— Однажды, хотя этот день может никогда не наступить, я попрошу тебя, отец, помочь в одном деле огромной для меня важности…

Мне всегда хотелось ввернуть какую-нибудь цитату из «Крестного отца». И если бы там, это выглядело бы просто смешной пародией, то здесь, где не знают бессмертного творения Марио Пьюзо…

Короче говоря, фразочку я таки «ввернул», хотя, конечно, и не буква в букву.

Предместье Петербурга, имение Блумфельдтов. 13:35.

И вот авто со мной снова проезжает через главные ворота имения графа Генриха Карловича Блумфельдта и его Семьи, над которыми все также бдит огромный позолоченный двуглавый орел.

И снова мы не спеша катим по широкой липовой аллее к поистине грандиозному дворцу с реющим над ним имперским стягом.

Сняв перчатку и вытянув левую руку, я растопырил пальцы, все четыре с половиной…

Искалеченная кисть, совершенно не дрожит. Мне удалось добиться поистине выдающегося внешнего спокойствия, но вот внутри себя я…

Мое призвание — торчать в опостылевшем офисе и попивать давно уже остывший кофе, создавая различные компьютерные математические модели, а не корчить из себя «супер-пупер» хакера, аналитика и полевого агента (в одном флаконе) некой разведслужбы!

Впрочем, а разве Вселенная когда-либо спрашивала моего мнения о том, чего я хочу…?

Я перевел взгляд со дворца на хмурое зимнее Петербургское небо.

Да, пожалуй, разок спросила…

Спросила, хочешь ли ты, Дмитрий Николаевич…ты, Кайа…жить?

И я ответил, помнится, что да. Хочу. Очень хочу!

Ну а раз хочешь, тогда к чему все эти бессмысленные размышления и стенания о недоброй судьбе? Опостылевший офис и холодный кофе остались там, а здесь…

— Волнуешься, милая? — поинтересовалась едущая вместе со мной тетка, беря мою правую руку и успокаивающе поглаживая по кисти.

Дождавшись, когда я закончу свой визит в клинику к приемному отцу, мой шофер заехал в еще одно владение Филатовых, где и принял «на борт» эту мою родственницу, переселенную туда из основного Петербургского особняка до тех пор, пока его не очистят от возможных остаточных следов «подарка» для матушки и моего братца.

А ведь коробочка с микросхемами памяти, пускай даже и надежно спрятанная, все еще остается там, в особняке…

Прикрыв глаза, я отрицательно помотал головой. Нет, мол, не волнуюсь.

— И это правильно! — ответила сама явно разволновавшаяся родственница.

Собственно, волноваться было отчего, даже без учета тех секретов, которые мне удалось добыть во время Рождественского приема.

Юлию…ту самую Юлию, еще одну мою родственницу, ответственную за многие злоключения, произошедшие со мной в Пансионе, а заодно и близкую подругу Государыни…за найденный в ее сумочке небезынтересный видеофон, любезно подкинутый туда мной, уважаемый Генрих Карлович отделал так, что она еще долго проваляется в постели.

Так говорят, по крайней мере, хотя с прошлого раза лично я ее больше не видел.

Вот тетушка и опасается того, что хозяин этого местечка, слетев с катушек, может сорвать свою злость из-за случившегося с его сыном (уверен, Блумфельдты не думают, будто бы милая Кайа совсем не «при делах») и на нас…

— Все будет хорошо, тетя. — я накрыл ладошкой ее кисть и родственница, услышав мой спокойный голос, успокоилась и сама.

В этот момент авто остановился и, когда дверь открылась, охранник подал нам руку.

— Дамы…

Около часа спустя.

— Это просто уму непостижимо! — зло шипела тетка, мечущаяся по помещению, словно тигрица в клетке.

И ее понять несложно.

Тетка — представительница так называемого высшего общества империи и к подобному пренебрежительному обращению к своей персоне совершенно непривычная.

Мало того что встречал нас один из лакеев этого дворца (причем не главный из них!), а не лично хозяин или кто-нибудь из его Семьи, так еще и заставили дожидаться приглашения пройти к больному в какой-то каморке, даже не предложив чая или кофе…

— Уже целый час тут торчим! — взглянув на свои часы, вновь зашипела тетка, а затем, остановившись, скомандовала мне. — Все, Кайа! Хватит уже! Мы уходим! Не должно Филатовым терпеть такого пренебрежения…!

Она недоговорила, ибо я схватил ее за руку.

— Мила, присядь, пожалуйста. — велел я тетушке, хотя и не повышая голоса.

И когда та послушно села рядом, зашептал.

— Видишь виртуальную камеру? — я посмотрел на устройство, наблюдающее за происходящим в помещении.

И тетка, тезка Прислужницы любовницы Государя, кивнула, проследив за моим взглядом.

— Все это — демонстративное пренебрежение нами. Но, тетя, разве ты ожидала чего-то иного, учитывая то, зачем Генрих Карлович потребовал в любовницы своему сыну кого-то из нашей Семьи, а также позорище, произошедшее здесь на Рождественском вечере? — ровным и успокаивающим тоном, как взрослый с ребенком, поинтересовался я.

— Нет, конечно, иного я и не ожидала. Но все равно! — уткнувшись взглядом в пол, ответила та, а затем очень тихо добавила. — Провинциалы…

Тетке, женщине чрезвычайно мнительной и гордой, как и любой другой из нашей Семьи, нестерпима мысль о том, что все происходящее — лишь для того, чтобы посильнее уязвить и унизить Филатовых. И она предпочла об этом не думать.

Забыть.

А я возьми и напомни, отчего настроение ее якорем пошло на дно.

— Мы пришли проведать моего…приболевшего, так сказать, будущего любовника. — продолжил я далее. — Это мой долг, а твой — сопроводить меня. И это значит, что мы станем смиренно ожидать тут до тех пор, пока наши будущие родственники, уважаемые, безусловно, не соизволят наконец пригласить нас пройти к Александру.

Тетка только недовольно буркнула нечто вроде: «уху», но метаться по помещению более не стала, предпочтя ожидать в сидячем положении. Ее лицо перестало выражать злость и сделалось тревожным, а поэтому…

— Мила… — я ей улыбнулся, — если не беспокоюсь я, то зачем это делаешь ты?

И правда, то, что меня прямо с ходу не поволокли в местную пыточную (или в разделочную…), дабы задать «парочку вопросов», а-ля «где те микросхемы, Кайа?» и «кому ты успела обо всем этом рассказать?», уже внушает некоторый оптимизм. И значит, все не так уж плохо на сегодняшний день, как там пел Цой.

— И снова ты права… — закрыв глаза и выдохнув, ответила та, а затем на ее лице появилась улыбка. — Вообще-то, это ведь я должна тебя сейчас успокаивать, а пока что наоборот получается.

Около пяти минут спустя.

То ли Блумфельдты промурыжили нас ровно столько сколько и собирались, то ли им это просто перестало доставлять удовольствие после того, как тетя и я спокойно и безо всякой нервозности дожидались приглашения пройти к больному, но…

— Барин просит вас! — в дверях объявился тот же самый лакей, который встречал нас у парадного входа.

— Милая моя, черное тебе определенно к лицу! — шепнула мне на ухо тетка, когда я кинул взгляд в зеркало на свое черное, в знак траура (к сожалению, траур по другому Александру, не по тому, к которому мы приехали), «макси» платье.