Если бы Эдит меньше хотелось есть, она, пожалуй, ярче прочувствовала бы свое положение: вот она стоит с последним средством для жизни в руках, если не считать девятнадцатилетнего тела, взращенного долларами и еще не утратившего своей ценности.

Но ей, прежде всего, хотелось есть.

— Пойдемте! — наконец дружелюбно сказал мужчина. — Я помогу вам в этом деле.

Они пошли вдоль улицы.

Мужчина привел Эдит в лавочку, где продавались всякие бытовые вещи; все было покрыто пылью, будто здесь никто не торговал уже недели две. За прилавком стояла толстая женщина.

— Мисс хочет продать перстень! — сказал мужчина. Толстуха взяла кольцо и начала его разглядывать. Мужчина подошел к ней поближе и шепотом сказал что-то, указывая на перстень.

«Снова предложат два шиллинга, — с горечью подумала Эдит. — И этот такой же, как все».

— Сколько вы хотите за кольцо? — спросила толстуха.

— Фунт! — в отчаянии ответила Эдит.

— Я покупаю его у вас, — сказала толстуха. Эдит получила деньги, вышла и направилась домой. Недалеко от дома мисс Вуд она заметила, что ее догоняет какой-то подвыпивший мужчина. Эдит ускорила шаги и взбежала, запыхавшись, по лестнице.

Дождавшись ухода мисс Вуд, Эдит собрала вещи, спрятала жалкий пакетик под кровать, чтобы он не попался хозяйке на глаза, и начала обдумывать план действий. Выглянула в окно.

Перед дверью стояла какая-то женщина в огромной шляпе, дорого и некрасиво одетая. Увидев Эдит, она спросила:

— Скажите, это не 31-й номер?

— 31-й, — ответила Эдит.

— Не здесь ли живет мисс, которая дает уроки детям?

Мысли молниеносно забегали в голове Эдит. Она ищет воспитательницу для своих детей. Надо решаться.

— Это я! — ответила Эдит. Голос ее прозвучал хрипло.

Дама затопала по лестнице, столкнулась с мисс Вуд, и они вместе вошли в комнату.

Эдит попросила мисс Вуд оставить ее на минутку с дамой. Мисс Вуд состроила гримасу и вышла: она получила определенные инструкции от доктора Рипса.

Но нос ее отошел недалеко; ноги переступали на одном месте, а нос прижался к щели между дверью и косяком.

— Говорите тише, — сказала Эдит, — на кровати больной ребенок!

— Ваш ребенок? — спросила дама без всякого удивления. Это произвело на Эдит приятное впечатление.

— Нет, не мой, — сказала она на всякий случай (гувернанток с детьми берут очень неохотно!).

— Так вот, — сказала дама, — мне нужна учительница для двух девушек, 8-ми и 10 лет. Вы возьметесь?

— С радостью, — ответила Эдит.

Нос за дверью раздул ноздри. Ничего не было слышно.

— Вы будете получать фунт в месяц. Еда, белье и жилье мои.

— Я согласна, — сказала Эдит, едва скрывая свою радость. — Я хотела бы переехать к вам сегодня же.

Дама выразила согласие кивком головы.

Эдит немного удивилась тому, что дама на все соглашается. Кроме того, ее лицо казалось немного знакомым. Видимо, она встречала ее на улице. Может, это одна из тех напыщенных мещанок, которые ходят, как павлины, и пренебрежительно смотрят на бедно одетых людей. Где же она ее видела?

Но Эдит готова была перетерпеть все, лишь бы не попасть в руки многоуважаемого доктора.

Шофер с удивлением услышал адрес. Уайтчепл? Какие дела могли привести элегантного господина в Уайтчепл?

Господин посасывал трубку и улыбался. Ему везло. Он уже видел, как рука об руку со спасенной Эдит предстанет перед глазами мистера Лейстона.

— Добрый вечер, мисс Вуд! — сказал доктор, входя в комнату.

— Мистер Рипс, я здесь ни при чем! — забормотала почтенная госпожа. — Да и зачем я стала бы это делать?! Я совершенно ни при чем!

— Успокойтесь, пожалуйста, и говорите прямо. В чем дело? Денег вам нужно, что ли?

— О, мистер Рипс, Эдит сбежала!

— Как? — тяжело проглотил д-р слюну. — А вы здесь для чего? Куда она сбежала? Когда сбежала? Говорите скорее, goddam![11]

— Часа через три назад. Она взяла свои вещи. К ней приходила какая-то дама!

— Дама? — переспросил Рипс и вышел из комнаты, отняв у мисс Вуд надежду вылечить ревматизм. Выходя, он увидел молодого человека, разговаривавшего с какой-то рыжей женщиной. Человек этот бросился к Рипсу. Доктор вскочил в машину, захлопнул дверцу. Шофер столкнул молодого человека с подножки, тот упал, автомобиль помчался по мостовой.

Через четверть часа несколько ищеек обнюхивали все уголки Уайтчепла.

Но Эдит исчезла, будто ее корова языком слизнула или какие-нибудь духи унесли на небо. Во всяком случае, ангелы, провернувшие это дело, работали чисто, не хуже сыскных собак. Ставка на Эдит была бита. Приходилось искать другие пути.

В этот момент доктору попалось на глаза газетное сообщение о заседании комиссии при Высшем королевском институте.

Около пяти часов вечера парижская толпа на площадях, улицах, бульварах заволновалась. Десятки тысяч экземпляров экстренного выпуска «Le Реtit Раrisien» разошлись по фиакрам, омнибусам, трамваям, авто, по рукам пешеходов.

Газеты выхватывали из рук. Спрос превысил тираж. Удивлялись, жестикулировали, кричали.

Экран редакции «Le Реtit Раrisien» осаждала толпа, ожидая подробностей.

Впрочем, и так было достаточно ясно, что произошло.

Все: извозчики, франты, перекупщики, мастера, рабочие, лавочники, проститутки, буржуа, мальчишки, профессора взволновались, загудели пчелиным роем, и везде гудело одно и то же: «Большевики! Нападение! Нападение! Нападение! На полицию! Удушающие газы! Отравление! Отравление!»

…В районном полицейском управлении все было тихо и спокойно. На улице стояла такая давящая жара, что и мухи притихли. Дежурные клевали носами. В три часа привели арестованных; их разместили по камерам в ожидании допроса. Было тихо, каштаны заглядывали в окна. Затем пришли два агента из какого-то дальнего района. Они передали какие-то бумаги и ушли. Все было тихо. Каштаны заглядывали в окна.

Вдруг лица чиновников побледнели. Один хотел было позвать другого на помощь, тот звал первого. Глаза вылезали из орбит. Все бросились к выходу. По дороге некоторые падали, другие спотыкались о них, тоже падали, поднимались на четвереньки, останавливались миг передохнуть и валились лицом вниз на пол. Из незапертых еще камер бежали часовые и с ними арестанты. Но полу, на лестнице, везде неподвижно лежали люди с посиневшими лицами — только время от времени подергивались в судорогах ноги. Какой-то полицейский офицер с посиневшим лицом загораживал лестницу. Вдруг он захрипел, взмахнул руками, и через него перевалилось, переползло, перекатилось несколько человек.

Кроме 4-х трупов, составлявший протокол чиновник отметил еще какие-то небольшие капсулы: «Капсул — 6, трупов — 4, тяжело отравленных — 12, золотой дамский медальон — 1».

— При чем здесь медальон? — размышлял агент. В медальоне обнаружилась карточка голой по пояс женщины. Карточка была немедленно переснята и разослана по сыскным бюро. Некоторые камеры пустовали. В других лежали отравленные арестанты…

Привычным движением пальцев Камилла покрывала лицо и шею «общим тоном». Электролампа в 100 свечей бросала резкий ясный круг на кресло, в котором сидела танцовщица.

Плавал запах «Соtу». Она должна была танцевать на руках между свечей. «Франсуа», — вздохнула Камилла. Ей немного нездоровилось, и поэтому она чувствовала себя сентиментальной. Потом она встала и принялась массировать икры на своих крепких ногах. Пролетели воспоминания — деревня, где она жила в детстве в одном доме с Франсуа. Директор цирка. Первый покупатель с квадратным пенсне на толстом носу и короткими склизкими пальцами. Короткие склизкие пальцы ощупывали ее ноги и поднимались выше. Она хотела закричать, но кричать было нельзя. Затем Дюверье и ее отвратительные обязанности в кафе Синей Обезьяны. Они надеялись заработать денег. Но у Дюверье накопились их векселя, и пришлось Франсуа ехать в Африку за обезьянами. Он плакал у нее в комнате, он что-то предчувствовал, но надо было ехать, чтобы освободиться от Дюверье. Судиться с ним было невозможно; он был приятелем Пуанкаре и развлекал господ из «Аction Française[12]», заправлявших всей Францией.