ассамбляжах, энвайронментах и хеппенингах» – тексте, составленном в конце 1950‐х – начале 1960‐х годов, – предвосхищает концептуалистское представление о том, что в произведении первична идея, а не ее материальный носитель, то есть художественный объект.

Другой ранний энвайронмент Капроу – «Слова» (Words) – получил широкую известность. Он был показан в Smolin Gallery в 1962 г. В структуре этой работы зрителю отводилась еще более активная роль, что было подчеркнуто в выпущенном галереей пресс-релизе210: посетители могли писать различные слова на предоставленных кусках бумаги и добавлять написанное к уже имеющимся словам, покрывавшим стены энвайронмента. Для этой цели во второй комнате энвайронмента, отделенной занавеской, зрителям предлагались карандаши, мелки и уголь. Некоторые карточки можно было переворачивать и тем самым менять набор видимых слов. В тексте, включенном в приуроченную к выставке публикацию, Капроу заявлял о своем интересе к городской атмосфере билбордов, газет, тротуаров, обрывков разговоров, услышанных тут и там. Все это сгущается, спрессовывается в ситуации энвайронмента, в которой посетитель, чтобы «прожить» ее в полном смысле слова, должен активно участвовать. Сценарии участия, предложенные зрителям, напоминают бытовые действия и дела – игры в слова и в Scrabble, рисование каракулей, поиск подходящего слова для выражения мысли, взбирание на стремянку, чтобы повесить картину на стену, написание записки для кого-нибудь.

Ни один из энвайронментов Капроу изначально не выставлялся на музейной площадке. Капроу принципиально выступал против музеев как институций, так как они, по его мнению, изолировали произведение искусства и отрезали его от повседневной жизни. При этом его стратегия заключалась не в том, чтобы совершать художественные интервенции в музей и пытаться его изменить или же подрывать институциональные музейные устои, а в том, чтобы просто не соприкасаться с музеем211. В связи с этим энвайронменты показывались в небольших некоммерческих нью-йоркских галереях, таких как Judson Gallery212, Reuben Gallery, Hansa Gallery213, City Gallery, Delancey Street Museum214. Эти галереи отлично подходили для показа энвайронментов, так как в них царила неформальная атмосфера, и у художников были развязаны руки в воплощении своих идей. В то же время у руководства галерей практически не возникало мыслей о том, что художественные работы нового инсталляционного типа могут представлять угрозу, например, пожарной безопасности. Так, Капроу позже вспоминал, что его очень беспокоило то, что энвайронмент «Яблочное святилище» (An Apple Shrine) (ил. 3), показанный в Judson Gallery в 1960 г., мог оказаться ловушкой в случае пожара.

Этот энвайронмент был создан из проволочной сетки, порванного на куски картона, лоскутов ткани, рубероида и огромного количества порванных и смятых газет, которые заполнили ячейки проволочной сетки. Энвайронмент был выстроен как лабиринт с узкими извилистыми проходами, через которые посетители были вынуждены буквально пробираться, натыкаясь на комки газет на полу, к центральному пространству, где стояла тележка с яблоками и размещались надписи: «Яблоки, яблоки, яблоки». Капроу пытался обезопасить энвайронмент, опрыскав газеты специальной жидкостью, препятствующей воспламенению, в то время как руководство галереи не высказало никаких опасений215. Другой особенностью галерей такого типа было то, что они, по сравнению с музеями, были малоизвестны, а проводимые там выставки имели низкую посещаемость и скудно (а зачастую и пренебрежительно) освещались в прессе.